Свой суд холодный и враждебный
Ты произнес, но ты неправ!
Мои стихи — сосуд волшебный
В тиши отстоенных отрав!
Стремлюсь, как ты, к земному раю
Я, под безмерностью небес:
Как ты, на всех запястьях знаю
Следы невидимых желез.
Но, узник, ты, схватил секиру,
Ты рубишь твердый камень стен,
А я, таясь, готовлю миру
Яд, где огонь запечатлен.
Он входит в кровь, он входит в душу,
Преображает явь и сон…
Так! я незримо стены рушу,
В которых дух наш заточен.
Чтоб в день, когда мы сбросим цепи
С покорных рук, с усталых ног,
Мечтам открылись бы все степи
И болям — дали всех дорог.
На сухой осине серая ворона,
Поле за оврагом, отдаленный лес,
Серый молочайник у крутого склона,
Мухомор на кочке, вздутый словно бес.
Грустно, нелюдимо, пусто в мире целом,
Колеи дороги поросли травой,
Только слабо в небе, синевато-белом,
Виден дым далекий, верно, над избой.
Взором утомленным вижу в отдаленьи
Разноцветный веер недожатых нив,
Где-то есть жилище, где-то есть селенье,
Кто-то здесь, в просторах, уцелел и жив…
Или я чужой здесь, в этой дикой шири,
Одинок, как эта птица на суку,
Говорящий странник в молчаливом мире,
В даль полей принесший чуждую тоску?..
На граните пурпуровом где-то,
Где ты словно на чуждой звезде,
В лучах спокойного света
Старый храм глядится в воде.
Это вход в страну искупленья.
Кто вошел, тот забыл о земном,
Ему чужды былые сраженья,
Иное стремление в нем.
Рыцарь! входи на ступени,
Но снимай за доспехом доспех,
И в последний раз, как на тени,
Назад оглянись на всех.
Вдоль стены, озаренной от века,
Иди по голосу птиц.
Угадывая мощь человека,
Дьяволы преклонятся ниц.
Как в восторге, со звоном священным
Пред тобой отворится дверь,
Меж блаженных ты станешь блаженным,
Лишь не знай сомнений, но верь.
Реет река, лиловеющая
В свете зари предвечерней,
Даль, неоглядно темнеющая,
Тянется дивно безмерней.
Радости вечера длительного,
Вас всей душой я впиваю!
Яркость заката слепительного —
Двери к последнему раю!
Нет, не чета новоявленная
Встала здесь, — Ева с Адамом:
Сзади — дорога оставленная,
Ночь — за торжественным храмом.
Путь с его рвами и рытвинами
Пройден: не будет возврата!
Жажду с мечтами молитвенными
Медлить во храме заката!
Длитесь, мгновенья темнеющие!
Даль, разрастайся безмерней!
Струи скользят лиловеющие
В свете зари предвечерней.
1913, 4 января 1915
(Уменьшающияся риѳмы от 7 слогов до
1.
)
Ветки темным балдахином свешивающияся,
Шумы речки с дальней песней смешивающиеся,
Звезды в ясном небе слабо вздрагивающия,
Штампы роз, свои цветы протягивающие,
Запах трав, что в сердце тайно вкрадывается,
Теней сеть, что странным знаком складывается,
Вкруг луны живая дымка газовая,
Рядом шопот, что поет, досказывая,
Клятвы, днем глубоко затаенныя,
И еще,—еще глаза влюбленные,
Блеск зрачков при лунном свете белом,
Дрожь ресниц в движении несмелом,
Алость губ, не отскользнувших прочь,
Милых, близких, жданных… Это—ночь!
Изумрудный лист банана,
На журчащей Годавери
Завтра утром — рано, рано —
Помоги горячей вере!
Орхидеи и мимозы
Унося по тихим волнам,
Успокой больные грезы,
Сохрани венок мой полным.
И когда в дали тумана
Потеряю я из виду
Изумрудный лист банана,
Я молиться в поле выду;
И тебе, богиня Кали,
Принесу мои запястья,
Песню тайны и печали
Заменю напевом счастья.
Если ж ты, мой лист банана,
Опрокинешь эту ношу,
Завтра утром — рано, рано —
Амулеты все я сброшу.
Вдоль по тихой Годавери
Я пойду полна печали,
И безумной баядере
Будет чуждой Дурга-Кали.
Черты твои — детския, скромныя,
Закрыты стыдливо виски,
Но смотрят так странно, бездомные,
Большие зрачки.
Движеньями грустно усталыми
Ты просишь: оставьте меня.
