Вперед, туда… Я снова обнажаю
Отважно шпагу, снова предо мной
Синеет даль морей, свободною душой,
Расставшись с Генуей, я в море улетаю!
Здесь новый мир в восторге вижу я!..
Пространство, Время спят в полдневный час безгласно,
Здесь око бесконечности ужасной
Теперь одно взирает на меня.
В простор небес безбрежный ускользая,
В блаженный край, где ангелы святые
Вкушают мир в долине безмятежной,
Ты вознеслась, навеки покидая
Прекрасных жен, но не беды земные,
Не летний зной, не холод бури снежной
Нас разлучил с твоей душою нежной.
В пределы рая Биче увлекая…
Но сам Творец в безмолвном восхищенье
Призвал свое бессмертное творенье,
К бесплотным сонмам Биче приобщая…
Чтоб нашей жизни горе и волненье
Твоей души безгрешной не коснулись,
Твои глаза последним сном сомкнулись!..
Я видел, как, прорезав небосвод,
Ты устремил от нас последний свой полет…
Один остался я, людей покинув стадо.
Твой вдохновенный труд — одна моя отрада!
Речь, полная огня и вдохновенья,
Мне силы льет в борьбе с моей судьбой!..
Мне чуждо все, кляну я край земной
И жизни бесконечное томленье!..
Камин мерцающий, от лампы свет ленивый,
Чело склоненное под думой молчаливой.
Закрытые тома, шум, смех, вечерний чай
И в глубине очей прекрасных светлый рай!..
Истома легкая и радость ожиданья… —
И в тишине ночной восторги и лобзанья!..
О милый, нежный сон, повсюду ты со мной,
Пусть мимо дни ползут, ты верный спутник мой!.
И таинство любви всем сердцем обожая.
Познай, чрез нее вновь становлюся Я
Тобою, бедный сын, Я — разум, плоть твоя!..
Вернись, вернись в Мой дом и, жажду утоляя,
Вкушай Мое вино и, хлеб Мой преломляя,
Познай, что без него в сем мире жить нельзя,
Прости, чтоб Мой Отец благой и Мать Моя,
Когда средь зол мирских падешь, изнемогая,
Дух укрепили твой, чтоб отдал ты врагам,
Как агнец, шерсть свою, и, как младенец нежный,
Облекся в чистый лен и стал подобен сам
Тому, кто в век Петра, в век Ирода мятежный,
Как ты страдал, как ты избит, истерзан был
И смерть позорную преступника вкусил!
И молвил мне Господь: «Ты зришь перед собой
Кровь на груди Моей и сталью бок пронзенный,
И длани, вашими грехами отягченны,
И ноги, чистою омытые слезой…
Вот гвозди, вот сосуд: вот крест перед тобой,
Все говорит тебе, чтоб сердцем сокрушенный
Мою святую плоть и кровь из всей вселенной,
Мой глас и Мой закон ты возлюбил душой.
О брат возлюбленный и сын, не Я ль сгорал
К твоим страданиям любовью бесконечной,
Не Я ль твою тоску и слезы разделял,
Не для тебя ль свершил Я подвиг Свой предвечный?!.
Зачем же ищешь ты Меня с тревогой вновь,
Приди, Я здесь с тобой, прощенье и любовь!»
Мой Бог! Не ради вечного блаженства,
хоть беспредельна райская отрада,
не ради мук неисчислимых Ада
люблю Тебя и жажду совершенства!
Твои, Спаситель, созерцаю муки,
Твой крест, на нем в крови Тебя, Распятый:
разверсты раны, холодом обятый
средь хохота Ты простираешь руки.
Вихрь пламенный мою обемлет душу!
Тебя любить я буду и без Рая,
без адских ков обета не нарушу,
свою свободу тайно презирая,
чему я верил, верить не умея,
и что любил, любить того не смея!
Едва услышаны горячие желанья,
Один блаженный миг — замена долгих грез,
Не знает поцелуй улыбок прежних, слез,
И стал могилою приют очарованья…
Обман, пустой обман — немолчные признанья;
Что красота очам пресыщенным? Хаос!..
И за весной любви опять седой мороз
Все лепестки лилей сорвет без состраданья.
Нет, легче, разлучась с тобой навек, сносить
И одиночества, и гордости страданье,
И, сохранив в душе немое обожанье,
Навек в душе огонь желаний погасить,
Чтоб, на красы свои набросив покрывало,
Ты вечною звездой мне в небесах сияла!
