Сион-Гора—сияние,
Высокое, горячее.
Голгоѳ-Гора—страдание,
Стоокое, всезрячее.
А что́ вверху, у Батюшки,
Мученье иль восторг?
А что́ вверху, у Матушки,
Что́ Сын из тьмы исторг?
Ужь если есть падение,
Справа — горы, слева — горы,
Справа, снизу, там узоры
Задремавших сел.
Слева — кручи, слева — тучи,
Слева слышен зов певучий,
То прорвался ключ гремучий,
И завел,
Мысль повел он по извивам,
В беге срывном и счастливом
Пляшет он по склонам скал,
Из дыханья — камень красный,
Из воздушного — ужасный
По громоздкости бесстрастной.
А из камня, из забвенья,
Из земли, отяжеленья —
Изумрудное растенье.
Из растенья, из ночлега
Тайно-жаркого побега —
Я выстроил чертог, селение, овин,
Я башню закрепил в стране мечты орлиной,
Но птичка белая, мелькнувши, в миг единый
Открыла гулкий ход для всех окрестных льдин.
Когда ж умолк вдали протяжный шум лавин,
И снова свиделась вершина гор с вершиной,
Над побелевшею притихшею равниной
Был уцелевший я, и в днях я был один.
Что тебе, мечтанье, надо,
Чтоб от будней отдохнуть?
— Лишь не это. Что-нибудь.
В чуждых странах дальний путь,
Многоцветность. Колорадо.
Гор пурпуровых узор,
С их нежданностью уступов.
Вид — о, вид хотя бы трупов,
Лишь не братьев с давних пор.
Пусть хотя б тигриный взор,
Своей мечтой многоветвистой,
Переплетенной и цветистой,
Я много храмов покрывал,
И рад я знать, что дух стволистый
В телесном так воздушно-ал.
Но, если я для верных, нежных,
Для изнемогших, безнадежных,
Свои цветы свевал светло,
Я знаю, в лепетах безбрежных,
Она покоится. Две белых чаши — груди.
Два неба голубых — закрытые глаза.
Ее ли в том вина, что в высях бирюза
То дремлет в тишине, то в грозном рдеет гуде.
Через нее, в борьбе, с богами равны люди.
И станет сказкою, свой миг прожив, гроза,
Бессмертным жемчугом — минутная слеза.
И дикая резня — в напевном будет чуде.
Спустившись вниз, до влаги я дошел.
Вода разялась предо мной беззвучно,
Как будто ей давно ужь было скучно
Ждать страннаго. Лишь малый произвол
В играньи сил,—сомкнулась влага снова,
Меня отяв от воздуха земного.
И шел я, не дивясь иным мирам.
Я проходил в том бытии подводном,
Смотря, как вьются в танце хороводном
Виденья снов, как с ними вьюсь я сам.
Я вброшен в мир неведомой Судьбою,
И с вихрями зиждительными свит,
Я должен мчаться бездной голубою,
Одетою ночами в аксамит.
Я должен быть светильником летящим,
Прорезать мрак алмазною слезой,
Быть светляком глубинностям и чащам,
Игрой зарниц загрезить за грозой.
Я великое жаркое Лето,
Огнеликое чудо в дыму,
Я тепло огневого ответа,
Вопроси, — все поймешь, как сожму.
Я велю обозначиться зною, —
Многозыбкий, он виден глазам,
Я вселенскую пляску устрою,
На усладу раскрытым сердцам.
Заснула земля.
Фиал переполненный выпит.
Задремавшие Боги ушли в Небосвод,
Гребцы корабля,
На котором Египет
Сквозь Вечность скользит по зеркальности Нильских вод.
Ушли Фараоны.
Их нарядные мумии спят,
Пред глазами людей восхищенными.
Все пирные звоны
Престолы душ, которыя когда-то
Прошли пути страданий и надежд,
И отошли отсюда без возврата,
И там глядят в огне златистых вежд,—
Печати душ, которыя созвенно
Являют взорам грамату Небес,
И говорят, как все, что было тленно,
Живет вовек, и кто был мертв—воскрес,—
Пора мне начертать псалом ночам и дням,
Пора отобразить желание созвучий,
Которое всегда сквозит в растущей туче,
Узорчато ее меняя по краям.
