Синий клевер на горе,
Цвет румянцевый в заре,
В Океане тенесвет,
Вороненой стали цвет.
Запах ладанный сосны,
Свежий воздух тишины,
И соленый с Моря дух,
Цвет и запах мыслят вслух.
Волны морей, безпредельно—пустынно—шумящия,
Бог Океан, многогласно—печально—взывающий,
Пенныя ткани, безцельно—воздушно—летящия,
Брызги с воздушностью, призрачно—сказочно—тающей.
Горькия воды, туманно—холодно—безбрежныя,
Долгий напев, безконечно—томительно—длительный,
Волны морей, безконца—безконца—безнадежныя,
Бог Океан, неоглядно—темно—утомительный.
Я у Моря голубого,
Подле пальмы, над волной.
С милой снова, с влагой снова,
Говорит она со мной.
В быстрой шалости белеет
Закипевшая волна.
Если хочет, — тотчас смеет,
Так как может, — вот она.
Если Море, замирая, вновь лишается покоя,
Если Море, камни строя и оттачивая их,
Бесконечностью движенья, строгим ритмом повторенья,
В их овалах означает свой овальный мерный стих,
Я, тая мечты земные, видя бухты вырезные,
Море! Море! — весь внимаю песне помыслов твоих.
Между скал, под властью мглы,
Спят усталые орлы.
Ветер в пропасти уснул,
С Моря слышен смутный гул.
Там, над бледною водой,
Глянул Месяц молодой,
Волны темные воззвал,
В Море вспыхнул мертвый вал.
В Море вспыхнул светлый мост,
Ярко дышат брызги звезд.
Месяц ночь освободил,
Месяц Море победил.
Сквозь тонкие сосновые стволы
Парча недогоревшего заката.
Среди морей вечерней полумглы
Нагретая смолистость аромата.
И море вод, текучий Океан,
Без устали шумит, взращая дюны.
О, сколько дней! О, сколько стертых стран!
Звучите, несмолкающие струны!
Рыдальщица! Зачем рыдать?
Смотри на Море.
Была там буря, стала гладь.
И в тихом твой мертвец уборе.
Мертвец ли? Только он уснул.
Смотри на Море.
От вод идет растущий гул.
Все капли в громком разговоре.
* * *
Все мне грезится Море да Небо глубокое,
Безконечная грусть, безграничная даль,
Трепетание звезд, их мерцанье стоокое,
Догорающих тучек немая печаль.
Все мне чудится вздох камыша почернелаго,
Глушь родимых лесов, заповедный затон.
И над озером пение лебедя белаго,
Точно сердца несмелаго жалобный стон.
В Море, с Морем, по морскому,
Только грому помолясь,
Я баюкаю истому,
Радость знать перунный час.
Было, будет только это,
Радость лета и весны,
Брызги взрывчатого света
С бурно-взрытой вышины.
Радость молний преломленных,
Пир стозвонных павших плит,
Алый храм в морях бездонных,
И в пожаре — Световит.
Красный парус в синем Море, в Море голубом.
Белый парус в Море сером спит свинцовым сном.
Синий парус взвился в вихре, закрутился вал.
Черный парус, в час безветрий, тихо задремал.
Много снов и много красок вижу в Море я.
Много птиц над ним провеет в дальние края.
Но всего красивей Море — зеркалом без дна.
Счастлив тот, кому зеркальность истинно дана.
Темно-синее море волнуется,
И бурливые волны вздымаются,
И глубокая бездна кипит.
А вдали под напевы мятежные,
Презирая пучину бездонную,
Одинокая лодка скользит.
Темно-синее море волнуется,
Все сильнее валы поднимаются,
Они лодку кругом облегли.
Брыжжет пеной пучина бездонная,
Задрожали утесы прибрежные,
Не виднеется лодка вдали.
Темносинее море волнуется,
И бурливыя волны вздымаются,
И глубокая бездна кипит.
А вдали под напевы мятежные,
Презирая пучину бездонную,
Одинокая лодка скользит.
Темносинее море волнуется,
Все сильнее валы поднимаются,
Они лодку кругом облегли.
Брыжжет пеной пучина бездонная,
Задрожали утесы прибрежные,
Не виднеется лодка вдали.
Как я пришел на крутой косогор?
Как отошел от всего?
Лунностью полон небесный простор,
Вольно, воздушно, мертво.
Тихие, вечные волны морей,
Волны морей голубых.
Сердце, молчи, засыпай поскорей,
В лунности песен немых.
Свет лиловатый застывших цветов
Зыбко слагает венцы.
