Близ потока могучею звезд,
Разметавшихся в Небе как мост,
Что до Вечности тянется в Море,
Возле млечных сияний пути,
Где приходится мертвым идти,
Светят звездочки — Девичьи Зори.
Эти звездочки светят для глаз
Не минуту, не год, и не час,
Нет, все время, покуда есть очи.
И не млечный, не белый в них свет,
И не мертвым дорога он, нет,
Хоть и мертвому путь с ним короче.
Изумрудным и алым огнем,
Голубым и опаловым сном,
В Мире — мир, эти звездочки в Море.
И они никуда не ведут,
Но, коль нежен ты, вот, они тут,
Эти вольные Девичьи Зори.
Прижимаюсь щекою к воронке
Завитой, как улитка, зимы.
«По местам, кто не хочет — к сторонке!»
Шумы-шорохи, гром кутерьмы.«Значит — в «море волнуется»? B повесть,
Завивающуюся жгутом,
Где вступают в черед, не готовясь?
Значит — в жизнь? Значит — в повесть о том, Как нечаян конец? Об уморе,
Смехе, сутолоке, беготне?
Значит — вправду волнуется море
И стихает, не справясь о дне?»Это раковины ли гуденье?
Пересуды ли комнат-тихонь?
Со своей ли поссорившись тенью,
Громыхает заслонкой огонь? Поднимаются вздохи отдушин
И осматриваются — и в плач.
Черным храпом карет перекушен,
В белом облаке скачет лихач.И невыполотые заносы
На оконный ползут парапет.
За стаканчиками купороса
Ничего не бывало и нет.
Скользят вампиры, роняя тень,
Их тень чернее, чем тени пальм.
Бронею воли свой дух одень,
Закляты чары под тенью пальм.
Когда приплыл ты через моря,
Тебя охватит морская тишь,
Лелея душу, и говоря,
Что жизнь прекрасна, когда ты спишь.
И раз приплыл ты через моря,
На этот остров морских лагун,
Ты будешь таять, свечой горя,
Внимая пенью далеких струн.
Воспоминанье поет хорал,
Сомкнулись тени высоких пальм.
Ты привиденье, ты задремал,
Ты тень на тени взнесенных пальм.
В каждой капле, что сверкает в распустившихся кустах,
Блещет солнце, светит море, небо в белых облаках.
В каждой капле, что сбегает, по сырой листве шурша,
Синей тучи, майских молний отражается душа.Если будет вечер светел, если будет ночь ясна,
В темных каплях отразится одинокая луна.
Если ты плечом небрежным куст заденешь, проходя,
Капли брызнут ароматным, крупным жемчугом дождя, И повиснут на ресницах, и тяжелый шелк волос
Окропят весенней влагой, влагой первых, чистых слез.
В каждой капле — сад и море, искры солнечной игры…
Хорошо быть чистой каплей и таить в себе миры!
Безсонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи —
На головах царей божественная пена —
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам, одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер — все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
191
5.
Мной владеет жар тревоги,
Он ведет мою мечту.
Люди медлят на пороге,
Я сверкаю на лету.
Мной владеет дух тревожный,
Ранит, жалит, гонит прочь.
Миг касанья — праздник ложный,
Тут нельзя душе помочь.
Манит берег неизвестный,
Восхотевший досягнул: —
Мир широк был — стал он тесный.
Замер Моря дальний гул.
В путь, моряк. В иные страны.
Стань, глядящий, у руля.
Сказку ткут в морях туманы.
Свежесть в скрипах корабля.
Это я водил круженья
Финикийских кораблей,
И людские достиженья
Разбросал среди морей.
Скандинавские драконы,
Бороздившие моря,
Я, презревший все законы,
Вел, как день ведет заря.
Мной живут в Океани́и
Вырезные острова,
Мной живут пути морские,
Только мною жизнь жива.
Великий человек смотрел в окно,
а для нее весь мир кончался краем
его широкой греческой туники,
обильем складок походившей на
остановившееся море.
Он же
смотрел в окно, и взгляд его сейчас
был так далек от этих мест, что губы
застыли точно раковина, где
таится гул, и горизонт в бокале
был неподвижен.
