Все море золотом горит
На солнце поутру.
Друзья, меня опустите
В него, когда я умру!
Я это море всегда любил,
Не раз его прибой
Студил так нежно сердце —
Дружило оно со мной.
Девица, стоя у моря,
Вздыхала сто раз подряд —
Такое внушал ей горе
Солнечный закат.
Девица, будьте спокойней,
Не стоит об этом вздыхать;
Вот здесь оно, спереди, тонет
И всходит сзади опять.
Все море, братья, в час заката
Горит кругом, как золотое…
Когда умру, на дно морское
Усопшего вы бросьте брата!
Мы были долго с морем дружны:
Волною ласковой, бывало,
Так часто скорби утоляло
Оно в груди моей недужной.
Под траурным парусом челн мой
Уносится в бурное море;
Ты знаешь, как я опечален,
И все ж причиняешь мне горе.
Ты сердцем изменчивей ветра,
Шумящего там на просторе.
Под траурным парусом челн мой
Уносится в бурное море.
У моря сижу на утесе крутом,
Мечтами и думами полный;
Лишь ветер, да тучи, да чайки кругом,
Кочуют, пенятся волны.
Знавал друзей я и ласковых дев, —
Их ныне припомнить хочу я.
Куда вы сокрылись? Лишь ветер, да рев,
Да пенятся волны, кочуя.
<Осень 1856 (?)>
Корабль мой на черных плывет парусах
По дикой пустыне морей…
Ты знаешь, как больно мне горе мое:
Зачем его делать больней?
Как ветер, изменчиво сердце твое,
Волны оно вольной беглей!..
Корабль мой на черных плывет парусах
По дикой пустыне морей.
«Очи, смертные светила!» —
Было песенки начало,
Что когда-то мне в Тоскане
Возле моря прозвучала.
Пела песенку девчонка,
Сеть у моря починяя,
И смотрела так, что начал
Целовать ее в уста я.
Песенку и сеть у моря
Вспомнил я, когда, тоскуя,
Увидал тебя впервые, —
Дай же рот для поцелуя!
На уснувший берег моря
Ночь в сияньи звезд глядит,
В облаках блистает месяц,
И волна, смеясь, шумит:
«Кто стоит на берегу том?
Он безумец? Иль влюблен?
То смеется он, то плачет,
То все шепчет что-то он!»
За волной стремится месяц
И смеется ей вослед:
«И влюблен он, и безумец,
Да и сверх того поэт!»
Прекрасная рыбачка,
Причаль свою ладью,
Приди и сядь со мною,
Дай руку мне свою.
Не бойся и головкой
Склонись на сердце мне.
Ты ж на́ море беспечно
Вверяешься волне.
Что море — мое сердце,
То тихо, то кипит,
И светлых в нем немало
Жемчужинок лежит.
Краса моя, рыбачка,
Причаль сюда челнок,
Садись, рука с рукою,
Со мной на бережок.
Прижмись ко мне головкой,
Не бойся ничего!
Вверяешься ж ты морю —
Страшнее ль я его?
Ах, сердце — тоже море!
И бьется, и бурлит,
И так же дорогие
Жемчужины таит!
Ночь сошла на берег моря,
Берег весь безмолвья полн.
Месяц выглянул из тучи,
Шепот слышится из волн:
«Человек — влюблен он что ли,
Потерял он что ли ум?
Он и мрачен, он и светел,
Вместе ясен и угрюм…»
Но смеется месяц в небе
И дает такой ответ:
«И влюблен он, и помешан,
Да к тому ж еще, поэт».
В легком челне мы с тобою
Плыли по быстрым волнам…
Тихая ночь навевала
Грезы блаженные нам…
Остров стоял, как виденье,
Лунным лучом осиян;
Песни оттуда звучали
Сквозь серебристый туман.
Песни туда нас манили…
Но, и сильна, и темна,
В море, в широкое море
Грозно влекла нас волна.
Привяжи, душа-рыбачка,
Ты у берега челнок!
