Долго в полдень вчера я сидел у пруда.
Я смотрел, как дремала лениво,
Как лениво спала голубая вода
Над склонённой, печальною ивой.
А кругом далеко — тишина, тишина,
Лишь звенят над осокой стрекозы;
Неподвижная глубь и тиха, и ясна,
И душисты весенние розы.
Но за пыльной оливой, за кущами роз,
Там, где ветер шумит на просторе,
Меж ветвями капризных, стыдливых мимоз
Море видно, безбрежное море!..
Всё полудня лучами залито, дрожит,
И дрожит, и смеется, сверкая,
И бросает волна на прибрежный гранит
Серебристую пену, играя.
Что-то манит туда, в неизвестную даль,
Манит шум синих волн бесконечный…
Океану неведома наша печаль,
Он — счастливый, спокойный и вечный.
Но… блеснувшая в сумерках робко звезда,
Тёмных вязов густая аллея
И глубокие, тихие воды пруда
Утомлённому сердцу милее…
Змеится лентою дорога;
Направо — моря синева,
Налево яркая листва
Вдоль каменистого отрога
Повисла цепкою лозой,
И камни к камням, словно братья,
Простерли дружески обятья.
И тут же светлою слезой
Из-под скалы вода сочится
И струйкою звенящей мчится.
Там кипарисы вознеслись
Челом в сияющую высь,
И лавр зелено-золотистый,
Каштан цветущий и ветвистый —
Лишь оттеняют их красу.
Береговую полосу
Они хранят, как стражи моря —
Вечно-зеленый мавзолей,
Внимая дивной песне горя,
Когда прибой бушует злей,
Внимая радостным напевам,
Когда под солнечным пригревом
Играют волны, и светло
Сверкают пеною жемчужной,
И все кругом в природе южной —
Все, кроме камня — расцвело.
Автор Адам Важик
Перевод Марины Цветаевой
Мало радостных слов нам оставило прошлое наше
Отдадимте ж уста настоящего радостным гудам
Жаждет радость советская звуков как полная чаша
Да пробьется на свет красота
что в забитых народах веками лежала под спудом
Извлекайте ж народы
ваших пашен слова трудовые
ваших песен слова хоровые
молодые слова
оды
развернувшейся долгим о!
Песни юношей в море
Да участвует в хоре
бодрой юности торжество
Есть прекрасные звуки
Сколько зим они втайне
простояли в гортани
жен под черной чадрой
В море сброшены чадры
и не высохли руки!
Лижет львом прирученным
вольным вольные руки
вал впервые зеленый
пеной белой впервой
Но тех звуков прекрасней
звук дыхания: ах!
в час как счастья избыток
проступает в слезах…
К прибрежью моря длинная аллея
Ведет вдали как будто в небосклон:
Там море подымается, синея
Меж позабытых мраморных колонн.
Там на прибой идут ступени стройно
И львы лежат, как сфинксы, над горой;
Далеко в море важно и спокойно
Они глядят вечернею порой.
А на скамье меж ними одиноко
Сидит она… Нет имени для ней,
Но знаю я, что нежно и глубоко
Она с душой сроднилася моей.
Я ль не любил? Я ль не искал мятежно
Любви и счастья юность разделить
С душою женской, чистою и нежной,
И жизнь мою в другую перелить?
Но та любовь, что душу посещала,
Оставила в душе печальный след, —
Она звала, она меня прельщала
Той радостью, которой в жизни нет.
И от нее я взял воспоминанья
Лишь лучших дней и уж не ту люблю,
Кого любил… Люблю мечты созданья
И снова о несбыточном скорблю.
Вечерняя безмолвная аллея
Зовет меня к скалистым берегам,
Где море подымается, синея,
К пустынным и далеким небесам.
И горько я и сладостно тоскую,
И грезится мне светлая мечта,
Что воскресит мне радость неземную
Печальная земная красота.
(Из «Медвежьей охоты»)
Отпусти меня, родная,
Отпусти не споря!
Я не травка полевая,
Я взросла у моря.
Не рыбацкий парус малый,
Корабли мне снятся,
Скучно! в этой жизни вялой
Дни так долго длятся.
Здесь, как в клетке, заперта я,
Сон кругом глубокий,
Отпусти меня, родная,
На простор широкий,
Где сама ты грудью белой
Волны рассекала,
Где тебя я гордой, смелой,
Счастливой видала.
Ты не с песнею победной
К берегу пристала,
Но хоть час из жизни бедной
Торжество ты знала.