А ее любовь
была лишь рыбой — может и способной
пуститься в море вслед за кораблем
и, рассекая волны гибким телом,
возможно обогнать его — но он,
он мысленно уже ступил на сушу.
И море обернулось морем слез.
Но, как известно, именно в минуту
отчаянья и начинает дуть
попутный ветер. И великий муж
покинул Карфаген.
Она стояла
перед костром, который разожгли
под городской стеной ее солдаты,
и видела, как в мареве костра,
дрожащем между пламенем и дымом
беззвучно распадался Карфаген
задолго до пророчества Катона.
Она задумалась. За парусом фелуки
Следят ее глаза сквозь завесы ресниц.
И подняты наверх сверкающие руки,
Как крылья легких птиц.Она пришла из моря, где кораллы
Раскинулись на дне, как пламя от костра.
И губы у нее еще так влажно-алы,
И пеною морской пропитана чадра.И цвет ее одежд синее цвета моря,
В ее чертах сокрыт его глубин родник.
Она сейчас уйдет, волнам мечтою вторя
Она пришла на миг.Она задумалась. За парусом фелуки
Следят ее глаза сквозь завесы ресниц.
И подняты наверх сверкающие руки,
Как крылья легких птиц.Она пришла из моря, где кораллы
Раскинулись на дне, как пламя от костра.
И губы у нее еще так влажно-алы,
И пеною морской пропитана чадра.И цвет ее одежд синее цвета моря,
В ее чертах сокрыт его глубин родник.
Она сейчас уйдет, волнам мечтою вторя
Она пришла на миг.Она задумалась.
За синим морем — корабли,
За синим морем — много неба.
И есть земля —
И нет земли,
И есть хлеба —
И нету хлеба.
В тяжелых лапах короля
Зажаты небо и земля.
За синим морем — день свежей.
Но холод жгут,
Но тушат жары
Вершины светлых этажей,
Долины солнечных бульваров.
Да горе в том, что там и тут
Одни богатые живут.
У нас — особая земля.
И все у нас — особо как-то!
Мы раз под осень — короля
Спустили любоваться шахтой.
И к черту!
Вместе с королем
Спустили весь наследный дом.
За синим морем — короли.
Туман еще за синим морем.
И к нам приходят корабли
Учиться расправляться с горем.
Привет!
Мы рады научить
Для нужных битв мечи точить!
О Елена, Елена, Елена,
Как виденье, явись мне скорей.
Ты бледна и прекрасна, как пена
Озаренных луною морей.Ты мечтою открыта для света,
Ты душою открыта для тьмы.
Ты навеки свободное лето,
Никогда не узнаешь зимы.Ты для мрака открыта душою,
И во тьме ты мерцаешь, как свет.
И, прозрев, я навеки с тобою,
Я — твой раб, я — твой брат — и поэт.Ты сумела сказать мне без речи:
С красотою красиво живи,
Полюби эту грудь, эти плечи,
Но, любя, полюби без любви.Ты сумела сказать мне без слова:
Я свободна, я вечно одна,
Как роптание моря ночного,
Как на небе вечернем луна.Ты правдива, хотя ты измена,
Ты и смерть, ты и жизнь кораблей.
О Елена, Елена, Елена,
Ты красивая пена морей.
Море блеска, гул, удары,
И земля потрясена;
То стеклянная стена
О скалы раздроблена,
То бегут чрез крутояры
Многоводной Ниагары
Ширина и глубина! Вон пловец! Его от брега
Быстриною унесло;
В синий сумрак водобега,
Упирает он весло…
Тщетно! Бурную стремнину
Он не силен оттолкнуть;
Далеко его в пучину
Бросит каменная круть! Мирно гибели послушной,
Убрал он свое весло;
Он потупил равнодушно
Безнадежное чело;
Он глядит спокойным оком…
И к пучине волн и скал
Роковым своим потоком
Водопад его помчал.Море блеска, гул, удары,
И земля потрясена;
То стеклянная стена
О скалы раздроблена,
То бегут чрез крутояры
Многоводной Ниагары
Ширина и глубина!
Над той чертой, где льнет до суши Море,
Я видел, в дне сентябрьском, пронеслось
Сто тысяч обнимавшихся стрекоз,
Летя попарно в этом дружном хоре.