И дрогнули враги от дружного напора,
Средь окровавленных, истоптанных полей
Разнесся грозный клич ликующих вождей,
И запах мертвых тел, и шум последний спора…
Считая выбывших, как мертвые листы,
Солдаты гневный взор печально устремляют
Туда, где сонм стрелков Фраорта исчезает,
Горячий пот кропит их смуглые черты…
Утыкан стрелами и ранами покрытый,
И жаркой кровью с ног до головы залитый,
В пурпурной мантии, сияющей броне,
Под рокот труб, с челом надменным выезжает
Антоний на своем измученном коне…
Багровым заревом небесный свод пылает.
Когда луна прольет с небес свой свет стыдливый,
И в шкурах тигровых замрет шаг боязливый,
Среди хрустальных стен теплицы голубой
Вдруг вырастет, журча, фонтан воды живой,
И снова упадет с рыданием печальным
В бассейн, что мирно спит под пологом зеркальным…
Так тщетно рвется он, стремясь в тоске бесплодной
Напечатлеть луне свой поцелуй холодный!..
Как неразлучное навеки сновиденье,
Твой образ сладостный живет в душе моей,
Все тот же светлый лик, но в нем мечтой своей
Я каждый миг ловлю иное выраженье!..
Увы, тебе одной доступно разрешенье
Всех тайн моей души, закрытой для людей,
Тебе одной дано в часы тоски моей
Омыть мое чело слезами сожаленья…
Кто ты? прекрасна ль ты, как ангел белокурый,
Темней ли полночи волна твоих кудрей?
Но имя милое твое поет нежней,
Чем имена друзей, сраженных жизнью хмурой;
Твой голосок звучней, чем их привет прощальный.
Как изваяний взор, поник твой взор печальный!
Когда, кружась, осенние листы
Усыпят наше бедное кладбище,
Там, в стороне, где скрыли все цветы,
Найди мое последнее жилище!..
Тогда укрась чело венком живых цветов,
Из сердца моего возросших, им согретых,—
То — звуки песен мною недопетых,
Любви моей не высказанных слов!
Тебе стихи мои, сравниться ль их красе
С очами милыми, с их чудной красотою,
Где грезы сладкие смеются, где порою
Печалью дышит все в алмазной их росе!..
Твоей душе святой мои созданья все
Готов я посвятить восторженной душою!..
Но горе мне! Кошмар растет передо мною,
Как стая злых волков средь леса… Быть грозе!.
Вся жизнь обагрена кровавою струей!..
О, вопль души моей, как жалок пред тобой
Плач прародителей, их ропот безутешный,
Когда был меч простерт над их четою грешной!
Пред этим воплем вся печаль твоя —
Касатки резвые в день ясный сентября!
Дерев задумчивых в воде трепещут тени
И исчезают, словно дым…
Воркуют голуби в развесистой их сени
Напевом жалостно-глухим…
Поведай мне, о странник бесприютный,
В душе твоей туман, дождя струи,
На дне ее, как здесь, под влагой мутной,
Не плачут ли мечты погибшие твои?!.
Каллида, Агавэ, Амимона, Теано,
Рабыни жалкие тяжелого труда,
Амфоры на плечах, спешите вы всегда
К волнам источника в работе неустанной;
Увы! слабеет длань под ношей безотрадной,
И нежное плечо амфоры ранит край!
«О бездна алчная! о, сжалься, отвечай.
Когда насытится твой зев бездонно-жадный?!.»
Вот падают они под тяжестью амфор…
Но вдруг развеет их тяжелую тревогу
Песнь самой радостной и юной меж сестер…
И вот они опять пускаются в дорогу…
Так оживают вновь мечты в душе моей.
Когда надежда им шепнет: «Вперед, смелей!»
Ваятель Пракситель (чудесное преданье!)
Однажды кубок так изваять пожелал,
Чтоб контуром одним он сердце в нас пленял…
Но тщетны были все порывы и старанья!..
Однажды вечером в пылу очарованья
Он грудь своей подруги лобызал,—
И был решен вопрос!.. Он кубок изваял
И в кубке воплотил той груди очертанья…
Под шествием веков забытая толпой,
Исчезла та. чью грудь божественно-прекрасной
В творенье воплотил художник молодой,
От тленья сохранив навек любовью страстной…
Но кубок тот живет и формой неземной
Пленяет смертный взор бессмертной красотой!
