Две птички видеть — нежно и досадно.
Их две, так, значит, нет здесь ни одной,
А будет третья, чтоб опять весной
Вдвоем единый лик разрушить жадно.
Когда ж одна, — как жалко, безотрадно.
Она в тревоге. Сердце шепчет: «Пой!»
И вот поет, чтоб взятой быть судьбой,
И, здесь пожив, лететь к чужбине стадно.
«Дай сердце мне твое неразделенным»,
Сказала Тариэлю Нэстан-Джар.
И столько было в ней глубоких чар,
Что только ею он пребыл зажженным.
Лишь ей он был растерзанным, взметенным,
Лишь к Нэстан-Дарэджан был весь пожар.
Лишь молния стремит такой удар,
Что ей нельзя не быть испепеленным.
Прекрасен рот, как роза, припадая
К другому рту. Прекрасен дар богов.
Румяность крови в рденьи лепестков,
Страсть смотрит в Вечность, в сердце расцветая.
Из капли счастья — Океан без края,
Огонь залил все грани берегов.
Но есть костры, чей огнь белей снегов,
Где дух поет, в отятости сгорая.
СОНЕТ
Я горько вас люблю, о бедные уроды,
Слепорожденные, хромые, горбуны,
Убогие рабы, не знавшие свободы,
Ладьи, разбитые веселостью волны.
И вы мне дороги, мучительные сны
Жестокой матери, безжалостной Природы,
Кривые кактусы, побеги белены,
И змей и ящериц отверженные роды.
Есть тонкая внестыдность совершенства
В как будто бы безстыдных торжествах
Явленья плоти, в умственных пирах,
Ведущих смыслы слов до верховенства.
Художник знает ясное блаженство
Отобразить в колдующих зрачках
Нагое тело, весь его размах.
Свет творчества есть право на главенство.
Забудь обманно-жаркое богатство
Надменных слов, высокомерных дел.
Для каждого означен здесь предел,
Его же не прейдешь без святотатства.
Нет правды там, где есть хоть тень злорадства.
Но истинно прекрасен тот и смел,
Что пониманье выбрал как удел,
И всех живых прочел умом как братство.
Я долго думал, пытку унимая,
Что смысла нет в мучительстве скорбей.
Но благо знать, что в боли есть ручей,
И можно жить, его струе внимая.
Леса не сразу знают счастье мая.
Шесть лун им льют мертвящий ток лучей.
И вот он, май. Светись же горячей,
С дерев уменье быть перенимая.
Когда сполна исчерпаешь свой день,
Работой и восторгом полноценным.
Отраден вечер с ликом мира тенным,
И входишь сам легко в него, как тень.
Он веселился, рьяный конь-игрень,
Он ржал, звеня копытом, в беге пенном.
Зачем бы в миге стал он мига пленным?
Приди, о Ночь, и мглой меня одень.
Внимательны ли мы к великим славам,
В которых из миров нездешних свет?
Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий Фет,
За Пушкиным явились величавым.
Но раньше их, в сиянии кровавом,
В гореньи зорь, в сверканьи лучших лет,
Людьми был загнан пламенный поэт,
Не захотевший медлить в мире ржавом.
Удел мой начертил гиероглифы мысли,
Такой узорчатой, что целый мир в ней слил.
Россию вижу я. Туманы там нависли.
И тени мстительно там бродят вкруг могил.
Но странно-радостно мне в горечи сердечной.
Я мыслью — в золотом: Там, в юности моей.
Как я страдал тогда. Был в пытке бесконечной.
Я Смерть к себе призвал, и вел беседу с ней.
Ты остров снов, пустыня голубая,
В которой лишь густой ветвится хмель,
Моя благословенная постель,
Где начинаю жить я, засыпая.
Сказительница вещего слепая,
Стрелой бесцельной, вечно бьющей в цель,
Ты в сердце заставляешь петь свирель,
И мысль светлеет, в тайнах утопая.
Зеленый свет неявственно мелькал,
Когда в лесу стоял я в грезе сонной—
На ветке, с веткой в млении созвонный,
Тот изумруд вдруг становился ал.
Чуть зримый пламень вкось перебегал,—
Как бы дракон, стократно уменьшенный,
Лиловел,—извивался позлащенный,—
Был серым, как крысиный отсвет скал.
