Бледный вымолвил брат:
Ты чему больно рад?
Я сказал: А тому,
Что теперь все пойму.
Бледный вымолвил мне:
Цвет лишь цвет по весне.
Я ответил: Весна
Мне навек суждена.
Огненной ярости искра упала
В сердце, которое хочет.
В мире горенье. Но пламени мало.
Сердце о бо́льшем хлопочет.
Вот почему ты сидишь у камина,
Желтой окутана шалью.
Грезится мысли пустыня. Равнина
Сжата песчаною далью.
Кто, белый, там идет от нас?
Проблаговестил звездный час.
И Мать ушла. Ушел Отец.
На нем, на ней—один венец.
Уходит в небо лик снопа.
Сквозь вечер слышен стук цепа.
Зерно к зерну, молотит цеп.
Посев и жатва—путь судеб.
«В мое окно в ночи всегда глядит звезда.
Одна средь голубых и золотых горений,
Она меняется, светло дрожит всегда,
То в зыби синих снов, то в блеске алых рдений.
Костер Египетский, к разливу звавший Нил!
Колдуй через века, домчи мечту до цели.
Хочу, чтоб он ко мне свое лицо склонил,
Когда я здесь томлюсь в девической постели!»
Качаюсь. Качаясь, качаю.
Тихонько и верно точу.
Скольжу по оконному краю.
В душе возжигаю свечу.
Прочтя заклинанье в алмазе,
По острому острым черчу.
Вселенная—в видящем глазе.
Вселенная будет моя.
Жизнь—отражение луннаго лика в воде,
Сфера, чей центр—повсюду, окружность—нигде,
Царственный вымысел, пропасть глухая без дна,
Вечность мгновения—миг красоты—тишина.
Жизнь—трепетание Моря под властью Луны,
Лотос чуть дышащий, бледный любимец волны,
Дымное облако, полное скрытых лучей,
Сон, создаваемый множеством, всех—и ничей.
О, то был час,—о, то был час,
Когда кошмары, налегая,
Всю смелость выпивают в нас,—
Но быстро опознал врага я.
Был в вихре вражьих голосов,
Но шел путем ведуще-тесным,
И при качании весов
Был найден ценно-полновесным.
Ко мне пришла
Богиня Лада.
Нежна, светла,
Она была,
Как предрассветная прохлада.
Я целовал,
Твердя: «О, Лада!»
Я ей давал
Любви фиал,
О, краски закатныя! О, лучи невозвратные!
Повисли гирляндами облака просветленныя.
Равнины туманятся, и леса необятные,
Как-будто не жившие, навсегда утомленные.
И розы небесныя, облака безтелесныя,
На долы печальные, на селения бедныя,
Глядят с состраданием, на безвестных—безвестныя,
Поникшия, скорбныя, безответныя, бледныя!
Цветок, цветок, ты весь — глазок,
Ты весь — красивый глаз.
А мы глядим и вечно спим,
И видит ли кто нас?
Цветок, цветок, ты весь — есть слух,
Ты весь — любовь, уста,
Ты — нежность губ, ты — мысль, ты — дух.
А нам — лишь темнота?
Я боялся людей, презирал, ненавидел их,
Через это прошел я, и рубеж навсегда перешел,
Как могу их винить, если Рок мировой всех обидел их?
Я один, но безгневно, над темными шествиями зол.
Здравствуй, еще и еще, Одиночество,
Я зажег тебе тихую вечернюю свечу,
И немые, как лампада, тайные пророчества
Как я пришел на крутой косогор?
Как отошел от всего?
Лунностью полон небесный простор,
Вольно, воздушно, мертво.
Тихие, вечные волны морей,
Волны морей голубых.
Сердце, молчи, засыпай поскорей,
В лунности песен немых.
Как льется линия Природы,
Прямою или кривизной?
Взгляни на гор гранитных своды,
Склонись над зыбкою волной,—
Поймешь, что линия Природы
Должна каприз изведать свой.
А если есть еще сомненье,
Что нужно волю дать мечте,
Следи, как птичек льется пенье,
Нет места тревоге. Нет места унынию.
Коль сам в Мирозданьи ты создал себя,
Взгляни же в Бездонность, в ту звездную, синюю,
И верь в свое сердце, свой подвиг любя.
А если ты создан Другим, кто в Безбрежности
Дал капле отдельность, а сам—Океан,
Постигни, какой же исполнен Он нежности,
Дав к правде вернуться, пройдя чрез обман.
Я пил с тобой вино, ему же нет названья,
Я жег с тобой огонь, ему же нет конца,
Мы видели зарю и все ее сгоранье,
На тройке мчались мы под звуки бубенца.
Глаза в глаза — моря, немые океаны,
В них многоречие, чрезмерное для слов,
В наш край, как в Вечность — сны, толпой идут все страны,
Я пил с тобой вино, и вечно пить готов.
Бросить брызги острых молний,
Звезд, разломанных в куски,
Гнать по Морю в ярком челне
Стаю, вражьи челноки.
Бросить бремя дымной тяги,
Рушить в пропасть взлеты гор,
Ширь Сахар, лишенных влаги,
Взрезать, меряя простор.
Себя я бросил в тигель,
Давно — давно — давно,
Я лесом тонких игол
Себя пронзил — пронзил,
До истощенья сил,
До завершенья мук,
До повторенья мук,
Средь бесноватых рук.
Аз есмь Бог, в веках предсказанный,
Из глубин своих развязанный,
Из глубин своих свобод
Вставший здесь, как миг и год.
Аз есмь Бог и откровение,
Темным душам во спасение,
Светлым душам в поцелуй,
Да поют, любя: «Ликуй!»
загадка.
Ходит без ног,
Цепко без рук,
Уста без речи.
Придет на порог,
Предвестником мук,
Таинственной встречи.
И взором слепым
Глядит без глаз,
Счастлив, кто в беге упал,
В беге до цели.
Так белою пеной увенчанный вал
Рассыпается в радостном хмеле.
Счастлив, кто счастье узнал устремления к цели.
Вал разбежался, хмельной,
Кружевом белым.
Прекрасен, кто к жизни рожден глубиной,
И к безвестным стремится пределам.
Не забывайте обид вековых,
Мучимой раненой чести.
Я зажигаю сверкающий стих,
Полный дрожания мести!
Я научу вас, как верных моих,
Духом быть с пламенем вместе.
Не забывайте обид вековых.
Мести насильникам, мести!
И лепет сказочный полузаснувших птиц,
И тень дремотная сомкнувшихся ресниц,
И тишь закрывшихся двустворчатых темниц.
Где жемчуг будущий еще повержен ниц,
И пряжа зыбкая немеющих зарниц,
И клик слабеющий отлетных верениц,
И строки вещие желтеющих страниц
Одно горение, свеча одних божниц,
Зовущих к виденью навек ушедших лиц.
От атома — до человека,
От человека — до богов,
И в долгий век Мельхиседека
От звона мигов и часов.
От неподвижности — в самумы
Взметенно-зоркой быстроты,
От тиши — в грохоты и шумы,
В разломы цельной красоты.
Из темного подполья,
Где пряталися мы,
Во время своеволья
Метелистой Зимы,
На праздник богомолья
Выходим мы теперь,
На вольное раздолье
Из тьмы раскрылась дверь.
И Диво-Голубица,
Что первая меж нас.
Тюлень. Пингвин. Глупыш.
Снега. Мерцанье. Тишь.
Ищи. Хоть целый день.
Глупыш. Пингвин. Тюлень.
Пройди. Весь снег до льдин.
Тюлень. Глупыш. Пингвин.
И сам я отупел.