Вещая сказка молчащих волчцов,
Мертвые дремлют волчцы.
Есть Золото-Море.
На Золоте-Море,
Которое молча горит,
Есть Золото-Древо,
Оно одиноко
В безбрежном гореньи стоит.
На Золоте-Древе
Есть Золото-Птица,
Но когти железны у ней.
И рвет она в клочья
Того, кто ей нелюб,
Меж красных и желтых огней.
Есть Золото-Море.
На Золоте-Море,
Бел Камень, белея, стоит.
На Камне, на белом,
Сидит Красна Дева,
А Море безбрежно горит.
На Золоте-Море,
Под Камнем, под белым,
Подяты железны врата.
Сидит Красна Дева,
Под нею — глубины,
Под камнем ее — темнота.
И Золото-Море
Сверкает безбрежно,
Но в глубь опускается труп.
То Красная Дева
В бездонности топит
Того, кто ей вправду был люб.
От Моря до Моря другого,
От воды до великой воды,
Смутьянило мертвое слово
Не песню рождало, а льды.
Бродило как будто благое,
Ходило как вольная весть.
«Пребудьте в могильном покое.
Молчите. Вам нечего есть.
Молчите. За вас в говорильне
К словам громоздятся слова.
Могильнее. Тише. Могильней.
Стелитесь, как в ветре трава.»
Так тешится мертвое слово,
Не чуя грядущей беды.
От Моря до Моря другого,
От воды до великой воды.
Заходящее Солнце уходило за Море,
Сердоликовый цвет в небесах был разлит.
И шумело мне Море в многопевном узоре: —
Вот ты прибыл в святую страну Пирамид.
Желтизна побережья отшумевшей столицы,
Где багряные сказки в столетьях зажглись.
Над преддверьем в Египет — длиннокрылые птицы.
Вот откроется Нил! Да, я твой, Озирис.
При Море черном стоят столбы.
Столбы из камня. Число их восемь.
Приходят часто сюда рабы.
И сонмы юных несут гробы.
Бледнеют зимы. И шепчет осень.
Порой и звери сюда дойдут.
Порой примчится сюда и птица.
И затоскуют? Что делать тут?
Пойдут, забродят, и упадут,
Устав стремиться, устав кружиться.
При Море черном стоят столбы.
От дней додневных. Число их грозно.
Число их веще меж числ Судьбы.
И их значенья на крик мольбы: —
Навек. Безгласность. Враждебность. Поздно.
Я спросил у свободнаго Ветра,
Что мне сделать, чтоб быть молодым.
Мне ответил играющий Ветер:
«Будь воздушным, как ветер, как дым!»
Я спросил у могучаго Моря,
В чем великий завет бытия.
Мне ответило звучное Море:
«Будь всегда полнозвучным, как я!»
Я спросил у высокаго Солнца,
Как мне вспыхнуть светлее зари.
Ничего не ответило Солнце,
Но душа услыхала: «Гори!»
Тихая поветерь в Белом дышет море.
Тихая поветерь. Можно плыть в просторе.
Мы моленье Ветру вслух произносили:—
Не серчай. Дай льготу. Будь потише в силе.—
На Восток смотрели. Западу шептали.
Напекли блинов мы, наварили каши.
Бросили лучинки, и поплыли в вале,
За крестом лучинным. В ветре лодки наши.
Тихая поветерь, вей, Праматерь Моря,
Рыбарей баюкай, с бледными не споря.
Волны морей, беспредельно — пустынно — шумящие,
Бог Океан, многогласно — печально — взывающий,
Пенные ткани, бесцельно — воздушно — летящие,
Брызги с воздушностью, призрачно — сказочно — тающей.
Горькие воды, туманно — холодно — безбрежные,
Долгий напев, бесконечно — томительно — длительный,
Волны морей, без конца — без конца — безнадежные,
Бог Океан, неоглядно — темно — утомительный.
Тихая поветерь в Белом дышит море.
Тихая поветерь. Можно плыть в просторе.
Мы моленье Ветру вслух произносили: —
Не серчай. Дай льготу. Будь потише в силе. —
На Восток смотрели. Западу шептали.
Напекли блинов мы, наварили каши.
Бросили лучинки, и поплыли в вале,
За крестом лучинным. В ветре лодки наши.
Тихая поветерь, вей, Праматерь Моря,
Рыбарей баюкай, с бледными не споря.
Вот высокий Самоанец,
Факел левой взяв рукою,
Правой сжал копье.
И по взморью так проходит,
И в воде наметив рыбу,
Он ее гвоздит.