Как рой счастливых душ, вились в просторе.
К закату, выше Моря, трав и рос,
Как будто звал их лучевой откос,
И подчинились нежные, не споря.
До Солнца. К тем расплавленным огням.
К рубинам, утопающим в опале.
Неслись. Взнеслись. Растаяли. Пропали.
Летя по лучезарным ступеням.
К горнилу зорь. Завлечены багрянцем.
Циклоном огневым. Любовным танцем.
Наш почтальон, наш друг прилежный,
Которому чего-то жаль,
Принес мне вашу carte-postale
В лиловый, влажный, безмятежный
Июньский вечер. Друг мой нежный,
Он отменил мою печаль —
Открытки вашей тон элежный.
Мы с вами оба у морей,
У парусов, у рыб, у гребли.
Вы в осонетенном Коктэбле,
А я у ревельских камней,
Где, несмотря на знои дней,
Поля вполную не нахлебли,
Но с каждым днем поля сильней.
…Скажи, простятся ль нам измены
Селу любезному? Зачем
Я здесь вот, например? И с кем
Ты там, на юге? Что нам пены
В конце концов?!.. что нам сирень?!..
Я к нам хочу! и вот — я нем
У моря с запахом вервэны…
Как глух сердитый шум
Взволнованного Моря!
Как свод Небес угрюм,
Как бьются тучи, споря!
О чем шумит волна,
О чем протяжно стонет?
И чья там тень видна,
И кто там в Море тонет?
Гремит морской прибой,
И долог вой упорный:
«Идем, идем на бой,
На бой с Землею черной!
Разрушим грань Земли,
Покроем все водою!
Внемли, Земля, внемли,
Наш крик грозит бедою!
Мы все зальем, возьмем,
Поглотим жадной бездной,
Громадой волн плеснем,
Взберемся в мир надзвездный!»
«Шуми, греми, прибой!»
И стонут всплески смеха.
«Идем, идем на бой!» —
«На бой» — грохочет эхо.
Развинченная балладаКто отплыл ночью в море
С грузом золота и жемчугов
И стоит теперь на якоре
У пустынных берегов? Это тот, кого несчастье
Помянуть три раза вряд.
Это Оле — властитель моря,
Это Оле — пират.Царь вселенной рдяно-алый
Зажег тверди и моря.
К отплытью грянули сигналы,
И поднялись якоря.На высоких мачтах зоркие
Неподкупные дозорные,
Бриг блестит, как золото,
Паруса надулись черные.Солнце ниже, солнце низится,
Солнце низится усталое;
Опустилось в воду сонную,
И темнеют дали алые.Налетели ветры,
Затянуло небо тучами…
Буря близится. У берега
Брошен якорь между кручами.Вихри, вихри засвистали,
Судно — кинули на скалы;
Громы — ужас заглушали,
С треском палуба пылала… Каждой ночью бриг несется
На огни маячных башен;
На носу стоит сам Оле —
Окровавлен и страшен.И дозорные скелеты
Качаются на мачтах.
Но лишь в небе встанут зори,
Призрак брига тонет в море.
Когда вечереет и закатное пламя
За морем вспыхивает реже и реже,
Ты видала, как волны припадают губами,
Розовыми и теплыми, к песку на прибрежье?
А когда над бухтой распустятся звезды
Пушистыми почками в вечер пахучий,
Слышала ты, как полнится воздух
Жалобой моря, что песок неуступчив?
Волны тоскуют легко и привычно,
Волнам не спится, волнам рокочется.
А песок молчит, и ему безразлично,
Очень ли морю на берег хочется.
Чуть шевелится, млея, огромное,
Будто не море, а заводь в корытце.
Но однажды вздрогнет, от страсти темное,
И берегу некуда будет скрыться.
И ты увидишь — такое близкое,
Оно налетит, громыхая, шалое,
Стиснет в обятьях, сомнет, и выласкает,
И уйдет, успокоенное и усталое.
Мне часто бывает трудно,
Но я шучу с друзьями.
Пишу стихи и влюбляюсь.
Но что-то в судьбе моей,
Что, как на приговоренного,
жалостливыми глазами
Смотрят мне вслед
на прощание жены моих друзей.