Из капелек росы, из чернооких ям,
Из бочагов, прудков, с полей, лугов, и кручи,
В неуловимости незримый, но певучий,
Восходит медленно до Солнца фимиам.
Крылом старинный ворон веял
На черноту твоих волос,
Твои тихий взор в себе взлелеял
Обрывок тучи дальних гроз.
Я подошел к тебе без слова,
От сердца к сердцу был магнит,
И чувства древняя основа
В душе мгновенно говорит.
Голубоватое кольцо, все кольца дыма,
Моих Египетских душистых папирос,
Как очертанья сна, как таяние грез,
Создавши легкое, уйдут неисследимо.
Я мыслью далеко. Я в самом сердце Рима.
Там об Антонии поставлен вновь вопрос.
И разрешен сполна. Как остриями кос,
Обрезан стебель трав и жизнь невозвратима.
Я тебе построю терем далеко от мглы людской,
Из павлиньих перьев домик на равнине на морской.
И от Моря до покоев будет лестниц там игра,
Днем ступени золотые, по ночам из серебра.
Много будет полукруглых изумрудных там окон,
И опаловый над Морем высоко взойдет балкон.
И еще там будет башня из гранатовых камней,
Чтоб на этот мак взнесенный Зори глянули ясней.
Коль не изведал ты вершин
Самозабывшагося чувства,—
Коль не узнал ты, что Искусство,
Самодержавный властелин,
Тебе сказало: „Будь один,
Отединенным, силой чувства,
От топей, гатей, и плотин!“,—
Коль не узнал ты, что считают
Веками время в ледниках,
Что выси горныя не тают
В селе заброшенном во глубине России
Люблю я увидать поблекшего дьячка.
Завялый стебель он. На пламени цветка
Навеялась зола. Но есть лучи живые.
Когда дрожащий звон напевы вестовые
Шлет всем желающим прийти издалека,
В золе седеющей — мельканье огонька,
И в духе будничном — воскресность литургии.
Из древнего Молчания
Доходят голоса,
Зовут нас на венчание,
Идем, моя краса.
Для светлого веселия
Рождаемся мы в мир.
Таинственные зелия
Вмешались в этот пир.
Колдующие зелия
Сумеем победить.
Пустынями эѳирными, эѳирными-сапфирными,
Скитается безчисленность различно-светлых звезд.
Над этими пространствами, то бурными, то мирными,
Душою ощущается в Эдем ведущий мост.
Зовется ли он Радугой, навек тысячецветною,
Зовется ли иначе как, значения в том нет.
Но синий цвет—небесный цвет, и грезою ответною
Просящему сознанию дает он ряд примет.
Я Поэт, и был Поэт,
И Поэтом я умру.
Но видал я с детских лет
В окнах фабрик поздний свет,
Он в уме оставил след,
Этот след я не сотру.
Также я слыхал гудок,
В полдень, в полночь, поутру.
Хорошо я знаю срок,
На Южном полюсе, где льется свет по льдине,
Какого никогда здесь не увидеть нам,
И льдяная гора — резной узорный храм,
Что ведом Нилу был и неизвестен ныне, —
Восходит красный Шар в безжизненной пустыне,
И льдяная стена, как вызов небесам,
Овита вихрями, их внемлет голосам,
А кровь небесная струится по твердыне.
Если б мне хотя вина,
Этой огненной воды!
Был бы бочкой я без дна
От звезды и до звезды!
Я бы выпил за снега,
Раз в снегах мне жить дано.
Я бы выпил за врага,
Раз сражаться суждено.
Я родился от Солнца. Сиянье его заплелось
В ликованьи моих золотых и волнистых волос.
Я родился от Солнца и матово-бледной Луны.
Оттого в Новолунье мне снятся узывные сны.
Я родился в Июне, когда в круговратности дней
Торопливыя ночи короче других и нежней.
В травянистом Июне, под самое утро, когда
В небесах лишь одна, вселюбовная, светит звезда.
В зеленом перелеске
Подснежный колокольчик,
Раскрывшись ранним утром,
Тихонько позвонил.
Сказал: «Молитесь, травки!»
Шепнул: «Молитесь, звери!»
Пропел: «Молитесь, птицы!
Господь дает нам сил.»
И белая березка