О, серая птичка, с глазами печальными, черными,
И с грудкою алою, точно в крови, —
Не бейся о клетку, с углами ее, с прутьями железными, узорными,
В клетке — живи.
Ты бьешься, ты бьешься. Ужели еще ты не знаешь всемирной законности?
Кто сеть расставляет, тот в клетке умеет держать.
О, серая птичка, не бейся, подчинись непреклонности,
Научись — даже в клетке, звенеть и дышать.
Разсветный свет по пламеням идет,
По облачным он разбросался кручам,
Пылает факел дня, вон тот и тот,
Багряный день велит зажечься тучам.
Повелевает пеньем звонких птиц,
Велит ручью смеяться в звонкой пляске,
Касается загрезивших ресниц,
И манит их раскрыться к новой сказке.
Рассветный свет по пламеням идет,
По облачным он разбросался кручам,
Пылает факел дня, вон тот и тот,
Багряный день велит зажечься тучам.
Повелевает пеньем звонких птиц,
Велит ручью смеяться в звонкой пляске,
Касается загрезивших ресниц,
И манит их раскрыться к новой сказке.
Радуйся — Сладим-Река, Сладим-Река течет,
Радуйся — в Сладим-Реке, в Сладим-Реке есть мед,
Радуйся — к Сладим-Реке, к Сладим-Реке прильнем,
Радуйся — с Сладим-Рекой мы в Рай, мы в Рай войдем,
Радуйся — Сладим-Река поит и кормит всех,
Радуйся — Сладим-Река смывает всякий грех,
Радуйся — в Сладим-Реке вещанье для души,
Радуйся — к Сладим-Реке, к Сладим-Реке спеши,
Радуйся — Сладим-Река, Сладим-Река есть Рай,
Радуйся — в Сладим-Реке, Сладим-Реку вбирай,
Много радуг семицветных
В Тихом океане.
Много в сердце слов ответных,
Светлых звезд в тумане.
Много в Небе, в Звездной Книге,
Божьих откровений.
Сердце, сбрось с себя вериги,
Будь в огне мгновений.
Пчелы не знают, что люди придут,
Что им и мир этот весь.
Мед благовонный, он близко, он тут,
Воск светлоцветный, он здесь.
В ветре качается лик ячменя,
Вздыбился волос его.
Дух его пьяный безумит меня,
Он же не знал ничего.
Журчат водометы,
В них капель полет.
Заветные соты
Лелеют свой мед.
Залит шестигранный
Чуть-чуточный жбан.
И пьяностью странной
Медвяно я пьян.
Ни зверей, ни змей, ни птиц,
Ни манящих глаз растений.
Прах песчаный без границ,
Облачков случайных тени.
И ползучий шелест-шум
Угрожает: — Здесь могила.
То — воронкой встал самум,
То — бесовское сверлило.
Дом мечтаний начальных,
Сном окутан ночным.
Псалом надежд погребальных
Поем мы, и всходит дым.
Гумна убиты цепами,
Шумный окончился день.
Бесшумная ночь над полями.
Сумрак, дух мой одень.
Я слышу, как вдали поет псалом Земли.
И люди думают, что это на опушке
Под пенье звонких птиц костер любви зажгли.
И люди думают—грохочут где-то пушки.
И люди думают, что конница в пыли
Сметает конницу, и сонмы тел легли
Заснуть до новаго рыдания кукушки.
И льнут слова к словам, входя в псалом Земли.
Псалом Безмолвия свершается сгорая,
Горит закатами пустыня ледяная.
Разявшаяся ширь загрезивших стихий,
Безгласность ясная Полярных Литургий.
Над морем Белизны багряная завеса,
Здесь царство хрусталей, здесь нет полей и леса.
Ряд белых алтарей, глядящих в Небо, льдов,
Всходящая мольба, без просьб, Псалом, без слов.
Мы пожалуй и простые,
Если истина проста,
Если волны золотые
Есть простая красота.