Увы, напрасно я стремлюсь к Тебе душою,
Уныние и страх мне душу леденит…
Что делать?.. Кто мои сомненья разрешит?
Путь добродетели закрыт передо мною!..
Потрясся свод небес… вотще своей мечтою
Я в небеса стремлюсь, — мой дух не усыпит
Покров небес; и, пусть вокруг эфир разлит.
Я к небесам пути не вижу пред собою.
Простри, о Боже, длань, дай сил вперед идти
И выю разогнуть, забыв изнеможенье,
И укрепи мой дух на горестном пути…
Но недоступно мне святое посвященье,
И на груди твоей отраду и покой
Я не найду, прильнув усталой головой…
Увы, исполненный тревожного сомненья,
Напрасно я ищу Тебя, о Мой Господь,
Бессильно пред Тобой моя простерта плоть…
О, Ты, огонь любви, залог успокоенья!
Склонись к моей мольбе, в порывах исступленья
Мой дух ползет, как червь, не в силах побороть
Тревоги тайные, позорные сомненья,
Чтоб пасть с молитвою пред Тобой, Господь!
Давно, давно Тебя повсюду ищет взор,
Молю, да тень твоя прикроет мой позор,
А Ты горишь лучом любви преображенным,
Ты — гармонический и сладостный каскад,
Ты страшен нам. в свои проклятия влюбленным,
В ком грешный поцелуй туманит ясный взгляд.
О Доминик, мертва твоя гробница,
не слышен лай твоих святых собак;
здесь складки мертвые, бесчувственные лица,
здесь золото и мрамор, сон и мрак.
В холодной мгле безумная Мария,
как трепетная раненая лань,
рвет на груди одежды голубые
и на Отца, стеня, подемлет длань.
У ног ее окровавленный муж
простерт, вкусив покой давно желанный,
и давит сердце вздох благоуханный
цветов увядших и бескрылых душ.
Тебя любить, Господь, я не могу, не смею,
Душа погибшая трепещет пред Тобой,
Как роза, дышишь Ты святою чистотой,
Любви дыхание над головой Твоею!..
Ты — праведных сердца, Ты — ревностью своею
Израиль спас, нас всех Спаситель Ты благой!..
Как над цветком, едва раскрывшим венчик свой.
Ты над невинностью порхаешь, тихо рея…
А я — презренный трус с напыщенной душой.
И с ранних лет со злом сроднился разум мой
И осязание, и вкус, и слух, и взоры,
Надежды все мои и совести укоры,
Пылают лишь огнем безумства и страстей,
И до сих пор Адам живет в душе моей!..
В куртинах горели пунцовые розы,
Плющ черный повис пеленой!..
Замри!.. пролетели веселые грезы,
Мечтаний несбывшихся рой!..
Был воздух так чист и прозрачен, и нежен,
Так сладко — лобзание дня,
И синего моря покой безмятежен!
Я думал, — ты бросишь меня!..
Томит меня запах дерев ароматных,
И душу измучил мою
Простор деревень и полей необятных!..
Тебя же, как прежде, люблю!
Когда б ты стал царем, владыкой мирозданья,
Не торжествуй, весь этот мир — ничто!..
Когда б над миром ты утратил обладанье,
О, не тоскуй, весь этот мир — ничто!..
Пусть мимо мир пройдет, с ним радость и страданье,
Не плачь, не плачь, весь этот мир — ничто!..
Когда б лишь небеса да море голубели,
Желтела б только рожь, и только б купы роз
Бездушной красотой наш взор ласкать умели,—
Я знаю, наш восторг не знал бы горьких слез!..
Но есть иная жизнь, есть Красота — иная,—
Улыбка горькая, в слезах поникший взор,
Милей, чем синева морей, небес простор
Нам образ женщины… Любя и обожая,
Мы обрекаем дух на вечные страданья,
Но между песнями под говор струн живой
Любви отвергнутой пленяют нас рыданья!..
Спаси ж, искусство, нас, как панцирь боевой,
Чтоб милый образ мы любили без страданья,
Как синеву небес, цветов благоуханье!
Шутили долго мы, я молвил об измене,
ты возмущенная покинула меня,
смотрел я долго вслед, свои слова кляня,
и вспомнил гобелен «Охота на оленей».
Мне серна вспомнилась на этом гобелене, —
насторожившись вся и рожки наклоня,
она несется вскачь, сердитых псов дразня,
бросаясь в озеро, чтоб скрыться в белой пене.