Подойди: рука с рукою
Сядем вместе на песок.
Без боязни припади ты
Мне на сердце головой!
Ведь без страха синю морю
Ты челнок вверяешь свой.
Это сердце — то же море:
Так же часты бури в нем,
Так же, бурное, богато
Многоценным жемчугом.
Красавица рыбачка,
Оставь челнок на песке,
Посиди со мной, поболтаем,
Рука в моей руке.
Прижмись головкой к сердцу,
Не бойся ласки моей;
Ведь каждый день ты с морем
Играешь судьбой своей.
И сердце мое — как море,
Там бури, прилив и отлив,
В его глубинах много
Жемчужных дремлет див.
Море отдыхает под лучом луны,
Еле-еле слышен плеск его волны,
Робко и уныло дышит грудь моя,
O старинной песне думаю все я;
O старинной песне, где поется мне
О зарытых в море на глубоком дне
Городах, откуда сквозь морской покров
Слышатcя молитвы, звон колоколов.
Звоны и молитвы — я ручаюсь вам —
Не помогут этим бедным городам;
Ибо раз что в землю вещь схоронена,
Уж на свет не выйдет никогда она.
Безбрежное море кругом
Лежало в вечернем мерцанье.
Вдвоем на утесе крутом
Сидели мы в грусном молчанье.
В туман облекались струи́,
И чайка над нами порхала.
Ты бледные руки свои
Слезами любви орошала.
Безмолвно колени склоня,
К рукам твоим тихо устами
Припал я, и с них ты меня
Поила своими слезами.
С того безотрадного дня
Я высох и сердце изныло…
Слезами своими меня,
Несчастная, ты отравила!
Ты причаль, моя рыбачка,
Легкий к берегу челнок, —
Подойди и дай мне руку,
Сядь со мною на песок.
Мне на грудь склони головку
И не бойся так меня…
Ведь без страха ты вверяешь
Морю дикому себя.
В моем сердце, словно в море,
Буря тож порой шумит, —
И немало чудных перлов
В глубине его лежит.
Над морем позднею порой
Еще лучи блестели,
А мы близ хижины с тобой
В безмолвии сидели.
Туман вставал, росла волна,
И чайка пролетала,
А у тебя, любви полна,
Из глаз слеза упала.
Катилась по руке твоей —
И на колени пал я,
И медленно с руки твоей
Твою слезу спивал я.
С тех пор сгораю телом я,
Душа в тоске изныла —
Ах, эта женщина меня
Слезою отравила.
Далеко море отражало
Лучи последние заката;
Молчали мы — и все молчало,
Была темна рыбачья хата…
Ночной туман окутал воды,
Лишь чайка в нем одна кружилась,
Под гнетом скорби и невзгоды
Слеза из глаз твоих катилась…
И много слез себе на руки
Лила в ту ночь ты безотрадно,
И с поцелуем, полным муки,
Глотал те слезы я так жадно…
С тех пор все душу беспредельно
Терзают сумрачные грезы, —
Я отравле́н тобой смертельно:
Отравой были эти слезы.
О милая девочка! быстро
Челнок твой направь ты ко мне;
Сядь рядом со мною, и тихо
Беседовать будем во тьме.
И к сердцу страдальца ты крепче
Головку младую прижми —
Ведь морю себя ты вверяешь
И в бурю и в ясные дни.
А сердце мое то же море —
Бушует оно и кипит.
И много сокровищ бесценных
На дне своем ясном хранит.
Тишь и солнце! спят пучины,
Чуть волною шевеля;
Изумрудные морщины
Вкруг бегут от корабля.
В штиль о море не тревожась,
Спит, как мертвый, рулевой.
Весь в дегтю, у мачты сежась,
Мальчик чинит холст худой.
С грязных щек румянец пышет;
Рот, готовый всхлипнуть, сжат;
Грудь все чаще, чаще дышит,
Лоб наморщен, поднят взгляд,
Перед ним, багров от водки,
Капитан стоит, вопя:
«Негодяй! ты — красть селедки!