Он проходит в мелководьи,
А немного там подальше,
Где волна грозней,
Неумолчные буруны,
И акула, волком Моря,
Сторожит, следит.
Но не смеет эта ведьма,
Эта дьявольская кошка,
И живой топор,
Подойти к красавцу Моря,
Что направо и налево
Факел свой стремит.
Между льдов затерты, спят в тиши морей
О́стовы немые мертвых кораблей.
Ветер быстролетный, тронув паруса,
Прочь спешит в испуге, мчится в небеса.
Мчится — и не смеет бить дыханьем твердь,
Всюду видя только — бледность, холод, смерть.
Точно саркофаги, глыбистые льды
Длинною толпою встали из воды.
Белый снег ложится, вьется над волной,
Воздух заполняя мертвой белизной.
Вьются хлопья, вьются, точно стаи птиц.
Царству белой смерти нет нигде границ.
Что ж вы здесь искали, выброски зыбей,
О́стовы немые мертвых кораблей?
Тонга-Табу и Самоа — две жемчужины морей.
Тонга-Табу — круглый жемчуг в просветленьи изумруда,
А Самоа — жемчуг длинный в осияньи янтарей.
Но и Тонга и Самоа — только сказка, только чудо.
И не знаешь, где блаженство ты, плывя, найдешь скорей,
То пленяет Тонга-Табу, то влечет к себе Самоа.
Так от острова на остров я стремлюсь среди морей,
И плавучею змеею по волне скользит каноа.
Парус, вздутый знак крыла
Буревестника седого.
Море — вольность, суша — зла,
Влага — смелых снов основа.
Мачта, вкрепленный упруг,
Лик упрямого стремленья.
Глянь на Север, глянь на Юг,
Взяв стрелу, люби пронзенье.
В глубь идущее весло,
Брызги с весел, всплеск веселый.
Мысли кружатся светло,
Как над лугом вешним пчелы.
Лодка, рыбина морей,
Ходкий дом, без связы дома.
Ветер с Севера, скорей,
То изжито, что знакомо.
Ветер дружный, поспешай,
От усилья вздулись жилы.
Здравствуй, Море, вечный Май,
Мир вам, дальние могилы.
ЗАГОВОР
Есть светлое Синее Море,
На светлом на Синем на Море,
Есть Остров, на Острове Камень,
И Остров и Камень тот — синь.
На Камени, в синей одежде,
Сидит Человек белоликий,
И лук у него бестетивный,
Лук синий для синих пустынь.
И синей стрелою без перьев
Стреляет он в притчи, в призоры,
Во всякую нечисть, в притворства,
В телесный и в думный излом.
В Серебряном Море, напротив,
Серебряный Остров и Камень,
Серебряный кто-то на Камне
Ему отвечает как гром.
Ему подпевает пособно,
Стрела за стрелой улетает,
Над дивной Рекой поперечной
Огонь разрастается, синь.
Так сгиньте же, ковы, призоры,
Рассейтесь вы, притчи и чары,
Я стрелы вам здесь заостряю,
Аминь, говорю я, аминь.
Дух Святой по синю Морю над водою ходит,
Невод шелковый по Морю Дух Святой заводит.
Белу рыбицу он ловит для садков садовых,
Золотых Он манит рыбок, сам в златых покровах.
Ходит утром, ходит ночью, ходит на рассвете,
Вы доверьтесь полномочью, Духу верьте, дети.
В тонкой сети миг побывши, выйдите из Моря,
В сад предивный вы войдете, светом свету вторя.
В голубых прудах садовых, в хрусталях-озерах,
Поплывете, пробуждая по осоке шорох.
В хороводы ваши глянут яблони в расцвете,
Вы не бойтесь, не оковны шелковые сети.
Дух Святой во грозном Море дал побыть вам вволю,
Раз берет вас, золотую вновь Он даст вам долю.
Валуны, и равнины, залитыя лавой,
Сонмы глетчеров, брызги горячих ключей.
Скалы, полныя грусти своей величавой,
Убеленныя холодом бледных лучей.
Тени чахлых деревьев, и Море… О, Море!
Волны, пена, и чайки, пустыня воды!
Здесь забытые скальды, на влажном просторе,
Пели песни при свете вечерней звезды.
Эти Снорри, Сигурды, Тормодды, Гуннары,
С именами железными, духи морей,
От ветров получили суровыя чары
Для угрюмой томительной песни своей.
И в строках перепевных доныне хранится
Ропот бури, и гром, и ворчанье волны,
В них кричит альбатрос, длиннокрылая птица,
Из воздушной, из мертвой, из вольной страны.