И даже та, настоящая,
чей взгляд был изнутри светел,
Что вдыхал в меня свежий, как море,
и глубокий, как море, покой:
Истинная любимая,
кого я случайно встретил,
Обрадовалась,
но вдруг застыла,
столкнувшись в глазах
с судьбой.Я вами отпет заранее.
Похоронен, как наяву.
Похоронена ваша загнанная,
ваша собственная душа.
Я вами отпет заранее.
Но все-таки я живу
И стоит того, чтоб мучаться,
каждый день мой
и каждый шаг.
Когда сиреневое море, свой горизонт офиолетив,
Задремлет, в зеркале вечернем луну лимонно отразив,
Я задаю вопрос природе, но, ничего мне не ответив,
В оцепененьи сна блистает, и этот сон ее красив.
Ночь, белой лилией провеяв, взлетает, точно белый лебедь,
И исчезает белой феей, так по-весеннему бела,
Что жаждут жалкую планету своею музыкой онебить,
Бряцая золотом восхода, румяные колокола.
Все эти краски ароматов, всю филигранность настроений
Я ощущаю белой ночью у моря, спящего в стекле,
Когда, не утопая, тонет лимон луны в его сирени
И, от себя изнемогая, сирень всех нежит на земле.
(Из Гёте)
Был царь, как мало их ныне, –
По смерть он верен был:
От милой, при кончине,
Он кубок получил.
Ценил его высоко
И часто осушал, –
В нем сердце сильно билось,
Лишь кубок в руки брал.
Когда ж сей мир покинуть
Пришел его черед,
Он делит всё наследство, –
Но кубка не дает.
И в замок, что над морем,
Друзей своих созвал
И с ними на прощанье,
Там сидя, пировал.
В последний раз упился
Он влагой огневой,
Над бездной наклонился
И в море — кубок свой…
На дно пал кубок морское, –
Он пал, пропал из глаз,
Забилось ретивое,
Царь пил в последний раз!..
Женщина, безумная гордячка!
Мне понятен каждый ваш намек,
Белая весенняя горячка
Всеми гневами звенящих строк!
Все слова — как ненависти жала,
Все слова — как колющая сталь!
Ядом напоенного кинжала
Лезвее целую, глядя в даль…
Но в дали я вижу — море, море,
Исполинский очерк новых стран,
Голос ваш не слышу в грозном хоре,
Где гудит и воет ураган!
Страшно, сладко, неизбежно, надо
Мне — бросаться в многопенный вал,
Вам — зеленоглазою наядой
Петь, плескаться у ирландских скал.
Высоко — над нами — над волнами, —
Как заря над черными скалами —
Веет знамя — Интернацьонал!
При всякой погоде —
Раз надо, так надо —
Мы в море уходим
Не на день, не на два.
А на суше — ромашка и клевер,
А на суше — поля залило,
Но и птицы летят на Север,
Если им надоест тепло.
Не заходим мы в порты —
Раз надо, так надо —
Не увидишь Босфор ты,
Не увидишь Канады.
Море бурное режет наш сейнер,
И подчас без земли тяжело,
Но и птицы летят на Север,
Если им надоест тепло.
По дому скучаешь —
Не надо, не надо.
Зачем уплываешь
Не на день, не на два!
Ведь на суше — ромашка и клевер,
Ведь на суше — поля залило…
Но и птицы летят на Север,
Если им надоест тепло.
Если им надоест тепло.
Жил отважный капитан,
Он объездил много стран,
И не раз он бороздил океан.
Раз пятнадцать он тонул,
Погибал среди акул,
Но ни разу даже глазом не моргнул.
И в беде,
И в бою
Напевал он эту песенку свою:
«Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка — это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь,
Только смелым покоряются моря!»
Но однажды капитан
Был в одной из дальних стран
И влюбился, как простой мальчуган.
Раз пятнадцать он краснел,
Заикался и бледнел,
Но ни разу улыбнуться не посмел.
Он мрачнел,
Он худел,
И никто ему по-дружески не спел:
«Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка — это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь,
Только смелым покоряются моря!»
Ночью в море крепко спать хотелось,
Измотало зыбью нашу барку,
На носу — угодника Николу,
На корме — малиновый фонарик.