Вот я вышколю тебя!»
Тишь и солнце!.. В влаге чистой
Рыбка прыгает; кольцом
Вьет свой хвостик серебристый,
Шутит с солнечным лучом.
Вдруг по небесам пустынным
Свищет чайка как стрела,
И, нырнувши клювом длинным,
С рыбкой в небо поплыла.
Легче серны и пугливей,
По уступам диких скал,
От меня она бежала,
Ветер кудри ей взвевал.
Где утес нагнулся к морю,
Я ее остановил;
Словом кротким, словом нежным
Сердце гордое смягчил.
И на береге высоком
С нею сел я, счастья полн,
Мы смотрели, как тонуло
Солнце тихо в мраке волн.
Глубже, глубже все тонуло
Лучезарное оно;
И исчезло вдруг в пучине,
Морем злым поглощено.
O! не плачь, дитя! ведь солнце
Не погибло там на дне;
Но с теплом своим и светом
В сердце спряталось ко мне.
Над прибережьем ночь сереет,
Звезды маленькие тлеют,
Голосов протяжных звуки
Над водой встают и реют.
Там играет старый ветер,
Ветер северный, с волнами,
Раздувает тоны моря,
Как органными мехами.
Христианская звучит в них
И языческая сладость,
Бодро ввысь взлетают звуки,
Чтоб доставить звездам радость.
И растут все больше звезды
В исступленном хороводе,
Вот, огромные, как солнца,
Зашатались в небосводе.
Вторя музыке из моря,
Песни их безумно льются;
Это соловьи-планеты
В светло зарной выси вьются.
Слышу мощный шум и грохот,
Пенье неба, океана,
И растет, как буря, в сердце
Сладострастье великана.
У моря, пустыннаго моря полночнаго
Юноша грустный стоит.
В груди тревога, сомненьем полна голова,
И мрачно волнам говорит он:
«О! разрешите мне, волны,
Загадку жизни —
Древнюю, полную муки загадку!
Уж много мудрило над нею голов —
Голов в колпаках с иероглифами,
Голов в чалмах и черных, с перьяьями, шапках,
Голов в париках, и тысячи тысяч других
Голов человеческих, жалких, безсильных…
Скажите мне волны, что́ есть человек?
Откуда пришел он? куда пойдет?
И кто там над нами на звездах живет?»
Волны журчат своим вечным журчаньем;
Веет ветер; бегут облака;
Блещут звезды безучастно-холодныя…
И ждет безумец ответа!
У моря, пустынного моря полночного
Юноша грустный стоит.
В груди тревога, сомненьем полна голова,
И мрачно волнам говорит он:
«О! разрешите мне, волны,
Загадку жизни —
Древнюю, полную муки загадку!
Уж много мудрило над нею голов —
Голов в колпаках с иероглифами,
Голов в чалмах и черных, с перьями, шапках,
Голов в париках и тысячи тысяч других
Голов человеческих, жалких, бессильных...
Скажите мне, волны, что́ есть человек?
Откуда пришел он? куда пойдет?
И кто там над нами на звездах живет?»
Волны журчат своим вечным журчаньем;
Веет ветер; бегут облака;
Блещут звезды безучастно-холодные...
И ждет безумец ответа!
В убогой рыбачьей лачужке
На море смотреть мы сошлись;
Вечерний туман поднимался,
Клубяся причудливо ввысь.
И вот в маяке постепенно
Огни указные зажгли:
Над рябью свинцовою моря
Корабль показался вдали.
И мы говорили о бурях,
Крушеньях, о том, как тяжка,
Всегда между небом и морем,
Суровая жизнь моряка.
Потом говорили о южных
И северных мы берегах,
О том, как и люди и нравы
Диковинны в дальних страна́х.
На Ганге — все блеск, ароматы,
И все исполински цветет,
И стройное, мирное племя
Пред лотосом гимны поет.
