В водах есть рыбы, — и боги есть рыб.
В воздухе птицы, — есть боги крылаты.
В травах свернулась змея вперегиб, —
Вещий есть Змей, бог любви, хоть проклятый.
Боги лесные — как волки глядят,
Боги ночные — как враны.
Боги дневные — как солнечный взгляд,
Боги бесчасья — слепые туманы.
Люди всегда о богах говорят,
Им отдают все несчетные страны.
Сами богами над Миром мы здесь
Будем, — он наш будет весь!
Все ближе, и ближе к заветному краю, еще, и еще, и совсем.
Иду ли я к бездне, иль к светлому раю, — не знаю, и слеп я, и нем.
И если б я видел, — пойду необманно, чтоб только, до края дойти.
И если бы мог вопрошать, — не спросил бы других о последнем пути.
Я буду ли вечно глядеть на повторность — всего — в кругозданных зрачках?
Я буду ли вечно вникать в неземное — в земных и людских голосах?
Иду, и уж ноги скользят, — и секунды звенят о черту острия.
Как радостно быть без конца одиноким, и ведать, что Вечность — моя.
День прошел… Вдали заря пропала…
И в моем саду цветок отцвел!
О, как грустно, больно сердцу стало:
Безвозвратно этот день прошел!
Свет погас… Ночная тьма густеет…
Не грусти: и эта ночь пройдет,
Новый день в тиши ночной созреет
И назавтра, пышно расцветет!
— Ты где была, Жемчужина, когда я ждал тебя?
— Я в раковине пряталась, и там ждала — любя.
— О чем же ты, Жемчужина, там думала в тиши?
— О радости, о сладости, о счастии души.
— И в чем же ты, Жемчужина, то счастие нашла?
— В дрожании сознания, что ввысь взойду — светла.
— А знала ль ты, Жемчужина, что терем твой сломлю?
— Он темен был, я светлая, я только свет люблю.
— А знала ль ты, Жемчужина, что после ждет тебя?
— Я отсвет Лун, я отблеск Солнц, мой путь — светить любя.
Вот ужь с яркою звездой
Гаснет Месяц молодой.
Меркнет жадный свет его,
Исчезает колдовство.
Скучным утром дышет даль,
Старой башне ночи жаль,
Камни серые глядят,
Неподвижен мертвый взгляд.
Ветер в пропасти встает,
Песню скучную поет.
Между скал, под влагой мглы,
Просыпаются орлы.
Вот уж с яркою звездой
Гаснет Месяц молодой.
Меркнет жадный свет его,
Исчезает колдовство.
Скучным утром дышит даль,
Старой башне ночи жаль,
Камни серые глядят,
Неподвижен мертвый взгляд.
Ветер в пропасти встает,
Песню скучную поет.
Между скал, под влагой мглы,
Просыпаются орлы.
Из всех таинственный, кем столько песен спето,
Как на лугу цветов и звезд с ночною тьмой,
Свирельник с именем лилейно-легким Фета,
Светильник твой погас, когда зажегся мой.
Еще горит мой день, но мгла вечеровая
Океанически влилась в пожары дня.
Кому мне передать, звено с звеном свивая,
Свирель, чтоб пела песнь, достойную меня.
Ворожея, ворожея,
Она цвела и расцветала,
Она смеялась и шептала:—
„Не видишь разве? Я твоя“.
И Бог и жизнь и смерть и я,
Мы все ворожею любили,
И мне она, в весенней силе,
Шепнула: „Я—ворожея“.
Построй чуть сомкнутыя стены,
Свое извне вовнутрь втесни,
Покинь мгновенно мир измены,
Среди ресниц побудь в тени,
В ночах вспевает цвет вервены,
В них тайны мира искони.
Зрачки души — в работе дружной,
Ты вдруг в желанном дальних мест,
Не тьма, в тебе чертог жемчужный,
Восторг невенчанных невест,
Кинь Север, для тебя не нужный,
И пей глазами Южный Крест.
Построй чуть сомкнутые стены,
Свое извне вовнутрь втесни,
Покинь мгновенно мир измены,
Среди ресниц побудь в тени,
В ночах вспевает цвет вервены,
В них тайны мира искони.
Зрачки души — в работе дружной,
Ты вдруг в желанном дальних мест,
Не тьма, в тебе чертог жемчужный,
Восторг невенчанных невест,
Кинь Север, для тебя не нужный,
И пей глазами Южный Крест.
Наклонилась, изогнулась, распахнулась, и опять
В прежнем лике неподвижна, вся — лелейных тайн печать.
Покачнулась и дохнула всею свежестью весны,
Забелела благовонно ткань воздушной белизны.
Наклонилась, и, обята дрожью легкою, она
Вся внимает, как ей звонко без конца поет струна,
Это кто же? Та, в ком нежность, с тем, кто хочет ей владеть?
С кем вдвоем цвести желанно и заткать мгновенье в сеть?
Нет, другое. Это только, в сладком млении своем,
В вешнем вихре ветка вишни в перекличке со шмелем.