Пусть и я сломлюсь от горя,
Не жалей ты дочку!
Коли вырастет у моря —
Не спастись цветочку,
Все равно! сегодня счастье,
Завтра буря грянет,
Разыграется ненастье,
Ветер с моря встанет,
В день один песку нагонит
На прибрежный цветик
И навеки похоронит!..
Отпусти, мой светик!..
Заря золотая погасла,
Над морем клубится туман…
И шепчут таинственно волны,
И плещет седой океан.
Вот фея выходит из моря,
Садится на берег со мной…
Трепещут высокия перси,
Покров оне рвут золотой.
И к пуху грудей белоснежных
Она прижимает меня…
„Задушишь меня ты в обятьях,
Прекрасная фея моя!“
— Тебя я к груди прижимаю,
Тебя обвиваю рукой:
Хочу я в обятьях согреться…
Так холоден ветер морской!
„Нам месяц сияет бледнее:
Закрыли его облака
Зачем твои очи так мрачны,
И слезы в них, фея моя?“
— Всегда мои очи так мрачны.
Но в них не сверкает слеза.
Как шла я из синяго моря,
Мне капля попала в глаза.
„Кричат где-то жалобно чайки,
Шумит и дробится струя…
Что̀ грудь твоя бьется так страстно,
Прекрасная фея моя?“
— Давно моя грудь так трепещет,
И горе давно я терплю…
Зачем я, безумная фея,
Тебя, человек, так люблю!
За кормою вода густая —
солона она, зелена,
неожиданно вырастая,
на дыбы поднялась она,
и, качаясь, идут валы
от Баку до Махачкалы.
Мы теперь не поём, не спорим,
мы водою увлечены —
ходят волны Каспийским морем
небывалой величины.
А потом —
затихают воды —
ночь каспийская,
мёртвая зыбь;
знаменуя красу природы,
звёзды высыпали
как сыпь;
от Махачкалы
до Баку
луны плавают на боку.
Я стою себе, успокоясь,
я насмешливо щурю глаз —
мне Каспийское море по пояс,
нипочём…
Уверяю вас.
Нас не так на земле качало, нас
мотало кругом во мгле —
качка в море берёт начало,
а бесчинствуют на земле.
Нас качало в казачьих седлах,
только стыла по жилам кровь,
мы любили девчонок подлых —
нас укачивала любовь.
Водка, что ли, ещё?
И водка —
спирт горячий,
зелёный, злой, —
нас качало в пирушках вот как —
с боку на бок
и с ног долой…
Только звёзды летят картечью,
говорят мне:
«Иди, усни…»
Дом, качаясь, идет навстречу,
сам качаешься, чёрт возьми…
Стынет соль
девятого пота
на протравленной коже спины,
и качает меня работа
лучше спирта
и лучше войны.
Что мне море?
Какое дело
мне до этой зелёной беды?
Соль тяжёлого, сбитого тела
солонее морской воды.
Что мне (спрашиваю я), если
наши зубы,
как пена, белы —
и качаются наши песни
от Баку
до Махачкалы.
Отроги потонувших гор
Взнеслись из мощной глубины,
Но не достигли до волны, —
Кораллы им сплели узор,
И в вышний воздух вышли сны
Подводной сказочной страны.
Атолл возник. Атолл хотел
Растений, звуков, стройных тел.
Свершилось. Кто-то повелел,
Чтоб был восполнен весь удел.
За много тысяч миль, кокос
Упал и плыл.
Ковчег, он жизнь в себе донес,
Зачаток сил.
Его качала и несла
Волна морей,
Чтоб островная глушь была
Еще светлей.
В свой должный день, в свой должный час,
Есть миг чудес.
И пальма стройная взнеслась,
И вырос лес.
И к жизни жизнь, через моря,
Послала весть,
Отважным людям говоря,
Что остров есть.
Грохочет Балтийское море,
И, пенясь в расщелинах скал,
Как лев, разъярившийся в ссоре,
Рычит набегающий вал.
Со стоном другой, подоспевший,
О каменный бьется уступ,
И лижет в камнях посиневший,
Холодный, безжизненный труп.
Недвижно лицо молодое,
Недвижен гранитный утес…
Замучен за дело святое
Безжалостно юный матрос.
Не в грозном бою с супостатом,
Не в чуждой, далекой земле —
Убит он своим же собратом,
Казнен на родном корабле.
Погиб он в борьбе за свободу,
За правду святую и честь…
Снесите же, волны, народу,
Отчизне последнюю весть.
