Ко мне примчался белый конь,
то — конь моей Мадонны…
Мы скачем, я пою Огонь
душой, навек сожженной,
мы скачем… Я пою Огонь
душой освобожденной!
Ко мне на грудь из царства звезд
спустился Лебедь снежный.
весь распростерт, как белый Крест,
он — вестник смерти нежной,
и вот, пою мой белый Крест
я в радости безбрежной!
И вот опять на грудь мою
спустился Ангел Рая,
Марию-Розу я пою
от радости сгорая!
И песнь моя поет в Раю,
поет, не умирая!
Твоя душа — изысканный пейзаж,
Веселых маек толпою оживленный!..
Звон лютни… пляски шум неугомонный…
Не верю вам, как смех обманчив ваш!
Опять звучат, гремят под говор струнный
Слова — «победа, счастье и любовь!..»
Обман, обман!.. я вам не верю вновь,—
И песнь моя дрожит, как отблеск лунный!..
Лучи луны скользят так монотонно,
В ветвях дерев затих пернатых рой,
Меж гордых мраморов колонной оживленной
Растет фонтан шумящею струей!
Я видел облако. Оно влекло мой взор,
как мощное крыло владыки-серафима.
О, почему тогда в пылающий простор
оно уплыло вдруг, оно скользнуло мимо?
И мне почудилось, что Ангел мой тогда
ко мне склоняется, крыло распростирая,
и пело облако, что нет на небе Рая,
и с песней тихою исчезло без следа…
Тогда не ведал я, какие струны пели,
мой бедный дух подяв за облака,
но все мне чудился напев виолончели
и трепетание незримого смычка.
Горестно носятся в далях просторных
ветра глухие рыданья,
странно размерены криков дозорных
чередованья.
Полночь, и лагерь заснул перед боем,
лагерь, от боя усталый;
день отпевая пронзительным воем,
плачут шакалы.
Месяц недобрый меж облак бессонных
лагерь обходит дозором.
ищет он. ищет бойцов обреченных
пристальным взором.
Час их последний и ясен, и краток,
снятся им сны золотые,
благостно шествует мимо палаток
Дева Мария.
На диком острове блуждая, одинок,
Душой угрюмою в виденья погруженный,
Ужасные слова у пропасти бездонной
Прочел святой пророк…
Он повелел орлу: «Чудовище, лети
Со мной на небеса, и пусть передо мною
Предстанет Иегова!»… И понеслись стрелою,
И райские врата остались на пути…
Пред ним безвестная равнина, тишиною
Обято все вокруг, не видно робких крил,
И только черный мрак, нависши пеленою,
О Господе Великом возвестил.
Тому, кто не простил Творца,
навек потоки слез!
Но радость, радость без конца.
к кому пришел Христос!
И смерть тому, кто терн венца
не взлюбит больше роз!
Но радость, радость без конца,
к кому пришел Христос!
Блажен, кто слышал звон кольца
и сердце в дар принес!
Но радость, радость без конца,
к кому пришел Христос!
Блажен, кому в дому Отца
быть гостем довелось!
Но радость, радость без конца,
к кому пришел Христос!
Милый взор твоих очей
Ярче звезд во тьме ночей,
В нем — судьба души моей!
Ну так что ж, танцуй со мной!
Пусть твой гордый, хладный взор
Сердцу — смертный приговор,
Чужд душе моей укор!
Ну так что ж, танцуй со мной!
Пусть любовь моя — мечта,
Я люблю твои уста,
В них цветет лишь красота!
Ну так что ж, танцуй со мной!
Вечно в памяти моей
Речи прежних, лучших дней…
Этот сон, — всего милей!
Ну так что ж, танцуй со мной!
Вот и ты пришел помолиться,
Я, как мать, стою над тобой,
посмотри на Меня, Я — Царица.
потому, что была рабой!
Я тебя никогда не покину,
в последний час явлюсь!
Ты не Мне молись, а Сыну,
Я сама лишь Ему молюсь.
На плитах каменных лежа,
ты, погибший, лишь здесь поймешь
всю правду смертного ложа,
всю ложа брачного ложь.
Ты поймешь, как дитя рыдая,
и навек сомкнув уста,
как бедна Правда святая
и как страшна красота!
Мой черед… На месте лобном
Петля страшная висит,
Молча в нетерпеньи злобном
Вкруг толпа врагов стоит;
Молча с бородою красной
Встал палач передо мной,
Но смеется разум мой:
«Все я знаю, все — напрасно!»
Я смеюсь, в лицо врагу
Я кричу: «Я жил, страдая,
Непрестанно умирая,
Умереть я не могу!..
Сотни раз живой скелет,
Жалкий червь во тьме могилы —
Вновь я жизнь и дух, и свет,
И дыханье новой силы!..»
О Доминик, мертва твоя гробница,
не слышен лай твоих святых собак;
здесь складки мертвые, бесчувственные лица,
здесь золото и мрамор, сон и мрак.
В холодной мгле безумная Мария,
как трепетная раненая лань,
рвет на груди одежды голубые
и на Отца, стеня, подемлет длань.