А пришли к Патрасу — рассветает,
Море заштилело, зеленеет,
На востоке, светлом, апельсинном,
Розовеют снеговые горы.
У кого есть деньги, тот в кофейне,
Пьет мастику или чай с лимоном —
Э, успею выспаться! Скорее
Дай мне сыру и вина покрепче!
Сладко ослабею, сытый, пьяный,
Забурлю кальяном, а хозяин
Будет усмехаться — и от смеха
Нос его короткий станет клювом.
Я слушал Море много лет,
Свой дух ему предав.
В моих глазах мерцает свет
Морских подводных трав.
Я отдал Морю сонмы дней,
Я отдал их сполна.
И с каждой песней все слышней
В моих словах — волна.
Волна стозвучная того,
Чем полон Оксан,
Где все — и юно, и мертво,
Все правда и обман.
И я, как дух волны морской,
Среди людей брожу;
Своей певучею тоской
Я всех заворожу.
Огнем зелено-серых глаз
Мне чаровать дано.
И много душ в заветный час
Я увлеку на дно.
И в этой мгле морского дна,
Нежней, чем воды рек,
Им будет сниться вышина,
Погибшая навек.
Над морем, диким полуночным морем
Муж-юноша стоит —
В груди тоска, в уме сомненья —
И, сумрачный, он вопрошает волны:
«О, разрешите мне загадку жизни,
Мучительно-старинную загадку,
Над коей сотни, тысячи голов,
В египетских, халдейских шапках,
Гиероглифами ушитых,
В чалмах, и митрах, и скуфьях,
И с париками и обритых —
Тьмы бедных человеческих голов
Кружилися, и сохли, и потели —
Скажите мне, что значит человек?
Откуда он, куда идет,
И кто живет над звездным сводом?»
По-прежнему шумят и ропщут волны,
И дует ветр, и гонит тучи,
И звезды светят холодно и ясно —
Глупец стоит — и ждет ответа!
Степь, бесконечно раздольная степь!
Целое море цветов!
Только на юге далекая цепь
Матово-синих холмов!
Веет прохладой с широкой реки;
Ярко пылает закат;
В темных оврагах горят светляки;
Слышатся песни цикад!
Тихо идешь по траве луговой,—
Ноша не падает с плеч;
Ляжешь под свежей душистой травой,—
Сладко на воле прилечь!
Звезды выходят одна за другой;
Гаснет багровый закат…
Всюду молчанье и сонный покой,
Всюду ночной аромат!
Степь, бесконечно раздольная степь!
Целое море цветов!
Только на юге далекая цепь
Матово-синих холмов!
В заточеньи мне дано
Только тусклое окно.
И железною решеткой
Так исчерчено оно,
Что Луну не вижу четкой: —
Чуть засветится — она
В клетке вся заключена.
В заточеньи мне даны
Только вкрадчивые сны.
Чуть из дымных средоточий
В крове темной тишины
Подойдет забвенье ночи. —
И дремотой облечен,
Синей сказки дышит лен.
Вижу Море изо льна,
Бьет лазурная волна,
Много синих струй и точек.
Голубая глубина,
Жив сафировый цветочек.
Мой челнок, мне данный сном,
Реет в Море голубом.
Во мне стихи поют — на преломленьи дня,
Когда блестящий Шар начнет к морям спускаться.
Тогда стихи звучат, преследуют меня,
Как пчелы летние, жужжат, звенят, роятся.
О, полнопевный рой! Сюда ко мне, сюда!
Готово место вам, гирлянды строк крылатых.
Уже зенит пройден, светлей в морях вода,
Уже надмирный Диск скользит в воздушных скатах.
Вот новый улей вам, любовники цветов,
Устройте соты здесь всем множеством бессонным.
Чтоб в зимних сумерках, под дикий свист ветров,
Я усладиться мог тем медом благовонным.
Степь, безконечно раздольная степь!
Целое море цветов!
Только на юге далекая цепь
Матово-синих холмов!
Веет прохладой с широкой реки;
Ярко пылает закат;
В темных оврагах горят светляки;
Слышатся песни цыкад!
Тихо идешь по траве луговой,—
Ноша не падает с плеч;
Ляжешь под свежей душистой травой,—
Сладко на воле прилечь!