Снесите родной деревушке
Посмертный, рыдающий стон
И матери, бедной старушке,
От павшего сына — поклон!
Рыдает холодное море,
Молчит неприветная даль,
Темна, как народное горе,
Как русская злая печаль.
Плывет полумесяц багровый
И кровью в пучине дрожит…
О, где же тот мститель суровый,
Который за кровь отомстит?
Мы зависим от дней и ночей,
От вещей, от людей, и погоды.
Мы в разлуке с душою своей,
С ней не видимся долгие годы.
Мы бряцаем металлом цепей,
Мы заходим под темные своды.
Мы из целой Природы, из всей,
Взяли рабство, не взявши свободы.
Но приди лишь на влажный песок,
Освеженный морскими волнами.
Посмотри, как простор здесь широк,
Как бездонно здесь Небо над нами.
Лишь услышь, чуть подслушай намек,
Набаюканный сердцу морями, —
Ты как дух, ты окончил свой срок,
Ты как дух над безбрежными снами.
В многопевности сказок морских,
В бестелесности призрачной Влаги,
Где испод изначальностей тих,
Ни для чьей не доступен отваги, —
В отрешеньи от шумов людских,
Как мы смелы здесь, вольны, и наги.
Ты здесь первый несозданный стих,
Из еще нерассказаной саги.
Молодость, свет над башкою, случайные встречи.
Слушает море под вечер горячие речи,
чайка кричит и качается белый корабль —
этого вечера будет особенно жаль.Купим пиджак белоснежный и белые брюки,
как в кинофильме, вразвалку подвалим к подруге,
та поразмыслит немного, но вскоре решит:
в августе этом пусть, ладно уж, будет бандит.Всё же какое прекрасное позднее лето.
О удивление: как, у вас нет пистолета?
Два мотылька прилетают на розовый свет
спички, лицо озаряющей. Кажется, нет.Спичка плывёт, с лица исчезает истома.
Нет, вы не поняли, есть пистолет, только дома.
Что ж вы не взяли? И чёрное море в ответ
гордо волнуется: есть у него пистолет! Есть пистолет, чёрный браунинг в чёрном мазуте.
Браунинг? Врёте! Пойдёмте и не протестуйте,
в небе огромном зажглась сто вторая звезда.
Любите, Боря, поэзию? Кажется, да.
Он Пророк и он Провидец, он Свирельник и Певец,
Он испил священной крови из раскрывшихся сердец.
Он отведал меда мыслей, что как вишенье цвели,
Что как яблоня светились и желаньем сердце жгли.
В белом свете, в алом цвете, в синем, в желто-золотом,
Был он в радугах вселенских освещен Огнем и Льдом.
Заглянул он в голубую опрокинутость зеркал,
Слышал шопоты столетий и нашел, чего искал.
Семиствольную цевницу он вознес, поет свирель,
Вековую он гробницу превращает в колыбель.
Торопитесь, насладитесь полнопевною волной,
Нарядитесь, освятитесь Морем, Солнцем, и Луной.
В стройном хоре дышит Море, в круге — блески всех светил,
Прикоснитесь в разговоре к собеседованью Сил.
Вон светит зарево над морем! за скалой
Мелькают полосы румяного тумана —
То месяц огненный, ночной товарищ мой,
Уходит в темные пучины океана.Прости!.. Я звезд ищу, их прежнего следа
Ищу я, — по распутьям ночи ясной
Я видел в сонме звезд красавица звезда
Текла — но, видно, луч ее потух в напрасной
Борьбе с туманами, которых путь ненастный
По небу тянется, как черная гряда.Лучи небесные, прощайте!.. Взор блуждает.
Где берега? — где море? — где восток!..
Как в сумрачной степи пустынный огонек,
Один маяк вдали — и нет ему затменья,
И светится вдали, как огненный глазок.Один маяк вдали — нет ему затменья,
И дела нет ему до мрачных облаков,
Как будто видит он ночное приближенье
К нему издалека идущих парусов.
Горит — а на меня наводит утомленье
Печальный шум невидимых валов.
По неделе ни слова ни с кем не скажу,
Все на камне у моря сижу,
И мне любо, что брызги зеленой волны,
Словно слезы мои, солоны.
Были весны и зимы, да что-то одна
Мне запомнилась только весна.
Стали ночи теплее, подтаивал снег,
Вышла я поглядеть на луну,
И спросил меня тихо чужой человек,
Между сосенок встретив одну:
«Ты не та ли, кого я повсюду ищу,
О которой с младенческих лет,
Как о милой сестре, веселюсь и грущу?»