Ужь очень, голубок,
Ты хитрый воркунок!
Затянешь, зажурчишь,
Разрушишь в сердце тишь,
Разломишь в нем ледок,
И манишь, и пьянишь,
О чем-то говоришь,
О чем и невдомек,
Заставишь воздыхать,
И стыднаго желать,
Заноет сердце,—глядь,
Вспорхнешь и улетишь.
Уж очень, голубок,
Ты хитрый воркунок!
Затянешь, зажурчишь,
Разрушишь в сердце тишь,
Разломишь в нем ледок,
И манишь, и пьянишь,
О чем-то говоришь,
О чем и невдомек,
Заставишь воздыхать,
И стыдного желать,
Заноет сердце, — глядь,
Вспорхнешь и улетишь.
Завел комарик свой органчик.
Я из былинки сделал шестик,
Взошел на желтый одуванчик,
И пью, нашел медвяный пестик.
Всю осушив бутылку меду,
Зеленый жук, рожденный чудом,
Свечу весеннему я году
Своим напевным изумрудом.
Меж сосен лучисто-зеленые пятна
На травах, на нежно-весенней земле.
Уж скоро весь лес расцветет ароматно,
И ласточка сказку примчит на крыле.
Своим щебетаньем рассыплет ту сказку
Лазурною вязью пролесок и сна.
Танцует Весна. Уронила подвязку.
И где уронила, там сказка видна.
Она из зеленых, и белых, и синих,
И желтых, и красных, и диких цветов.
Бесчинствует Леший в лесистых пустынях,
И зайца с зайчихой ославить готов.
Межь сосен лучисто-зеленыя пятна
На травах, на нежно-весенней земле.
Ужь скоро весь лес расцветет ароматно,
И ласточка сказку примчит на крыле.
Своим щебетаньем разсыплет ту сказку
Лазурною вязью пролесок и сна.
Танцует Весна. Уронила подвязку.
И где уронила, там сказка видна.
Она из зеленых и белых и синих
И желтых и красных и диких цветов.
Безчинствует Леший в лесистых пустынях,
И зайца с зайчихой ославить готов.
Тебе конец венчанный лета,
Ты овладела моей мечтой.
Заре — зарницей песня спета,
Войди же смело в чертог златой.
О, да, из пурпура и злата,
Он безгреховный, наш храм-альков.
Иди с Востока до Заката
В венке из маков и васильков.
Стихом червонного излома
Ночное небо сверкнет в бреду.
Костер, зажженный взрывом грома,
Осветит свадьбу двух душ в саду.
Пресветлый Гость, Верховный Гость,
Сойди, сойди, сойди!
Ты нас таи, мы все твои,
Гляди, гляди, гляди!
Ты нас храни, а мы огни
Зажжем, зажжем, зажжем!
В живую плоть войди, Господь,
Огнем, огнем, огнем!
На светлый луг, в наш быстрый круг
Сойди, сойди, сойди!
Ты люб нам, Гость, Верховный Гость,
Гляди, гляди, гляди!
Тот, кто вступит в Вертоград,
Кровью сердца купит сад,
Будет лишь о том жалеть,
Что за этот аромат
Мало он понес утрат,
Что терзаться был бы рад,
А была воздушна сеть,
Что за этот пышный сад,
Желтый, красный виноград,
Синий, черный виноград,
Что за этот свежий сад
Весь не может он сгореть,
Жить и вместе умереть.
Путем соответствий,
До пленительных следствий,
Из дробящихся чисел могучий извод,—
Я рею рядами,
Прохожу чередами,
Довожу до свиданья вселенских свобод.
Поцелуй. Замиренность двух лиц.
Миг причастия.
Преклониться молитвенно ниц,
В этом — счастие.
Между всех озаренных икон,
Безглагольная.
Но живая, как стихнувший стон,
Вот уж — вольная.
Вот уж в храме — лелеешь мечты,
Но храмовные.
В свете свеч мы с тобой, я и ты,
Безгреховные.
Как светлыя невесты, убрались все деревья.
Вон вишня, слива, яблонь, их целыя кочевья.
Среди невест брожу я, а сердце млеет, рдеет.
Вдали, зажженный Солнцем, испанский дрок желтеет.
И вот я наклоняюсь к одной невесте, белой.
Красивую целую, влюбленный и несмелый.
И пред другой склоняюсь, учтивый как Испанец.
Медлительно целую девический румянец.
И с ними я венчаюсь, избрал любовь законом.
А шмель, звонарь садовый, гудит протяжным звоном.
Как светлые невесты, убрались все деревья.
Вон вишня, слива, яблонь, их целые кочевья.
Среди невест брожу я, а сердце млеет, рдеет.
Вдали, зажженный Солнцем, испанский дрок желтеет.
И вот я наклоняюсь к одной невесте, белой.
Красивую целую, влюбленный и несмелый.
И пред другой склоняюсь, учтивый как Испанец.
Медлительно целую девический румянец.
И с ними я венчаюсь, избрал любовь законом.