В Лапландии — грязные люди:
Лоб узкий и рот до ушей;
На корточках рыб они жарят
И квакают в тундре своей.
И девушки слушали важно,
Но все призамолкли потом;
Корабль был давно нам невидим,
И сумерки пали кругом.
Заря золотая погасла,
Над морем клубится туман…
И шепчут таинственно волны,
И плещет седой океан.
Вот фея выходит из моря,
Садится на берег со мной…
Трепещут высокия перси,
Покров оне рвут золотой.
И к пуху грудей белоснежных
Она прижимает меня…
„Задушишь меня ты в обятьях,
Прекрасная фея моя!“
— Тебя я к груди прижимаю,
Тебя обвиваю рукой:
Хочу я в обятьях согреться…
Так холоден ветер морской!
„Нам месяц сияет бледнее:
Закрыли его облака
Зачем твои очи так мрачны,
И слезы в них, фея моя?“
— Всегда мои очи так мрачны.
Но в них не сверкает слеза.
Как шла я из синяго моря,
Мне капля попала в глаза.
„Кричат где-то жалобно чайки,
Шумит и дробится струя…
Что̀ грудь твоя бьется так страстно,
Прекрасная фея моя?“
— Давно моя грудь так трепещет,
И горе давно я терплю…
Зачем я, безумная фея,
Тебя, человек, так люблю!
Вечер пришел безмолвный,
Над морем туманы свились;
Таинственно ропщут волны,
Кто-то белый тянется ввысь.
Из волн встает Водяница,
Садится на берег со мной;
Белая грудь серебрится
За ее прозрачной фатой.
Стесняет обятия, душит
Все крепче, все больней, —
Ты слишком больно душишь,
Краса подводных фей!
«Душу́ тебя с силою нежной,
Обнимаю сильной рукой;
Этот вечер слишком свежий,
Хочу согреться с тобой».
Лик месяца бледнеет,
И пасмурны небеса;
Твой сумрачный взор влажнеет,
Подводных фей краса!
«Всегда он влажен и мутен,
Не сумрачней, не влажней;
Когда я вставала из глуби,
В нем застыла капля морей».
Чайки стонут, море туманно,
Глухо бьет прибой меж камней, —
Твое сердце трепещет странно,
Краса подводных фей!
«Мое сердце дико и странно,
Его трепет странен и дик,
Я люблю тебя несказанно,
Человеческий милый лик».
Король Гаральд на дне морском
Сидит под синим сводом
С прекрасной феею своей…
А год идет за годом.
Не разорвать могучих чар:
Ни смерти нет, ни жизни!
Минуло двести зим и лет
Его последней тризне.
На грудь красавицы склонясь,
Король глядит ей в очи;
Дремотной негою обят,
Глядит и дни и ночи.
Златые кудри короля
Иссеклись, побелели,
В морщинах желтое лицо,
Нет сил в поблекшем теле.
Порой тревожит страстный сон
Какой-то грохот дальный;
То буря на́ море шумит, —
Дрожит дворец хрустальный.
Порою слышит Гарфагар
Норманский клик родимый;
Поднимет руки — и опять
Поникнет, недвижимый.
Порой до слуха долетит
И песнь пловца над морем,
Что про Гаральда сложена, —
Стеснится сердце горем.
Король застонет, и глаза
Наполнятся слезами…
А фея льнет к его устам
Веселыми устами.
Ярится буря
И хлещет волны,
И волны, в пене и гневной тревоге,
Громоздятся высоко,
Словно зыбкие белые горы,
И кораблик на них
Взбирается с тяжким трудом —
И вдруг свергается
В черный, широко разинутый зев
Водной пучины.
О море!
Мать красоты, из пены рожденной!
Праматерь любви! пощади меня!
Уж чует труп и порхает над нами
Белым призраком чайка,
И точит о мачту свой клюв
И, жадная, алчет сердца,
Что звучит хвалою
Дщери твоей,
Что взято в игрушки плутишкою внуком твоим.
Мои моленья напрасны!