Я чужому ответила: «Нет!»
А как свет поднебесный его озарил,
Я дала ему руки мои,
И он перстень таинственный мне подарил,
Чтоб меня уберечь от любви.
И назвал мне четыре приметы страны,
Где мы встретиться снова должны:
Море, круглая бухта, высокий маяк,
А всего непременней — полынь…
А как жизнь началась, пусть и кончится так.
Я сказала, что знаю: аминь!
Здесь, на твердой площадке яхт-клуба,
Где высокая мачта и спасательный круг,
У южного моря, под сенью Юга
Деревянный пахучий строился сруб!
Это игра воздвигает здесь стены!
Разве работать — не значит играть?
По свежим доскам широкой сцены
Какая радость впервые шагать!
Актер — корабельщик на палубе мира!
И дом актера стоит на волнах!
Никогда, никогда не боялась лира
Тяжелого молота в братских руках!
Что сказал художник, сказал и работник:
«Воистину, правда у нас одна!»
Единым духом жив и плотник,
И поэт, вкусивший святого вина!
А вам спасибо! И дни, и ночи
Мы строим вместе — и наш дом готов!
Под маской суровости скрывает рабочий
Высокую нежность грядущих веков!
Веселые стружки пахнут морем,
Корабль оснащен — в добрый путь!
Плывите же вместе к грядущим зорям,
Актер и рабочий, вам нельзя отдохнуть!
Над морем, где древние фризы,
Готовя отважный поход,
Пускались в туман серо-сизый
По гребням озлобленных вод, —
Над морем, что, словно гигантский,
Титанами вырытый ров,
Отрезало берег британский
От нижнегерманских лугов, —
Бреду я, в томленьи счастливом
Неясно-ласкающих дум,
По отмели, вскрытой отливом,
Под смутно-размеренный шум.
Волна набегает, узорно
Извивами чертит песок
И снова отходит покорно,
Горсть раковин бросив у ног;
Летит красноклювая птица,
Глядя на меня без вражды,
И чаек морских вереница
Присела у самой воды;
Вдали, как на старой гравюре,
В тумане уходит из глаз,
Привыкший к просторам и к буре,
Широкий рыбацкий баркас…
Поют океанские струны
Напевы неведомых лет,
И слушают серые дюны
Любовно-суровый привет.
И кажутся сердцу знакомы
И эти напевы тоски,
И пенные эти изломы,
И влажные эти пески,
И этот туман серо-сизый
Над взрытыми далями вод…
Не с вами ли, древние фризы,
Пускался я в дерзкий поход?
5 июля 1913
Она заходила антрактами —
красивая, стройная, бледная,
С глазами, почти перелитыми
всей синью своей в мои,
Надменная, гордая, юная
и все-таки бедная-бедная
В ей чуждом моем окружении
стояла, мечту затаив.
Хотя титулована громкая
ее мировая фамилия,
Хотя ее мужа сокровища
диковинней всяких чудес,
Была эта тихая женщина —
как грустная белая лилия,
Попавшая в море, — рожденная,
казалось бы, грезить в пруде…
И были в том вычурном городе
мои выступленья увенчаны
С тюльпанами и гиацинтами
бесчисленным строем корзин,
К которым конверты приколоты
с короной тоскующей женщины,
Мечтавшей скрестить наши разные,
опасные наши стези…
Но как-то все не было времени
с ней дружески поразговаривать:
Иными глазами захваченный,
свиданья я с ней не искал,
Хотя и не мог не почувствовать
ее пепелившего зарева,
Не знать, что она — переполненный
и жаждущий жажды бокал…
И раз, только раз, в упоении
приема толпы триумфального,
Спускаясь со сцены по лесенке,
ведущей железным винтом,
Я с нею столкнулся, прижавшейся
к стене, и не вынес печального
Молящего взора — дотронулся
до губ еще теплым стихом…
Вечер пришел безмолвный,
Над морем туманы свились;
Таинственно ропщут волны,
Кто-то белый тянется ввысь.
Из волн встает Водяница,
Садится на берег со мной;
Белая грудь серебрится
За ее прозрачной фатой.
Стесняет обятия, душит
Все крепче, все больней, —
Ты слишком больно душишь,
Краса подводных фей!
«Душу́ тебя с силою нежной,
Обнимаю сильной рукой;
Этот вечер слишком свежий,
Хочу согреться с тобой».