Мы пожалуй неучены,
Да на что ж ученость нам,
Если сердце слышит звоны,
Что проходят по цветам.
Прости меня, Небо с Землею, и Солнце, и Месяц и Звезды,
Простите вы, горы, и долы, озера, леса, и поля,
Воздушные птицы, простите, коль ваши увидел я гнезды,
Простите, травинки, бродил я, былинки ногой шевеля.
Простите вы, звери лесные, что вас я тревожил по чаще,
Простите вы, рыбы, что вас я, рекой проплывая, пугал,
Мы были когда-то все вместе, а в этот наш миг настоящий
Разяты мы рознью, как страны — подятьем запутанных скал.
Я на тебя нашлю проклятья. Их пять. Следят и мстят.
Туман, пожар, горячий ветер, ночная тьма, и яд.
Иззябнешь, вспыхнешь, распалишься, чрезмерно вкусишь мглы,
И будешь черным-черным у́глем в цепях седой золы.
Из угля станешь бриллиантом и будешь на руке,
И будешь замкнут в мертвом блеске, живой, в немой тоске.
И будешь властным талисманом, чтоб возбудить любовь,
В другом к твоей — к твоей, с которой не будешь счастлив вновь.
И весь отравлен тусклой страстью, ты замутишь свой свет,
И та рука швырнет свой перстень, сказавши: «Больше нет».
Бездонно Небо, но бездонна
Вдвойне—бездонная душа.
Всего достигну непреклонно,
Познав, что Вечность хороша.
Свивая в винт свои мгновенья,
Дам ход живому кораблю.
Весь мир вберу в мое прозренье,
Затем что весь я мир люблю.
Княжне М. С. Урусовой.
Воздух стал прозрачней и печальней,
Умер день, а ночь не родилась.
Из окна, в своей опочивальне,
Лишь одна звезда, блеснув, зажглась.
Облачком окутанная белым,
Ласково глядела с высоты,
Призраком воздушно-онемелым,
Образом нетленной чистоты.
Прозвенит ли вдали колокольчик,
Колокольчик, во мгле убегающий, —
Догорает ли Месяц за тучкой,
Там за тучкой, бледнеющей, тающей, —
Наклонюсь ли я, полный печали,
О, печали глубоко-мучительной! —
Над водой, над рекой безглагольной,
Безглагольной, безгласной, томительной, —
В чистом море солнечнаго света
Тучки цепью стройною плывут,
Нежат душу ласкою привета,
Вдаль ее таинственно влекут.
И в душе опять проснулись грезы,
Вновь гроза над нею пронеслась:
Я смеюсь, сквозь радостныя слезы,
Я рыдаю, радостно смеясь.
В чистом море солнечного света
Тучки цепью стройною плывут,
Нежат душу ласкою привета,
Вдаль ее таинственно влекут.
И в душе опять проснулись грезы,
Вновь гроза над нею пронеслась:
Я смеюсь, сквозь радостные слезы,
Я рыдаю, радостно смеясь.
От тебя труднейшую обиду
Принял я, родимая страна,
И о том пропел я панихиду,
Чем всегда в душе была весна.
Слово этой пытки повторю ли?
Боль была. Я боль в себе храню.
Но в набатном бешенстве и гуле
Все, не дрогнув, отдал я огню.
Заходящее Солнце уходило за Море,
Сердоликовый цвет в небесах был разлит.
И шумело мне Море в многопевном узоре: —
Вот ты прибыл в святую страну Пирамид.
Желтизна побережья отшумевшей столицы,
Где багряные сказки в столетьях зажглись.
Над преддверьем в Египет — длиннокрылые птицы.
Вот откроется Нил! Да, я твой, Озирис.
Кто будет говорить о слове примиренья,
Покуда в тюрьмах есть сходящие с ума,
Тот должен сам узнать весь ужас заключенья,
Понять, что вот, кругом, тюрьма.