Звезды выходят одна за другой;
Гаснет багровый закат…
Всюду молчанье и сонный покой,
Всюду ночной аромат!
Степь, безконечно раздольная степь!
Целое море цветов!
Только на юге далекая цепь
Матово-синих холмов!
Ходит оклик по горам,
По долинам, по морям:
Едет белый русский царь,
Православный государь
Вдоль по царству-государству…
Русь шумит ему: «Ура!»
Ходит оклик по горам,
По долинам, по морям:
Свет-царица в путь идет —
Лаской жаловать народ…
Ей навстречу, на дорогу,
Русь валит, шумит: «Ура!»
Ходит оклик по горам,
По долинам, по морям:
Князь наследный, сын царя,
Дня румяная заря,
Едет Русь святую видеть…
Русь кипит, шумит: «Ура!»
Мысль народа, звук души,
Всероссийское «ура!»
Ты — во всем царю ответ;
Лучшей песни в мире нет.
Исполин, царю послушный
Все сомкнул в своем «ура!»
Это — пыл любви живой,
Сильной, вечной и святой
К коронованным главам;
Это — страх, гроза врагам;
Это — посвист богатырский —
Вот что русское «ура!»
1
Море, прибоем взмятеженным,
К рельсам стальным, оприбреженным,
Мечет лазурную гладь;
Дали оттенком изнеженным
Манят к путям неисслеженным…
Но — время ль с морем мечтать!
Мчимся к вершинам оснеженным
Воздухом свеже-разреженным
В жизни опять подышать!
Январь 1916
Петровск-порт
2
Искры потоками сея,
В сумрак летит паровоз.
Сказочный край Прометея
Кажется призраком грез.
Дремлют вершины, белея…
Там поникал на утес
Демон, над Тереком рея…
Ах!.. Не дыхания роз
Жду! — Различаю во тьме я
Море безбрежное слез.
Январь 1916
Долина Куры
3
Разноодежная, разноплеменная,
Движется мерно толпа у вокзала:
Словно воскресла былая вселенная,
Древняя Азия встала!
Грязные куртки и взоры воителей,
Поступь царя и башлык полурваный.
Реют воочию души властителей:
Смбаты, Аршаки, Тиграны…
Прилетела на берег синица
Из-за полночного моря,
Из-за холодна океяна.
Спрашивали гостейку приезжу,
За морем какие обряды.
Гостья приезжа отвечала:
«Всё там превратно на свете.
За морем Сократы добронравны,
Каковых мы здесь <не> видаем,
Никогда не суеверят,
Не ханжат, не лицемерят,
Воеводы за морем правдивы;
Дьяк там цуками не ездит,
Дьячихи алмазов не носят,
Дьячата гостинцев не просят,
За нос там судей писцы не водят.
Сахар подьячий покупает.
За морем подьячие честны,
За морем писать они умеют.
За морем в подрядах не крадут;
Откупы за морем не в моде,
Чтобы не стонало государство.
«Завтрем» там истца не питают.
За морем почетные люди
Шеи назад не загибают,
Люди от них не погибают.
В землю денег за морем не прячут,
Со крестьян там кожи не сдирают,
Деревень на карты там не ставят,
За морем людьми не торгуют.
За морем старухи не брюзгливы,
Четок они хотя не носят,
Добрых людей не злословят.
За морем противно указу
Росту заказного не емлют.
За морем пошлины не крадут.
В церкви за морем кокетки
Бредить, колобродить не ездят.
За морем бездельник не входит,
В домы, где добрые люди.
За морем людей не смучают,
Сору из избы не выносят.
За морем ума не пропивают;
Сильные бессильных там не давят;
Пред больших бояр лампад не ставят,
Все дворянски дети там во школах,
Их отцы и сами учились;
Учатся за морем и девки;
За морем того не болтают:
Девушке-де разума не надо,
Надобно ей личико да юбка,
Надобны румяна да белилы.
Там язык отцовский не в презреньи;
Только в презреньи те невежи,
Кои свой язык уничтожают,
Кои, долго странствуя по свету,
Чужестранным воздухом некстати
Головы пустые набивая,
Пузыри надутые вывозят.