Лик месяца бледнеет,
И пасмурны небеса;
Твой сумрачный взор влажнеет,
Подводных фей краса!
«Всегда он влажен и мутен,
Не сумрачней, не влажней;
Когда я вставала из глуби,
В нем застыла капля морей».
Чайки стонут, море туманно,
Глухо бьет прибой меж камней, —
Твое сердце трепещет странно,
Краса подводных фей!
«Мое сердце дико и странно,
Его трепет странен и дик,
Я люблю тебя несказанно,
Человеческий милый лик».
Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.
То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы.
В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике.
Чайки стонут перед бурей, — стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей.
И гагары тоже стонут, — им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает.
Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах… Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем!
Все мрачней и ниже тучи опускаются над морем, и поют, и рвутся волны к высоте навстречу грому.
Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким и бросает их с размаху в дикой злобе на утесы, разбивая в пыль и брызги изумрудные громады.
Буревестник с криком реет, черной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывает.
Вот он носится, как демон, — гордый, черный демон бури, — и смеется, и рыдает… Он над тучами смеется, он от радости рыдает!
В гневе грома, — чуткий демон, — он давно усталость слышит, он уверен, что не скроют тучи солнца, — нет, не скроют!
Ветер воет… Гром грохочет…
Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря. Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний!
— Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:
— Пусть сильнее грянет буря!..
Уж как и по морю, как по синему,
По синему, по волнистому
Плыла лебедь с лебедятами,
Со малыми со утятами.
Отколь ни взялся млад ясен сокол, —
Разбил стадо лебединое;
Кровь пустил он по синю морю,
Пух пустил по чисту полю,
А перушки по темным кустам.
Где ни взялася душа девица, —
Брала перья на перинушку,
А пух брала на подушечки.
Отколь ни взялся добрый молодец:
«Бог и помочь, красна девица душа,
Брамши перья на перинушку!»
Девка парню не склонилася,
Сердечушком не скорилася.
«Добро же ты, красна девица душа!
Возьму замуж, замуж за себя!
Как будешь ты у кроватушки стоять,
Шелковую плеть в руках держать,
Горючи слезы ронять, ронять!» —
— «Ты прости меня: не узнала я тебя!
Я думала, что иной какой,
Иной какой, горький пьяница!»
Тамбовская губерния, Моршанский уезд.
Прокунин, № 33 («хороводная»).
Первое полустишие почти каждаго стиха повторяется дважды; сверх того, некоторые стихи повторяются.
Гулкий шум в лесу нагоняет сон —
К ночи на море пал сырой туман.
Окружен со всех с четырех сторон
Темной осенью островок Буян.
А еще темней — мой холодный сруб,
Где ни вздуть огня, ни топить не смей,
А в окно глядит только бурый дуб,
Под которым смерть закопал Кощей.
Я состарилась, изболелась вся —
Десять сот годов берегу ларец!
Будь огонь в светце — я б погрелася,
Будь дрова в печи — похлебала б щец.
Да огонь — в морях мореходу весть,
Да на много верст слышен дым от лык.
Черт тебе велел к черту в слуги лезть,
Дура старая, неразумный шлык!
Мы сидим и смотрим в окна.
Тучи по небу летят.
На дворе собаки мокнут,
Даже лаять не хотят.
Где же солнце?
Что случилось?
Целый день течет вода.
На дворе такая сырость,
Что не выйдешь никуда.
Если взять все эти лужи
И соединить в одну,
А потом у этой лужи
Сесть,
Измерить глубину,
То окажется, что лужа
Моря Черного не хуже,
Только море чуть поглубже,
Только лужа чуть поуже.
Если взять все эти тучи
И соединить в одну,
А потом на эту тучу
Влезть,
Измерить ширину,
То получится ответ,
Что краев у тучи нет,
Что в Москве из тучи — дождик,
А в Чите из тучи — снег.
Если взять все эти капли
И соединить в одну,
А потом у этой капли
Ниткой смерить толщину —
Будет каплища такая,
Что не снилась никому,
И не приснится никогда
В таком количестве вода!
(Дума)
Что ты значишь в этом мире,
Дух премудрый человека?
Как ты можешь кликнуть солнцу:
«Слушай, солнце! Стань, ни с места!
Чтоб ты в небе не ходило!
Чтоб на землю не светило!»
Выдь на берег, глянь на море —
Что ты можешь сделать морю,
Чтоб вода в нём охладела,
Чтобы камнем затвердела?
Чем, какою тайной силой
Шар вселенной остановишь,
Чтоб не шёл он, не кружился?..