Глохнет мой голос в грохоте бури,
В диком шуме ветров.
Что за гам и за свист! что за рев и за вой!
Словно все море —
Дом сумасшедших звуков.
Но меж звуками теми
Мне слышится внятно
Чудное арфы бряцанье,
Страстное, душу влекущее пенье —
Душу влекущее, душу зовущее...
И узнаю я тот голос.
Далеко, на темных утесах
Шотландского берега,
Где лепится серым гнездом
Замок над гневно-бьющимся морем, —
Там, под стрельчатым окном,
Стоит прекрасная
Больная женщина,
Нежно-прозрачная, мраморно-бледная,
И поет и на арфе играет,
А ветер взвевает ей длинные кудри
И темную песню ее
Несет по широкому, бурному морю.
Неистово буря бушует,
И бьет она волны,
И волны, вздымаясь и бешено пенясь,
Взлезают одна на другую, — и будто живые, гуляют
Белые горы воды.
Усталый кораблик
Взобраться все хочет на них,
И вдруг, опрокинутый, мчится
В широко открытую черную бездну.
О, море!
Мать красоты, появившейся в пене,
Праматерь любви, надо мною ты сжалься!
Вьется уж, чуя добычу,
Белая чайка, как призрак зловещий,
Точит о мачту свой клюв
И, полная хищных желаний, летает над сердцем,
Славою дочери моря звучащим,
Сердцем, что внук твой, малютка-шалун прихотливый,
Взял для забавы себе…
Напрасны моленья и стоны мои!
Мой зов замирает в бушующем голосе бури
И в шуме сердитого ветра;
Ревет он, и свищет, и воет, и стонет,
Как звуки в жилище безумных…
И внятно меж ними я слышу
Аккорды призывные арфы,
Тоскливое, дикое пенье,
Томящее душу и рвущее душу —
И я узнаю этот голос.
Далеко, на шотландском утесе,
Где серый и маленький замок
Из ревущего моря выходит —
У окошка со сводом высоким
Больная, прекрасная дева стоит,
Нежна и бледна будто мрамор.
Поет и играет на арфе она…
Развевает ей длинные волосы ветер
И разносит он мрачную песню ее
По широкому, бурному морю.
Летит с запада птица —
Летит к востоку,
К восточной отчизне садов,
Где пряные травы душисто растут,
И пальмы шумят,
И свежестью веют ручьи...
Чудная птица летит и поет:
«Она любит его! она любит его!
Образ его у ней в сердце живет —
В маленьком сердце,
В тайной, заветной его глубине,
Самой ей неведомо.
Но во сне он стоит перед нею...
И молит она, и плачет,
И руки целует ему,
И имя его произносит,
И с именем тем на устах
В испуге вдруг пробуждается,
И протирает себе в изумленье
Прекрасные очи...
Она любит его! она любит его!»
***
На палубе, к мачте спиной прислонясь,
Стоял я и слушал пение птицы.
Как черно-зеленые кони с серебряной гривой,
Скакали бело-кудрявые волны;
Как лебединые стаи. Мимо плыли,
Парусами блестя, суда гелголандцев,
Смелых номадов полночного моря.
Надо мною, в вечной лазури,
Порхали белые тучки,
И вечное солнце горело,
Роза небесная, пламенноцветная,
Радостно в море собою любуясь...
И небо, и море, и сердце мое
Согласно звучали:
«Она любит его! она любит его!»
Тихо с сумраком вечер подкрался;
Грозней бушевало море…
А я сидел на прибрежье, глядя
На белую пляску валов;
И сердце мне страстной тоской охватило —
Глубокой тоской по тебе,
Прекрасный образ,
Всюду мне предстающий,
Всюду зовущий меня,
Всюду — всюду —
В шуме ветра, и в рокоте моря,
И в собственных вздохах моих.
Легкою тростью я написал на песке:
«Агнеса!
Я люблю тебя!»
Но злые волны плеснули
На нежное слово любви
И слово то стерли и смыли.
