Страна, где нет ни гроз, ни грома,
В размерной смене тьмы и дня,
Ни молнебыстрого излома
Живого вышнего огня.
Страна без радуги окружной,
Что семикратно славит свет,
Твой край, и Северный, и Южный,
Однообразием одет.
Взнеслась безгласно пирамида,
Маяк для тысячи дорог.
Но ищет мертвого Изида,
И Озирис восстать не мог.
Восстал, но не живой для жизни,
А как властитель мертвецов.
И весь Египет — в вечной тризне,
Среди бесчисленных гробов.
Немой покой. Гробница мастаба́.
На красноватом золоте Сахары.
Внутри — картины выявляют чары.
В Египте живы самые гроба.
Четырекратно ворожит Судьба.
Восток и Юг — горячие пожары.
Закат и Север — свет, когда мы стары.
Аменти, где окончена борьба.
Край Озириса, Гора и Изиды.
Папирус. Лотос. Пальма. Тамариск.
Храм духа, светят алым пирамиды.
Могучий Ра высоко поднял диск.
И как копье оконченной обиды,
Как пламень камня — всходит обелиск.
Я жить не могу настоящим,
Я люблю безпокойные сны,
Под солнечным блеском палящим,
И под влажным мерцаньем Луны.
Я жить не хочу настоящим,
Я внимаю намекам струны,
Цветам и деревьям шумящим,
И легендам приморской волны.
Желаньем томясь несказанным,
Я в неясном грядущем живу,
Вздыхаю в разсвете туманном,
И с вечернею тучкой плыву.
И часто в восторге нежданном
Поцелуем тревожу листву.
Я в бегстве живу неустанном,
В ненасытной тревоге живу.
Народныя поверья —
Неполныя страницы,
Разрозненныя перья
От улетевшей птицы.
Она вот тут сидела
На камне самоцветном,
И пела здесь так смело
О сне своем заветном.
О том заморском крае,
Где Море с Небом слито,
Где дума, в вечном Мае,
Цветами перевита.
Где светов зарожденье,
Где завершенье мраков,
Где видит ум сплетенье
Всего как вещих знаков.
Пропела, улетела.
Пред взором лишь зарница,
Лишь видишь — здесь блестела
Воистину Жар-Птица.
В стезях, когда Вселенная,
Повсюду безизменная,
Была в себе, одна,
Одна как тишина,—
Без луннаго течения,
Дневного украшения,
И Бог был в Божестве,
В том умном Существе,—
Возникло в нем сверкание,
То—первое желание,
И в брызгах светлых рек
Родился человек.
Да будем же торжественны,
Зане мы все Божественны,
С превыспренних высот
Чрез нас огонь идет.
Весь мир в себя вмещающий,
Вещающий, сверкающий,
Да будет сын отца
Вселенским без конца.
Ты встала меж мною и Солнцем,
Ты стала моим Новолуньем,
Я вижу сияющий призрак,
В глазах многозвездится сон.
Персты в ослепительных кольцах,
В душе перегудные струны,
Одежды твои словно ризы,
Люблю я, цветочно влюблен.
С тобою весной быть и летом,
И в осени быть многоспелой,
А Серп загорится ущербный,
Мы вместе изменим мечты.
Хочу я быть бабочкой светлой,
Хочу я быть птичкой запевшей,
Хочу быть сережкой на вербе,
А верба душистая — ты.
Вот они, живые,
Мирные отрады.
Свечи восковые,
Алые лампады.
Тихие иконы,
Тихий звон кадила,
Верность обороны.
Было ль то, что было?
Мы ли это, мы ли,
В ужасах незнаний,
Призраками были,
Криками терзаний?
Те же ли мы сами,
Что без дум о Боге,
Шли в ночах лесами,
По глухой дороге?
Те же ли мы сами,
Что ножом играли,
А теперь — во храме,
А теперь — в хорале?
Тихие моленья,
Тихий звон кадила,
Радость всепрощенья.
Было ль то, что было?
Солнце опять утонуло в Океане за влажною далью,
Облака — золотые твердыни, облачка — острова синевы.
Вспыхнули ризы лазури, расцвеченною тают вуалью,
Головни отгоревших пожарищ, и обрывки горящей травы.
Это сгорело пол-мира, и окуталось в мантию тленья,
В Небесах даже смерть по-другому, — кто сгорел, тот мгновенно воскрес.
Пламени Вечери тайной, вся душа в торжестве преломленья,
И дрожат проступившие звезды, в вознесении синих Небес.
О, не скорби душой, поэт,
В минуты бледныя безсилья!
Нет Музы, дивных песен нет,
Мечта свои сложила крылья;
Но вновь волшебный миг блеснет,
Нет для тебя тоски безплодной,—
Созвучий рой к тебе придет
С своею пляской хороводной!
Земля—в обятиях зимы,
Мир полон молчаливой муки,
Звучат среди холодной тьмы
Лишь бури плачущие звуки;
Но снова миру май блеснет,—
И зашумит весь мир свободный,
И юность песню запоет
В весельи пляски хороводной!
Н***
Ты вся мне кажешься какой-то тайной сладкой,
Когда вот здесь, вот тут, молчишь, едва дыша,
И для меня навек останется загадкой
Твоя безмолвная душа.
Всем видом сказочным, немножко старосветским,
Напоминающим прадедовские дни,
И этим голосом, задержанным и детским,
Ты точно говоришь: «Усни».
Когда же ты поешь так сладостно и ровно,
Ты вся мне кажешься нетронутым цветком,
Едва лелеемым, стыдливо и любовно,
Полувлюбленным ветерком.