Язвит тебя жгучими жалами
Действительность дня.
Не сомкнуты губы безсильныя,
Как будто им нечем вздохнуть,
Как будто покровы могильные
Томят тебе грудь.
Как призраки, горько ненужные,
Мы, люди, скользим пред тобой.
Ты смотришься в дали жемчужныя
Поникшей душой.
К глубинам родным наклоняешься,
И рада виденьям, — но вдруг,
Вся вздрогнув, опять возвращаешься
Печально в наш круг.
В ночной полумгле, в атмосфере
Каких-то неясных духов,
Смотрел я на синий альков,
Мечтал о лесах криптомерий.
И вот я лежу в полусне
На мху первобытного парка,
И ты, молодая дикарка,
Любовно прижалась ко мне.
Измучен недавней охотой,
Ласкать я тебя не могу,
А все же с тобою на мху
Так сладко забыться дремотой.
Но чу! что за шелест лиан?
Опять ваувау проказа?
Нет, нет! два блестящие глаза…
Подруга! мой лук! мой колчан!
Встревоженный шепот: «Валерий,
Ты бредишь. Скажи, что с тобой?
Мне страшно». Альков голубой
Сменяет листву криптомерий.
Холодная луна стоит над Парсагадой.
Прозрачным сумраком подернуты пески.
Выходит дочь царя, любовница тоски,
На каменный помост — дышать ночной прохладой.
Пред ней знакомый мир: аркада за аркадой;
И башни и столпы, прозрачны и легки;
Мосты, повисшие над серебром реки;
Дома, и Бэла храм торжественной громадой…
Царевна вся дрожит … блестят ее глаза …
Рука сжимается насмешливо и гневно…
Все ненавидит здесь печальница-царевна!
И вот ей видится: ночные небеса,
Разрушенных колонн немая вереница
И посреди руин, — как тень пустыни, — львица.
Вы, женщины Флоренции, о вас
Так ясно я мечтал в обманах лунных,
О быстром блеске ваших крупных глаз.
Сады любви в тиши оград чугунных,
Певучий говор и жемчужный смех,
Рассказы с перебоем песен струнных.
Принцессы, горожанки — здесь у всех
Веселость, острый ум, и взор лукавый,
И жажда ненасытная утех.
Красавца видя, все полны отравой,
И долго жадный взор его следит.
Для вас любовь всегда была забавой!
Вам было непонятно слово стыд!
Среди земных красот, земных величий
Мне флорентинки близок лживый вид,
И сладостно мне имя Беатриче.
Ветки темным балдахином свешивающиеся,
Шумы речки с дальней песней смешивающиеся,
Звезды в ясном небе слабо вздрагивающие,
Штампы роз, свои цветы протягивающие,
Запах трав, что в сердце тайно вкрадывается,
Теней сеть, что странным знаком складывается,
Вкруг луны живая дымка газовая,
Рядом шепот, что поет, досказывая,
Клятвы, днем глубоко затаенные,
И еще, — еще глаза влюбленные,
Блеск зрачков при лунном свете белом,
Дрожь ресниц в движении несмелом,
Алость губ не отскользнувших прочь,
Милых, близких, жданных… Это — ночь!
5 января 1915
Они не созданы для мира.М. Лермонтов.
Во вселенной страшной и огромной,
Ты была — как листик в водопаде,
И блуждала странницей бездомной,
С изумленьем горестном во взгляде.
Ты дышать могла одной любовью,
Но любовь таила скорбь и муки.
О, как быстро обагрялись кровью
С нежностью протянутые руки!
Ты от всех ждала участья — жадно,
Все обиды, как дитя, прощала,
Но в тебя вонзались беспощадно
Острые, бесчисленные жала.
И теперь ты брошена на камни,
Как цветок, измолотый потоком.
Бедная былинка, ты близка мне, —
Мимо увлекаемому Роком!
Оне не созданы для мира.М. Лермонтов.
Во вселенной страшной и огромной,
Ты была — как листик в водопаде,
И блуждала странницей бездомной,
С изумленьем горестном во взгляде.
Ты дышать могла одной любовью,
Но любовь таила скорбь и муки.
О, как быстро обагрялись кровью
С нежностью протянутыя руки!
Ты от всех ждала участья — жадно,
Все обиды, как дитя, прощала,
Но в тебя вонзались безпощадно
Острыя, безчисленныя жала.
И теперь ты брошена на камни,
Как цветок, измолотый потоком.
Бедная былинка, ты близка мне, —
Мимо увлекаемому Роком!