Ломкий тростник,
Зыбкий песок и текучие волны!
Вам я больше не верю!
Темнеет небо — и сердце мятежней во мне…
Мощной рукою в норвежских лесах
С корнем я вырву
Самую гордую ель, и ее обмакну
В раскаленное Этны жерло,
И этим огнем-напоенным
Исполинским пером напишу
На темном своде небесном:
«Агнеса!
Я люблю тебя!»
И каждую ночь будут в небе
Неугасимо гореть письмена золотые,
И все поколения внуков и правнуков
Будут, ликуя, читать
Слова небесные:
«Агнеса!
Я люблю тебя!»
Смерть меня кличет, моя дорогая!
О! для чего, умирая —
О! для чего, умирая, любя,
Я не в лесу покидаю тебя?..
В темном лесу, где погибель таится
Неотразимо грозна:
Волк завывает, коршун гнездится,
С бешеным хрюканьем бродит веприца,
Бурого вепря жена.
Смерть меня кличет… О горе!
Лучше бы в утлом челне
Бросил средь бурного моря
Я существо, драгоценное мне!..
Яростно воет и волны вздымает
Там ураган;
Будит на дне и наверх высылает
Страшных чудовищ своих океан;
Все там грозит неминучей напастью:
Мчится акула с разинутой пастью,
Вынырнул жадный кайман.
Верь мне, о друг мой прекрасный!
Как ни опасно,
В море сердитом, во мраке лесном,
Вдвое опаснее — где мы живем.
Верь мне: ужаснее волка, веприцы,
Злее акул и всех чудищ морских
Звери Парижа, всемирной столицы,
В играх и песнях и плясках своих.
Замерло сердце, и разум мутится…
Вкруг сироты моей, дурью обят,
Этот блестящий Париж суетится,
Дьяволам — рай, ангелам — ад!
Что так жужжит вкруг постели?
Черные мухи — озлобленный рой…
Боже! откуда они налетели!
Свет застилая, кишат предо мной…
На́ нос и на́ лоб садятся — кусают…
Точно людские, глаза у иных…
Эта вон с хоботом… Страшно мне их!
Прочь! отвяжитесь!.. Еще налетают…
Словно свинцом придавило мне грудь…
Жить уж немного…
Стук в голове — и возня — и тревога:
Знать мой рассудок сбирается в путь!
Любовь и надежда! все погибло!
И сам я как труп —
Выброшен морем сердитым —
Лежу на пустынном,
Унылом береге.
Передо мной водяная пустыня колышется;
За мною лишь горе и бедствие;
А надо мною плывут облака,
Безлично-серые дочери воздуха,
Что черпают воду из моря
Туманными ведрами,
И тащат и тащат ее через силу,
И снова в море ее проливают…
Труд печальный и скучный —
И бесполезный, как жизнь моя.
Волны рокочут; чайки кричат…
Воспоминанья старинные веют мне на́ душу…
Забытые грезы, потухшие образы,
Мучительно-сладкие, вновь возникают.
Живет на севере женщина,
Прекрасная, царственно-пышная…
Стан ее, стройный как пальма,
Страстно охвачен белой одеждой;
Темные пышные кудри,
Словно блаженная ночь,
С увенчанной косами
Головы разливаясь, волшебно змеятся
Вкруг чудного бледного лика;
И, величаво-могучи, горят ее очи,
Словно два черные солнца.
О черные солнцы! как часто —
Как часто восторженно я упивался из вас
Диким огнем вдохновенья
И стоял, цепенея,
Полон пламенным хмелем…
И тогда голубино-кроткой улыбкой
Вдруг оживлялись гордые губы,
И с гордых губ
Сливалось слово
Нежнее лунного света,
Отраднее запаха розы,
И душа ликовала во мне —
И к небу орлом возлетала.
Молчите вы, волны и чайки!
Все миновало! Любовь и надежда —
Надежда и счастье! Лежу я на береге,
Одинокий, морем ограбленный,
И к сырому песку
Горячим лицом припадаю.