Почувствовать, что ум, в тебе горевший гордо,
Стал робко ищущим услад хоть в бездне сна,
Что стерлась музыка, до крайнего аккорда,
Стена, стена и тишина.
Я был листок,
Гонимый бурей.
Был в пляске ног
Блаженных гурий.
Я был как гром,
Огнем одетый.
Был водоем,
Грозой пропетый.
Прекрасней Египта наш Север.
Колодец. Ведерко звенит.
Качается сладостный клевер.
Горит в высоте хризолит.
А яркий рубин сарафана
Призывнее всех пирамид.
А речка под кровлей тумана…
О, сердце! Как сердце болит!
Земля дохнула зельями
Предночными. Вдали,
Зловещими ущельями,
Туманы поползли.
Загрезившими соснами
Пронзивши бирюзу,
Вершины дышат росными
Дыханьями внизу.
Да, но безумье твое было безумье священное,
Мир для тебя превратился в тюрьму,
Ты разлюбил все земное, неверное, пленное,
Взор устремлял ты лишь к высшему Сну своему.
Да, все монахи твои — это не тени согбенные,
Это не темные сонмы рабов,
Лица их странные, между других — удлине́нные,
С жадностью тянутся к высшей разгадке миров.
Скрип половицы
Ночью бессонной,
В доме пустом.
В памяти звонной
Тлеют страницы,
Том догорел.
Мысль увидала
Тление крыши,
Рухнет весь дом.
Скрип половицы,
Ночью безсонной,
В доме пустом.
В памяти звонной
Тлеют страницы,
Том догорел.
Мысль увидала
Тление крыши,
Рухнет весь дом.
Мой праздник Жизни, праздник ласки —
В году, конечно, высокосном.
Я ладаном овеян росным,
Родился я в лазурной сказке.
Я в нескончаемой завязке
Непостижимостей Судьбы.
Я тот, кто шествует без маски,
За мной — свершители борьбы,
Мои взнесенья и паденья,
Мой сложный знак освобожденья, —
Я вижу свет моей зари последней.
Она вдали широко разлилась.
Безгласный звон. Мольбы цветной обедни.
Псалмы лучей. Предвозвещенный час.
И служба дня сменяется вечерней.
Встает Луна, и паутинит нить.
Чтобы душе, где пытки — равномерней,
Для всенощной смиряющей светить.
Прорезав тучу, темную, как дым,
Последний луч, в предчувствии заката,
Горит угрюмо, — он, что был живым
Когда-то!
Тесниной смутных гор враждебно сжата,
Одна долина светом золотым
Еще живет, блистательно-богата.
Но блеск ушел к вершинам вековым,
Зеленый, красный, черный цвет
Литовцы разно чтили.
В зеленом видели расцвет,
Блаженство изобилий.
В гореньи красного — войну,
А в черном — ведьму злую,
Что сонмы душ ведет ко сну
Чрез язву моровую.
Уйдемте под тень, —
О, панны! О, панны! — и будем играть в поцелуйные прятки.
У Поляков Троицын день
Зовется Зеленые Святки.
Уйдемте под свежую тень, поцелуи под тенью так сладки.
О, лес, ты нас тайной одень!
За ветками ветки, прогалины, глуби, лесные загадки.
То, панны, ваш день,
Не белые, нет, изумрудные Святки.
О, Млечный Путь, о, Млечный Путь,
Поймем ли мы когда-нибудь,
Что только пламенный поток
От безразличности далек.
О, сколько звезд, тех грез-невест.
От Скорпиона — в Южный Крест,
Чрез символ Арго — в Орион,
И дальше, дальше — в вечный сон.
Месяц, Месяц, где ты был?
— На том свете я ходил.
— Озаритель облаков,
Что ты видел? — Мертвецов.
— Много ль их? — Безмерный ряд.
— Что там делают? — Все спят.
— Месяц, Месяц, где ты был?
— Я над Морем синим плыл.
— Что ты видел на волнах?
— Тело мертвое и страх.