Перестрой же всю природу!
Мир прекрасен… Ты не хочешь…
Нет, премудрый, ты не можешь!
Да, не можешь, раб пространства,
Лет и времени невольник.
Будь ты бездна сил, идей,
Сам собой наполни небо,
Будь ты (всё), один и всюду,
Будь ты Бог — и слово — дело!..
Но когда уж это (всё),
Бесконечно и одно,
Есть пред нами в ризе света, —
То другой уж власти нет…
Всё, что есть, — всё это Божье;
И премудрость наша — Божья.
Над морем красавица-дева сидит;
И, к другу ласкаяся, так говорит: «Достань ожерелье, спустися на дно;
Сегодня в пучину упало оно! Ты этим докажешь свою мне любовь!»
Вскипела лихая у юноши кровь, И ум его обнял невольный недуг,
Он в пенную бездну кидается вдруг.Из бездны перловые брызги летят,
И волны теснятся, и мчатся назад, И снова приходят и о берег бьют,
Вот милого друга они принесут.О счастье! он жив, он скалу ухватил,
В руке ожерелье, но мрачен как был.Он верить боится усталым ногам,
И влажные кудри бегут по плечам…«Скажи, не люблю иль люблю я тебя,
Для перлов прекрасной и жизнь не щадя, По слову спустился на черное дно,
В коралловом гроте лежало оно.—Возьми!» — и печальный он взор устремил
На то, что дороже он жизни любил.Ответ был: «О милый, о юноша мой!
Достань, если любишь, коралл дорогой».С душой безнадежной младой удалец
Прыгнул, чтоб найти иль коралл, или конец.Из бездны перловые брызги летят,
И волны теснятся, и мчатся назад, И снова приходят и о берег бьют,
Но милого друга они не несут.
Над синим портом — серые руины,
Остатки древней греческой тюрьмы.
На юг — морские зыбкие равнины,
На север — голые холмы.
В проломах стен — корявые оливы
И дереза, сопутница руин,
А под стенами — красные обрывы
И волн густой аквамарин.
Угрюмо здесь, в сырых подземных кельях,
Но весело тревожить сон темниц,
Перекликаться с эхом в подземельях
И видеть небо из бойниц!
Давно октябрь, но не уходит лето:
Уж на холмах желтеет шелк травы,
Но воздух чист — и сколько в небе света,
А в море нежной синевы!
И тихи, тихи старые руины.
И целый день, под мерный шум валов,
Слежу я в море парус бригантины,
А в небесах — круги орлов.
И усыпляет моря шум атласный.
И кажется, что в мире жизни нет:
Есть только блеск, лазурь и воздух ясный,
Простор, молчание и свет.
На море-Океане,
На острове Буяне,
Меж камней-богатырь
Есть Камень-Алатырь.
Он бел-горюч и ярок,
Неостудимо жарок
Красив его изгиб,
Кипит тот Камень-кип.
Горит тот Камень-чудо,
Что лучше изумруда
Он каждый миг — живой,
Тот Камень солнцевой.
Под Камнем тем сокрыта
Мечта, что не изжита.
Спеши к нему скорей,
Коснись до тайн морей.
Все шире Море, шире.
На Камне-Алатыре
Сидит, в лучах горя,
Громовница-Заря.
Сидит Девица Красна,
Смеется безучастно
Смешинки Девы той —
Рассветы над водой.
А раз придет охотa,
Совсем тот смех без счета, —
Смеяться так начнет,
Что молния сверкнет.
Все звонче смех певучий,
Пожаром рдеют тучи
Огниста Красота,
Светла ее фата.
На море-Океане,
На острове Буяне,
Я Деву ту любил,
У ней в гостях я был.
Я был на этом Камне,
И заговор дала мне
Она, в Огне живом,
На Камне солнцевом.
О, заговор тот властный!
Он дан мне Девой страстной.
Все покорю я с ней.
Гори, Огонь, сильней!
Лишь Камень кто изгложет,
Тот заговор мой сможет
Лишить его лучей.
Гори, Огонь, скорей!
Но Камень кто ж изгложет,
Кто пламень превозможет?
Привет сиянью дней.
Гори, Огонь, сильней!
Вкруг сада — из рыбьих костей я построил забор.
На них положил изумрудно-сребристый ковер,
Который я сплел из змеиных и рыбьих чешуй.
Приходи, и яви мне свой взор.
Приходи, поцелуй.
Снежащийся свет днем исходит от рыбьих костей,
А в ночь загорается в них словно нежный светляк.