Мгновенно говорение зарницы.
Но знаем мы, что где-то бирюза
Разорвана, и мечется гроза,
И вьются в туче огненные птицы.
Мгновенно замыкаются ресницы.
И видят все незримое глаза,
Взрастает чудотворная лоза,
И вещие проходят вереницы.
Пусть каждое мгновенье красоты
Возникнет и окончится не в споре,
А так придет, как к нам приходят зори, —
Пришествию свежащей темноты
Безгласно уступая, — чтоб мечты
С морями звезд светились в разговоре.
Есть правдивыя мгновенья,
Сны, дающие забвенье,
Луч над бездной вечно-зыбкой,
Взоры с кроткою улыбкой.
В темной ночи этой жизни
Дышет зов к иной отчизне.
Звон заоблачных соборов,
Ткань светлей земных узоров.
Есть намек на Мир Святыни,
Есть оазисы в пустыне,
Счастлив тот, кто ждет участья,
Счастлив тот, кто верит в счастье.
Все, на чем печать мгновенья,
Брызжет светом откровенья,
Веет жизнью вечно-цельной,
Дышет правдой запредельной.
У Тифона на плечах
Сто голов дракона.
Много блесков в их очах,
Дышит рев, и дышит страх,
На плечах Тифона.
Чу, мычания быка,
Свист стрелы летящей,
Глотка львиная громка,
Пес рычит исподтишка,
Вот завыл, грозящий.
С оживленных этих плеч
Все Тифону видно,
Столкновенье вражьих встреч,
Он ведет с женою речь,
Слушает Ехидна.
Горго-сын к нему склонен,
Соучастник в хоре,
И шуршит семья Горгон,
Двестиглазый лик Дракон,
Свисты змей на море.
За голубками следи да примечай.
Ты подумаешь, что все в них невзначай,
Вправду ж, есть всему в них счет, хоть не расчет,
Все им ведомо, что с часом притечет.
Коль голубка проворкует девять раз,
Это значит, что тепло идет на нас,
Если ж более, чем девять, пропоет,
Это значит, будет теплым целый год.
А когда она воркует без конца,
Это значит, что готовы два венца,
Золотые, не простые, лишь для двух,
У которых в двух телах единый дух.
Вот они, живыя,
Мирныя отрады.
Свечи восковыя,
Алыя лампады.
Тихия иконы,
Тихий звон кадила,
Верность обороны.
Было-ль то, что было?
Мы ли это, мы ли,
В ужасах незнаний,
Призраками были,
Криками терзаний?
Те же ли мы сами,
Что без дум о Боге,
Шли в ночах лесами,
По глухой дороге?
Те же ли мы сами,
Что ножом играли,
А теперь—во храме,
А теперь—в хорале?
Тихия моленья,
Тихий звон кадила,
Радость всепрощенья.
Было-ль то, что было?
У вас есть сила грязи,
Грязнитесь в добрый час.
А что же есть у нас?
Последний крик в рассказе,
Есть власть быть сильным в сглазе,
Блестящесть вещих глаз.
Вы встали черной тучей,
Веселие средь вас,
Вы видите — ваш час.
Судьба дала вам случай.
Проснись, палач, и мучай,
Будь смел — в последний раз.
У вас есть пулеметы,
Являйтесь без прикрас.
Есть нечто и у нас:
Возможность кончить счеты.
Исчерпаны все льготы.
Мы — ваш последний час.
Он прав, напев мертвящий твой,
Но слишком он размерен, —
Затем что мысли ход живой,
Как очерк тучки кочевой,
Всегда чуть-чуть неверен.
Когда грамматика пьяна
Без нарушенья меры, —
Душа как вихрем взнесена,
В те призрачные сферы,
Где в пляске все размеры, —
Где звонко бьются в берега,
Переплетаясь, жемчуга,
Сорвавшиеся с нитей, —
И взор твой, млея и светясь,
Следит, как в этот звездный час,
Плывет пред ликом Бога
Вся Млечная дорога.
Я сижу скрестивши ноги, я в гостях.
Мысль окончила на время свой размах.
Самоанский дом прохладный, весь сквозной.
Самоанский мой хозяин предо мной.
Он сидит, скрестивши ноги, на полу.
Так зазывчиво ленивит в сердце мглу.
На цыновках мы недвижные сидим.
Миг спокойствия обычаем храним.
Свет бестрепетный, идет за часом час.
Греза шепчет зачарованный рассказ.
Убедительный рассказ в дремотной мгле,
Что воистину есть счастье на земле.
Что лучше в мечте многозвонной,
Чем полный надежды канун?
Смычок, чуть коснувшийся струн.
Любовь в предулыбке влюбленной.
Наш дух в несвершенностях юн.
Что лучше, чем цветик оврага,
Цветущий на мленьи снегов?
Рожденье, в камнях, родников.
Пленительна пряная брага,
Во здравие юных богов.
Что лучше родных навечерий,
С мерцанием ласковых свеч?
Возславим заветы предтеч.
Раскроем для счастья все двери.
Кто ждет,—и дождется он встреч.
Владычица великой тишины,
Влияниям лазоревой отравы,
Узорные заполнила дубравы,
Магнитом подняла хребет волны.
Из пропастей вулканной вышины
Безгласно орошающая травы,
Велела снам сновать и ткать забавы
В черте ветвей и лучевой струны.
Меняет лик в бездонностях пустыни,
Которой свет зеленовато-синь,
Дабы явить измену всех святынь, —
И неизменность вышней их святыни.
Была серпом — и стала кругом ныне.
От лезвия до полноты. Аминь.