Вздору там ораторы не мелют;
Стихотворцы вирши не кропают;
Мысли у писателей там ясны,
Речи у слагателей согласны:
За морем невежа не пишет,
Критика злобой не дышит;
Ябеды за морем не знают,
Лучше там достоинство — наука,
Лучше приказного крюка.
Хитрости свободны там почтенней,
Нежели дьячьи закрепы,
Нежели выписки и справки,
Нежели невнятные экстракты.
Там купец — купец, а не обманщик.
Гордости за морем не терпят,
Лести за морем не слышно,
Подлости за морем не видно.
Ложь там! — велико беззаконье.
За морем нет тунеядцев.
Все люди за морем трудятся,
Все там отечеству служат;
Лучше работящий там крестьянин,
Нежель господин тунеядец;
Лучше нерасчесаны кудри,
Нежели парик на болване.
За морем почтеннее свиньи,
Нежели бесстыдны сребролюбцы,
За морем не любятся за деньги:
Там воеводская метресса
Равна своею степенью
С жирною гадкою крысой.
Пьяные по улицам не ходят,
И людей на улицах не режут».
ВЕТЕР БУЙНЫЙ, ВЕК С ТОБОЮ.
Ветер буйный, век с тобою
Море в разговоре:
Заиграй с ним, буйный ветер,
Спроси сине-море.
Море знает, где играет
Милый друг с волною;
Море скажет, где он ляжет
Буйной головою.
Если друга загубило,
Ты взволнуй пучину:
Я пойду искать милова,
Утоплю кручину…
Припаду к милому другу —
Сердце обомлеет…
Пусть тогда несут нас волны,
Куда ветер веет.
Если ж встретишь мила-друга
За морем далеко,
Разспроси ты, как живется
Другу одиноко.
Если весел—я кручину
Утоплю в пучину;
Если плачет—я заплачу;
Сгиб—и я загину!
Мчи тогда меня в чужбину,
Где лежит мой милый:
Стану красной я калиной
Над его могилой.
Сиротине на чужбине,
Другу легче станет,
Как над ним густыя ветви
Милая протянет.
Я калиной разрастуся
Над его могилой,
Чтобы люди не топтали,
Солнце не палило.
В ночь поплачу я, покамест
В небе месяц светит;
Встанет солнце—вытру слезы:
Люди не заметят!
Ветерь буйный, век с тобою
Море в разговоре:
Заиграй с ним, буйный ветер,
Спроси сине-море…
Н. Берг.
Как много слез, какое горе
В запасе на сердечном дне!
Так ужасы таятся в море,
В его пучинной глубине.
При ясном дне и сердце ясно,
И море чисто, как стекло:
Все так приветно-безопасно,
Все так улыбчиво-светло.
Но свежий ветер ли повеет,
И молча туча набежит, —
Вдруг море смутно потемнеет
И под испугом задрожит.
Вступает в бой волна с волною,
Как зверь щетинится волна,
И море, взрытое грозою,
Готово выскочить со дна.
И сердцу не безвестны бури:
Волна и сердца глубока,
И в нем есть блеск своей лазури,
И в нем свои есть облака.
Когда нечаянно обложат
Они сердечный небосклон
И чувства смутные встревожат
Затишье сердца светлый сон, —
Подобно морю под волнами,
Когда их буря бороздит,
Зальется сердце в нас слезами
И тяжкой скорбью загудит.
Море голосов воробьиных.
Ночь, а как будто ясно.
Так ведь всегда прекрасно.
Ночь, а как будто ясно,
И на устах невинных
Море голосов воробьиных.
Ах, у луны такое, —
Светит — хоть кинься в воду.
Я не хочу покоя
В синюю эту погоду.
Ах, у луны такое, —
Светит — хоть кинься в воду.
Милая, ты ли? та ли?
Эти уста не устали.
Эти уста, как в струях,
Жизнь утолят в поцелуях.
Милая, ты ли? та ли?
Розы ль мне то нашептали?
Сам я не знаю, что будет.
Близко, а, может, гдей-то
Плачет веселая флейта.
В тихом вечернем гуде
Чту я за лилии груди.
Плачет веселая флейта,
Сам я не знаю, что будет.