А шмель, звонарь садовый, гудит протяжным звоном.
Смешать печаль, которой нет острей,
С восторгами, которых не бывало,
Но могут быть, — от горного обвала
Взять музыку, — и, кровь погнав быстрей,
В стихи добрызнуть огненный ручей,
И все соткать, для нежности твоей,
В венок любви, — а если скажешь :«Мало»,
Вели еще! Я твой, среди зыбей
Девятого ликующего вала!
Глубокий пруд. Отлоги берега.
С вечерним ветром трепет влаги дружен.
Звезда, качаясь, ни́жет жемчуга.
Одна, и две, и пять, и семь жемчужин.
Тем ожерельем ум обезоружен.
И хочется, жемчужный свет дробя,
Рассыпать весь лучистый час забвенья
На зыбкие созвенные мгновенья,
Тем ожерельем увенчав тебя.
Флейты звук, зоревой, голубой,
Так по детскому ласково-малый, —
Барабана глухой перебой, —
Звук литавр, торжествующе-алый, —
Сонно-знойные звуки зурны, —
И дремотность баюканий няни, —
Вы во мне, многозвонные сны,
В золотистом дрожащем тумане.
Я люблю тебя, как сердце любит раннюю звезду,
Как виденье, что увидишь в зачарованном бреду.
Я люблю тебя, как Солнце любит первый лепесток,
Как рожденье нежной песни в светлой зыби легких строк.
Я люблю тебя за то, что ты телесная душа,
И духовное ты тело и безсмертно хороша.
Ты безсмертное виденье розовеющей зари,
Я любви твоей воздвигну в разных далях алтари.
Аргонавтом уплывая, я прикован к кораблю,
Но чем дальше удаляюсь, тем сильней тебя люблю.
Я сижу скрестивши ноги, я в гостях.
Мысль окончила на время свой размах.
Самоанский дом прохладный, весь сквозной.
Самоанский мой хозяин предо мной.
Он сидит, скрестивши ноги, на полу.
Так зазывчиво ленивит в сердце мглу.
На цыновках мы недвижные сидим.
Миг спокойствия обычаем храним.
Свет бестрепетный, идет за часом час.
Греза шепчет зачарованный рассказ.
Убедительный рассказ в дремотной мгле,
Что воистину есть счастье на земле.
Я в гостиной стоял, межь нарядных, утонченных,
Между умных, играющих в чувства людей.
Средь живых мертвецов, межь романов оконченных,
Я вскричал всей душой потрясенной своей:—
„Есть ли где еще звери в могучем количестве?
Есть ли тигр королевский и смелые львы?
Есть ли где бегемот, в безмятежном величестве
Как коряга встающей из вод головы?“
Я в гостиной стоял, меж нарядных, уто́нченных,
Между умных, играющих в чувства людей.
Средь живых мертвецов, меж романов око́нченных,
Я вскричал всей душой потрясенной своей: —
«Есть ли где еще звери в могучем количестве?
Есть ли тигр королевский и смелые львы?
Есть ли где бегемот, в безмятежном величестве
Как коряга встающей из вод головы?»
В глубине души рожденныя,
Чутким словом пробужденныя,
Мимолетныя мечты,
Еле вспыхнув, улыбаются,
Пылью светлой осыпаются,
Точно снежные цветы,—
Безмятежныя, свободныя,
Миру чуждыя, холодныя
Звезды призрачных Небес,
Тех, что светят над пустынями,
Тех, что властвуют святынями
В царстве сказок и чудес.
В глубине души рожденные,
Чутким словом пробужденные,
Мимолетные мечты,
Еле вспыхнув, улыбаются,
Пылью светлой осыпаются,
Точно снежные цветы, —
Безмятежные, свободные,
Миру чуждые, холодные
Звезды призрачных Небес,
Тех, что светят над пустынями,
Тех, что властвуют святынями
В царстве сказок и чудес.
Синий клевер на горе,
Цвет румянцевый в заре,
В Океане тенесвет,
Вороненой стали цвет.
Запах ладанный сосны,
Свежий воздух тишины,
И соленый с Моря дух,
Цвет и запах мыслят вслух.
Как быть в Боге? — Свет найти,
Не в дороге, а в пути.
А дорога-путь одна: —
Пить любовь, и пить до дна:
Выйди к травам, посмотри! —
От зари и до зари
Пчелы вьются меж цветов,
К ночи светлый мед готов.
Выйди ночью, и взгляни: —
Птичий Путь. Горят огни.
Белый свет. Люби, цвети.
Будь звездою во плоти.
Теплыя росы легли по цветам.
Полночь, июньской зарей окаймленная,
В каждом цветке притаилась влюбленная.
Здесь золотое есть синее там.
Ты шевельнула слегка лепестки.
Лаской нетронута, ласки хотящая,
Очи закрыты, проходишь ты спящая,
Возле теченья великой реки.
Я тебя вызвал, добросив лучи.
Я прикоснулся до тайны застенчивой.
Будь же со мной как цветок неизменчивый,
К нашему счастью со мною ключи.