Как всякий, кто Любви застенок ведал,
Где Страсть пытает, ласковый палач, —
Освобожден, я дух бесстрастью предал,
И смех стал чуждым мне, безвестным — плач.
Но в лабиринте тусклых снов, как Де́дал,
Предстала ты, тоски волшебный врач,
Взманила к крыльям… Я ответа не́ дал,
Отвыкший верить Гению удач.
И вновь влача по миру цепь бессилья,
Вновь одинок, как скорбный Филоктет,
Я грустно помню радужные крылья
И страсти новой за тобой просвет.
Мне горько жаль, что, с юношеским жаром,
Я не взлетел, чтоб в море пасть Икаром.
10 марта 1912
Свиваются бледныя тени
Видения ночи беззвездной,
И молча над вечною бездной
Качаются наши ступени.
Друзья, мы спустились до края,
Стоим над открытою бездной —
Мы, путники ночи беззвездной,
Искатели смутнаго рая.
Мы верили нашей дороге,
Нам виделись отблески рая…
И вот — неподвижны — у края
Стоим мы в стыде и тревоге.
Неверное только движенье,
Хоть шаг по заветной дороге
И нет ни стыда, ни тревоги,
И вечно, и вечно паденье.
Качается лестница тише,
Мерцает звезда на мгновенье,
И слышится голос спасенья —
Откуда-то издали… свыше!
Я тебе посвятил умиленныя песни,
Вечерний час!
Эта тихая радость воскресни, воскресни
Еще хоть раз!
Разливается сумрак, — голубоватый, —
Меж стен домов.
Дали синия неба миром обяты,
Без звезд, без слов…
Электричество вспыхнуло, — полны и ясны,
Луны дрожат.
Трамваев огни, там зеленый, здесь красный,
Потянулись в ряд.
Предвесеннею свежестью дышится вольно,
Стерлись года,
И кажется сердцу, невольно, безбольно:
Все — как тогда!
Я снова в толпе, молодой, одинокий…
И, как во сне,
Идет меж прохожих мой призрак далекий
Навстречу мне…
День обезсилел, и запад багряный
Гордо смежил огневые глаза.
Белы, как дым из кадильниц, туманы,
Строги, как свод храмовой, небеса.
Звезды мерцают, и кротки и пышны,
Как пред иконами венчики свеч.
Ветер прерывистый, ветер чуть слышный
Горестно шепчет прощальную речь.
Скорбныя тени, окутаны черным,
Вышли, влекут свой задумчивый хор,
Головы клонят в молчаньи покорном,
Стелят над травами траурный флер.
С тенями вместе склоняюсь у гроба
Шумно прошедшаго, яркаго дня.
Смолкните в сердце, восторги и злоба!
Тайна и мир, осените меня!
Дремлет Москва, словно самка спящаго страуса,
Грязныя крылья по темной почве раскинуты,
Кругло-тяжелыя веки безжизненно сдвинуты,
Тянется шея — беззвучная, черная Яуза.
Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе.
Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники?
Нет! качая грузными крыльями в воздухе,
То приближаются хищныя птицы — стервятники.
Падали запах знаком крылатым разбойникам,
Грозен голос близкаго к жизни возмездия.
Встанешь, глядишь… а оне все кружат над покойником,
В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия.
В ночном безлюдии немых домов
Молюсь о чуде я недавних снов.
Мечты стоокие со всех сторон…
Дитя далекое, храни свой сон!
Альков задвинутый, дрожанье тьмы,
Ты запрокинута, — и двое мы.
И к телу тело нам прижать не стыд.
Грехом соделанным душа горит.
Все уничтожено — одна любовь.
Нет, не возможно то, не будет вновь.
Из тьмы восстану ли! ты далека!
Мгновенья канули. Прошли века.
Я гость единственный на всей земле.
Спит мир таинственно в предсмертной мгле.
Зачем в безлюдии последних дней
Молюсь о чуде я — о ней! о ней!
Люблю безумное стремленье
К столбу летящих лошадей,
Их равномерное храпенье
И трепет вытянутых шей.
Когда в начале свежи силы,
Под шум о землю бьющих ног,
Люблю задержанной кобылы
Уверенный, упругий скок.
Люблю я пестрые камзолы,
В случайный сбитые букет,
И финиш, ярый и тяжелый,
Где миг колеблет «да» и «нет».
Когда счастливец на прямую
Выходит, всех опередив,
Я с ним победу торжествую,
Его понятен мне порыв!
Быть первым, вольно одиноким!
И видеть, что близка мета,
И слышать отзвуком далеким
Удары ног и щелк хлыста!