Сказать, почему? Ведь они же из бездны морей.
А Солнце в морях засыпает на время ночей,
И в них спит Луна, перед тем как пробудится мрак.
В ковре серебро, и в ковре золотой изумруд,
Сияний таких ни слова, ни века не сотрут,
И зыбь — без конца в тишине многолиственных струй.
Приходи, о, скорей, я уж тут,
Приходи, поцелуй.
Великолепная могила!
ПушкинГде море, сжатое скалами,
Рекой торжественной течет,
Под знойно-южными волнами,
Изнеможен, почил наш флот.
Как стая птиц над океаном,
За ним тоскующей мечтой
По странным водам, дивным странам
Стремились мы к мете одной.
И в день, когда в огне и буре
Он, неповинный, шел ко дну,
Мы в бездну канули с лазури,
Мы пили смертную волну.
И мы, как он, лежим, бессильны,
Высь — недоступно далека,
И мчит над нами груз обильный,
Как прежде, южная река.
И только слезы, только горе,
Толпой рыдающих наяд,
На стрелах солнца сходят в море,
Где наши остовы лежат.
Да вместе призрак величавый,
Россия горестная, твой
Рыдает над погибшей славой
Своей затеи роковой!
И снова все в веках, далеко,
Что было близким наконец, —
И скипетр Дальнего Востока,
И Рима Третьего венец!
Галки, галки,
Черные гадалки,
Длинные хвосты,
Трефовые кресты.Что ж вы, галки,
Поздно прилетели,
К нам на крышу
На закате сели? А в печи огонь, огонь.
Ты, беда, меня не тронь,
Не тронь! Разгулялась
По полю погодка.
Разубралась
Елочка-сиротка,
Разубралась
В зори чистые,
В снега белые,
Пушистые.Как запели
Стылые метели,
Все-то птицы
К морю улетели.
Оставались галки
На дубу,
Черные гадалки
На снегу.Скоро встанет,
Скоро будет солнце.
К нам заглянет
В зимнее оконце.
Ты, родная, крепко спи,
А снежок лети, лети! Счастье будет,
Непременно будет,
Нас с тобою
Счастье не забудет,
А пока летит снежок
И поет в печи
Сверчок.В дальнем море
Корабли гуляют,
На просторе
Волны набегают.
А у нас метель, метель,
А у нас тепла постель.Счастье будет,
Непременно будет.
Наше счастье
Никто не осудит.
Под щекой твоей
Ладонь.
А в печи горит
Огонь.Догонялки
В поле побежали.
Это галки
Всё наколдовали.
Скоро будет дольше
Свет.
И разлуки больше
Нет.Наше счастье
Здесь, с тобою рядом,
Не за синим
Морем-океаном.
Кличут поезда
На Окружной.
Будешь ты всегда
Со мной.
Нет больше лета,
Не свистят зеленые иволги,
Грибами пахнет…
Пришел к синей реке козленок,
Заиграл на тростинке,
И запечалились мавки-русалки:
— Тонкая сопелочка плачет над водой,
Спой осенним мавам ты, козлик золотой.
Падают с березы последние одежды,
Небо засинелось печалью безнадежной…
Лебеди срываются от затонных вод…
Скоро наш козленочек за море уйдет.
Поет на тростинке козленок:
— Я пойду не за море –
За море далеко;
Я пойду не за горы –
За горы высоко!
А пойду я в красный
Лес густой,
Набреду на ножик,
Острый, злой:
Упаду на травы,
Закричу,
Обольюся кровью
По мечу.
Заплакали русалки-мавки:
— Горе нам, горе, осенние красавицы!
Хочет наш песельник до смерти кровавиться!
Падайте, листья, стелитесь желто-алые,
Мы убаюкаем глазыньки усталые…
Спи, спи, усни…
Волна бежит
По берегу;
Трава лежит
Примятая…
Волна траве:
Ты слышала –
Она идет,
Осенняя,
Прекрасная,
Вся в золоте
И тлении,
Печальная,
Пурпурная…
Спи, спи, усни,
В листы склони
Головушку,
Рога златые
В травушку…
Она идет,
Тебе поет:
«Спи, спи, усни,
Козленочек».
Самые близкие зданья
Стали туманно-дальними,
Самые четкие башни
Стали облачно-хрупкими.
И самым черным камням
Великая милость дарована —
Быть просветленно-синими,
Легко сливаться с небом.
Там, на том берегу,
Дома, соборы, завод,
Или ряд фиалковых гор?