Я их видел, те взнесенья,
Из кораллов острова,
Круг и круг уединенья,
В них свершенность снов жива.
В Океане всешумяшем
Бьют валы, свиваясь в жгут,
Здесь же зеркалом глядящим
Безглагольный круглый пруд.
Решеньем Полубога Злополучий,
Два мертвых Солнца, в ужасах пространств,
Закон нарушив долгих постоянств,
Соотношений грозных бег тягучий, —
Столкнулись, и толчок такой был жгучий,
Что Духи Взрыва, в пире буйных пьянств,
Соткали новоявленных убранств
Оплот, простертый огненною тучей.
Тебе, Ованнес Туманян,
Напевный дар от Бога дан,
И ты не только средь армян
Лучистой славой осиян,
Но свой нарядный талисман
Забросил в дали русских стран,
И не введя себя в изян,
Не потеряв восточный сан,
Ты стал средь нас родной Иван,
Поешь — я песней обуян,
Как безгласность рождения снега,
Серебристых пушинок паденье, —
Как ладья, что от чуждого брега
Оттолкнулась, бежа заблужденья, —
Как вулкан, что, уставши от зноя,
Воссиял многоснежною чашей, —
Как лазурь, что упором покоя
Вознеслась над пустынею нашей, —
Прошли года. Я в прошлом вновь. Живу.
Я в память заглянул, как в круг зеркальный.
Изломанный и спящий наяву,
Я в пропасти какой-то, изначальной.
Недосягаем свод Небес хрустальный.
Заклятый замок жизни весь во рву.
В разятости двух душ, я, сон печальный,
Проклятым никого не назову.
Морской волны вспененное движенье
Влечет в еще не познанную даль,
Где синяя пленяет их печаль,
Где талисманы нового явленья.
Быть может, страх, быть может, преступленье?
Мне все равно. Мне ничего не жаль.
Я знал, как в битвах расцветает сталь,
Мы здесь сполна в волне предназначенья.
О, в чем же завершающий конец
Всех вскликов и острийных говорений?
Куда ведут ряды моих ступеней?
Из роз ли я сплетаю твой венец?
От тени к тени, вечный в днях беглец,
Окутан дымной мглою, звездный гений,
Как в песнь солью я разнозвук влюблений,
Я, брат и муж, любовник и отец?
В первичной светлой влаге
Мерцание ресничек,
Невидимых глазам.
В ковре сплетенной ряски
Бесчисленность хотенья,
Зеленый цвет огня.
Исполнены отваги
Журчанья ранних птичек,
Скользящих по ветвям.
Ты мне сказала: «Видишь дождь бегущий?
Но над дождем семирасцветный мост.
Там реки красок. Духи там и кущи.
Кователи рубинов, снов и звезд.
Беги. Наш путь к ковчегу прям и прост.
Хоть прикоснись. Я встречу лаской ждущей».
Ах, птицы райской так уклончив хвост,
А крылья райской — взгляд любви берущей.
Есть обиходная речь,
Это — слова,
Которыми жизнь в ежедневном теченьи жива.
А для единственных встреч
Двух озарившихся душ, или тел,
Есть и другая, напевная речь.
Ветер ее нам однажды пропел,
Видя в лесу,
Между трав,
Как в просветленности нежных забав
Все в жизни мировой есть выраженье
Единаго предвечнаго Лица,
В котором боль и радость без конца,
И наши лица лишь отображенье.
Творящих сил качанье и броженье,
Борьба, чтоб жил, как факел, дух борца,
Путь роз и путь терноваго венца,
Тьмы тем в путях к лучам преображенья.
И ты, кого, по существу, желаю
На жизненных путях встречать везде,
Кому, звездой, любя, пою звезде,
Мне говоришь, что возвращусь я к Раю.
Но я, прошедший весь свой путь по маю,
Я, знающий, как холодно воде,
Когда ей воздух шепчет весть о льде,
Твоих желанных слов не понимаю.
Звук арфы — серебристо-голубой.
Всклик скрипки — блеск алмаза хрусталистый.
Виолончели — мед густой и мглистый.
Рой красных струй, исторгнутый трубой.
Свирель — лазурь, разятая борьбой,
Кристалл разбитый, утра ход росистый.
Колоколец ужалы — сон сквозистый.
Рояль — волна с волною в перебой.