Под этой молодой Луной,
Которой серп горит над изумрудным Морем,
Ты у волны идешь со мной,
И что-то я шепчу, и мы тихонько спорим.
Так мне привиделось во сне.
Когда же в нас волна властительно плеснула,
Я видел ясно при Луне,
Я в Море утонул, и ты в нем потонула.
Но в полумгле морского дна
Мы тесно обнялись, как два цветка морские.
Нам в безднах грезится Луна,
И звезды новых стран, узоры их другие.
Ты мне являешься Царевною жемчужин,
Вся осиянная начальною Луной,
Чей серп утонченный, взрастая, всеокружен.
О, Златоокая, зачем ты не со мной?
Опалы нежные я сердцем собираю,
Из тайных раковин зову я жемчуга,
И глянь на Море ты… Туда… В окрайность… С краю
Я влаги зачерпнул, и дождь к тебе бросаю.
Те брызги для тебя. Ты все мне дорога.
Но, множа говор волн, с лазурью Моря дружен,
Я разлучен с Луной, и с лучшей из жемчужин.
Я тебе построю терем далеко от мглы людской,
Из павлиньих перьев домик на равнине на морской.
И от Моря до покоев будет лестниц там игра,
Днем ступени золотые, по ночам из серебра.
Много будет полукруглых изумрудных там окон,
И опаловый над Морем высоко взойдет балкон.
И еще там будет башня из гранатовых камней,
Чтоб на этот мак взнесенный Зори глянули ясней.
От покоя до покоя мы с неспешностью пойдем,
Будут радуги светить нам, воздвигаясь над дождем.
И на всем безбрежном Море засветлеет бирюза,
Увидав, что сердце любит, и глаза глядят в глаза.
Упружить сталь. Ковач, познай металлы,
Чтоб гнулось и прямилось лезвие.
Тогда, взмахнув мечом, отметь: — «Мое!»
Тебе уступят Римляне и Галлы.
Построй дракон, Варяг. Ищи Валгаллы.
Кто хочет дали, тот пройдет ее.
В чужих морях узнает забытье.
Увидит лесовидные кораллы.
Сигурд, будь смел. Сигурд, срази врага.
Перед тобою карлики и гномы.
Пусть плуги на полях быком влекомы.
Но клад — тебе. Раздвинув берега,
Сожги дома, амбары, и стога.
Тебе — моря, и, в злате молний, громы.
Скользят вампиры, роняя тень,
Их тень чернее, чем тени пальм.
Бронею воли свой дух одень,
Закляты чары под тенью пальм.
Когда приплыл ты через моря,
Тебя охватит морская тишь,
Лелея душу, и говоря,
Что жизнь прекрасна, когда ты спишь.
И раз приплыл ты через моря,
На этот остров морских лагун,
Ты будешь таять, свечой горя,
Внимая пенью далеких струн.
Воспоминанье поет хорал,
Сомкнулись тени высоких пальм.
Ты привиденье, ты задремал,
Ты тень на тени взнесенных пальм.
Мной владеет жар тревоги,
Он ведет мою мечту.
Люди медлят на пороге,
Я сверкаю на лету.
Мной владеет дух тревожный,
Ранит, жалит, гонит прочь.
Миг касанья — праздник ложный,
Тут нельзя душе помочь.
Манит берег неизвестный,
Восхотевший досягнул: —
Мир широк был — стал он тесный.
Замер Моря дальний гул.
В путь, моряк. В иные страны.
Стань, глядящий, у руля.
Сказку ткут в морях туманы.
Свежесть в скрипах корабля.
Это я водил круженья
Финикийских кораблей,
И людские достиженья
Разбросал среди морей.
Скандинавские драконы,
Бороздившие моря,
Я, презревший все законы,
Вел, как день ведет заря.
Мной живут в Океани́и
Вырезные острова,
Мной живут пути морские,
Только мною жизнь жива.
Над той чертой, где льнет до суши Море,
Я видел, в дне сентябрьском, пронеслось
Сто тысяч обнимавшихся стрекоз,
Летя попарно в этом дружном хоре.
Как рой счастливых душ, вились в просторе.
К закату, выше Моря, трав и рос,
Как будто звал их лучевой откос,
И подчинились нежные, не споря.
До Солнца. К тем расплавленным огням.
К рубинам, утопающим в опале.
Неслись. Взнеслись. Растаяли. Пропали.
Летя по лучезарным ступеням.
К горнилу зорь. Завлечены багрянцем.
Циклоном огневым. Любовным танцем.