Правда? — лиловые горы
С налетом малиново-сизым,
С вершинами странно-щербатыми,
Неведомый край стерегут.
Нева, расширенная мглою,
Стала огромным морем.
Великое невское море
Вне граней и вне государств,
Малиново-сизое море,
Дымное, бледное, сонное,
Возникшее чудом недолгим
В белую ночь.
Воздушные тонкие башенки
Чудного восточного храма,
И узкие башни-мечети
И звездные купола.
Таинственный северный замок
И старая серая крепость
И шпиль, улетающий в небо
Розоватой тонкой стрелой.
У серых приречных ступеней,
Вечно, вечно сырых,
Нежнее суровые сфинксы
Из дальней, безводной пустыни.
Им, старым, уже не грустно
Стоять на чужой земле,
Их, старых, баюкает бережно
Радужно-сизый туман.
Чист, речист язык Славянский был всегда,
Чист, речист, певуч, как звучная вода.
Чутко-нежен, как над влагою камыш,
Как ковыль, когда в степи ты спишь — не спишь,
Сладко-долог, словно светлые мечты,
В утро Мая, в час когда цветут цветы.
Поцелуйно он, лелейно он лукав,
Как улыбка двух влюбленных в миг забав.
А порой, как за горою гулкий гром,
Для врага угроза верной мести в нем.
А порой, для тех чья жизнь один разбой,
Он как Море, что рокочет вперебой.
Он как Море, он как буря, как пожар,
Раз проснется, рушит все его удар.
Он проснулся, в рдяном гневе сны зажглись.
Кто разгневал? Прочь с дороги! Берегись!
За последнею точкой,
За гранью последнего дня
Все хорошие строчки
Останутся жить без меня.В них я к людям приду
Рассказать про любовь и мечты,
Про огонь и беду
И про жизнь средь огня и беды.В книжном шкафе резном
Будет свет мой — живуч и глубок,
Обожженный огнем
И оставшийся нежным цветок.Пусть для этого света
Я шел среди моря огня,
Пусть мне важно все это,
Но это не все для меня! Мне важны и стихии,
И слава на все голоса,
И твои дорогие,
Несущие радость глаза.Чтобы в бурю и ветер
И в жизнь среди моря огня
Знать, что дом есть на свете,
Где угол, пустой без меня.И что если судьбою
Подкошенный, сгину во рву,
Всё ж внезапною болью
В глазах у тебя оживу.Не гранитною гранью,
Не строчками в сердце звеня:
Просто вдруг недостанет
Живущего рядом — меня.
Перья-облака̀,
закат расканарейте!
Опускайся,
южной ночи гнет!
Пара
пароходов
говорит на рейде:
то один моргнет,
а то
другой моргнет.
Что сигналят?
Напрягаю я
морщины лба.
Красный раз…
угаснет,
и зеленый…
Может быть,
любовная мольба.
Может быть,
ревнует разозленный.
Может, просит:
— «Красная Абхазия»!
Говорит
«Советский Дагестан».
Я устал,
один по морю лазая,
подойди сюда
и рядом стань. —
Но в ответ
коварная
она:
— Как-нибудь
один
живи и грейся.
Я
теперь
по мачты влюблена
в серый «Коминтерн»,
трехтрубный крейсер. —
— Все вы,
бабы,
трясогузки и канальи…
Что ей крейсер,
дылда и пачкун? —
Поскулил
и снова засигналил:
— Кто-нибудь,
пришлите табачку!..
Скучно здесь,
нехорошо
и мокро.
Здесь
от скуки
отсыреет и броня… —
Дремлет мир,
на Черноморский округ
синь-слезищу
морем оброня.
Мы вместе курили, дул ветер осенний,
Уже холодела вода,
И серые тучи над нами висели,
И плыли над морем года.
Трещал пулемет над пустынным заливом,
Кричали в выси журавли.
Они улетали на юг торопливо
От грозной балтийской земли.
Хотелось раскрыть исполинские крылья
И ринуться в дальний простор,
Лететь, осыпаемым солнечной пылью,
Над синими гребнями гор.
Лететь, разрывая завесы тумана,
Ломать горизонта кольцо,
Чтоб пламенный ветер широт океана
С размаху ударил в лицо.
Окончена трубка и высыпан пепел,
Команда по вахтам идет.
И грохот по клюзу стремящейся цепи
Уже предвещает поход.
Сигналы трепещут на мачтах треногих,
Горит боевая заря.
Пред нами ведущие к славе дороги,
Союза большие моря.