У ног ее окровавленный муж
простерт, вкусив покой давно желанный,
и давит сердце вздох благоуханный
цветов увядших и бескрылых душ.
Зачем, дитя, ты потупляешь
Свой взор и чистое чело?!.
Мы здесь одни. Иль ты не знаешь.
Что нас в алтарь любви влекло?!.
Сними же девственный венок
И белоснежные одежды,
И к изголовью, мой дружок,
Склони главу, смеживши вежды!..
На миг стыдливость отгоня,
Раскрой обятья мне, подруга,
И взор, руками заслоня,
Не отвращай от ласки друга!..
Нет, лучше завтра, в блеске дня
Красней от сладкого испуга!..
В час утренний, в прохладной дали,
смеясь над пламенем свечи,
как взор. подятый ввысь, сияли
в мгле утренней, в прохладной дали,
доверчиво твои лучи,—
и я шептал, молясь: «Гори.
моя звезда, роса зари!»
В вечерний час, в холодной дали,
сливаясь с пламенем свечи,
как взор поникший, трепетали
в вечерний час, в холодной дали,
задумчиво твои лучи,—
и я шептал, молясь: «Гори.
моя звезда, слеза зари!»
Над лесом бледная луна
Плывет, сиянье проливая,
Из каждой ветви, замирая,
Несется песня, чуть слышна…
— О дорогая, дорогая!..
В зеркальном лоне сонный пруд
Колышет черный обрис ивы,
И ветра позднего порывы
О чем-то стонут и поют…
О час мечтаний молчаливый!..
И мнится, тишина святая,
С небес с их радужной звездой
В наш мир невидимо слетая,
Царит над спящею землей…
О час покоя неземной!..
В цветнике дрожанье роз,
меркнут звезды, тает мгла,
ветер плачущий принес:
«Беатриче умерла!..»
Плачет Город, сердца стон
заглушат колокола,
снился сердцу черный сон:
«Беатриче умерла!..»
Я к окну — в окне мелькнул
белый голубь, как стрела,
внятен сердцу смутный гул:
«Беатриче умерла!..»
Я в окно взглянул, молясь,
в небе тучка проплыла,
песнь победы там неслась:
«Беатриче умерла!»
Чей-то вздох и шорох шага
у заснувшего окна.
Знаю: это Вы, луна!
Вы — принцесса и бродяга!
Вновь влечет сквозь смрад и мрак,
сквозь туманы городские
складки шлейфа золотые
Ваш капризно-смелый шаг.
До всего есть дело Вам,
до веселья, до печали.
сна роняете вуали,
внемля уличным словам.
Что ж потупились Вы ниже,
видя между грязных стен,
как один во всем Париже
плачет сирота Верлен?
«Смерти нет», — вещал Он вдохновенно,
словно в храме стало тихо в зале,
но меж нас поникших умиленно
двое детских глазок задремали.
Прогремел — и силою велений
в несказанном вдруг предстал величье,
но, склонившись к маме на колени,
задремала сладко Беатриче.
Он замолк, и стало все безгласным,
из безмолвия рождалось Слово,
и слилась с безмолвием ужасным
тишина неведенья святого.
В куртинах горели пунцовые розы,
Плющ черный повис пеленой!..
Замри!.. пролетели веселые грезы,
Мечтаний несбывшихся рой!..
Был воздух так чист и прозрачен, и нежен,
Так сладко — лобзание дня,
И синего моря покой безмятежен!
Я думал, — ты бросишь меня!..
Томит меня запах дерев ароматных,
И душу измучил мою
Простор деревень и полей необятных!..
Тебя же, как прежде, люблю!
В день изгнаний, в час уныний,
изнемогший, осужденный,
славословь три вечных розы,
три забытые обета.
Роза первая — смиренье,
Бедняка Христова сердце,
роза скорби, обрученье
со святою Нищетою!
Славословь другую розу —
целомудрие святое,
сердце кроткое Марии,
предстоящей у Креста.
Роза третья — сердце Агнца,
роза страшных послушаний,
роза белая Грааля,
отверзающая Paul.
Валторны унылое пенье,
Как плач сиротливой души,
В лесной замирает глуши,
И ветер затих в утомленье;
Мне чудится голос тоскливый
Волчицы вечерней порой,
В тот час, когда солнце, лениво
Склоняясь, спешит на покой,
Томя нас своей красотой…
Снежинок причудливый рой
Кровавый закат провожает,
И снова Природа мечтой
Заводит беседу с душой,
А поздняя осень рыдает!
Я дремал, свеча чадила,
над поникшей головой
чья-то тень, грозя, ходила,
словно хмурый часовой.
Но лишь трижды, засыпая,
имя Милой произнес,
белый Ангел, Ангел рая
сердце в небо перенес.
Свет торжественный и яркий,
сердце дышит белизной,
и готические арки
проплывают надо мной.
И, величие величий,
на узорчатом окне
преклоняет Беатриче
взоры нежные ко мне!