За ней вослед толпа охотников лихих,
их перья длинные, живые позы их,
изгиб причудливый охотничьего рога…
Так убегала ты, дрожа передо мной,
насторожившись вся и потупляясь строго,
и потонула вдруг средь пены кружевной.
Роняя бисер, бьют двенадцать раз
часы, и ты к нам сходишь с гобелена,
свободная от мертвенного плена
тончайших линий, сходишь лишь на час;
улыбка бледных губ, угасших глаз,
и я опять готов склонить колена,
и вздох духов и этих кружев пена —
о красоте исчезнувшей рассказ.
Когда же вдруг, поверив наважденью,
я протяну обятья провиденью,
заслышав вновь капризный менуэт,
в атласный гроб, покорная мгновенью,
ты клонишься неуловимой тенью,
и со стены взирает твой портрет.
Как облачный, беззвездный небосклон,
и где лазурью выплаканы очи,
в предчувствии однообразья ночи
подернут тенью матовой плафон,
и каждый миг — скользя со всех сторон,
она длиннее, а мечта короче,
и взмахи черных крыльев все жесточе
там, у пугливо-меркнущих окон.
Уж в залах дышит влажный сумрак леса,
ночных теней тяжелая завеса
развиться не успела до конца,
но каждый миг все дышишь тяжелей ты,
вот умер день, над ложем мертвеца
заплакали тоски вечерней флейты.
Как мудро-изощренная идея,
Вы не цветок и вместе с тем цветок;
и клонит каждый вздох, как ветерок,
Вас, зыбкая принцесса, Орхидея;
цветок могил, бессильно холодея,
чьи губы лепестками ты облек?
Но ты живешь на миг, чуть язычок
кровавых ран лизнет, как жало змея.
Ты — как в семье пернатых попугай,
изысканный цветок, вдруг ставший зверем!
молясь тебе, мы, содрогаясь, верим
в чудовищный и странно-новый рай,
рай красоты и страсти изощренной,
мир бесконечно-недоговоренный.
Дыханьем мертвым комнатной весны
мой зимний дух капризно отуманен,
косым сияньем розовой луны
здесь даже воздух бледный нарумянен,
расшитые, искусственные сны,
ваш пестрый мир для сердца сладко-странен;
мне не уйти из шелковой страны —
мой дух мечтой несбыточною ранен.
В гостиной нежась царствует Весна,
светясь, цветут и дышат абажуры,
порхают попугаи и амуры,
пока снежинки пляшут у окна…
И, словно ласки ароматной ванны,
Весны улыбки здесь благоуханны.
Гремит гавот торжественно и чинно,
причудливо смеется менуэт,
и вот за силуэтом силуэт
скользит и тает в сумерках гостиной.
Здесь жизнь мертва, как гобелен старинный,
здесь радости и здесь печали нет;
льет полусвет причудливый кинкет
на каждый жест изысканно-картинный.
Здесь царство лени, бронзы и фарфора,
аквариум, где чутко спят стебли,
и лишь порой легко чуть дрогнет штора,
зловещий шум заслышавши вдали,—
то первое предвестье урагана,
и рев толпы, и грохот барабана!
Вечерний свет ласкает гобелены,
среди теней рождая строй теней,
и так, пока не засветят огней,
таинственно живут и дышат стены;
здесь ангелы, и девы, и сирены,
и звезд венцы, и чашечки лилей,
ветвей сплетенья и простор полей —
один узор во власти вечной смены!
Лишь полусумрак разольет вокруг
капризные оттенки меланхолий,
легко целуя лепестки магнолий.
гася в коврах, как в пепле, каждый звук.
Раздвинутся, живут и дышат стены…
Вечерний свет ласкает гобелены!
Ты — милое дитя. ты любишь целый свет!..
Как горлинки, в гнезде воркуя боязливо,
Глядят на мир мечты твоей души счастливой,
И вся природа шлет им ласку и привет!
Тебе, дитя мое. я дам один совет, —
Люби лишь простоту всегда душой стыдливой,
Блеск чистый золота, убор неприхотливый,
Фиалок и лесных цветов простой букет!
Пусть белоснежный твой наряд, взор чистый твой
Сияют символом прекрасным, благородным,
Пусть грация твоя — в движении свободном!..
Когда же с бала ты придешь к себе домой
И сбросишь с груди прочь цветы и украшенья,
Не сбрось того, что нас приводит в восхищенье.
Она ему с тоскою раз сказала:
«Зачем в твоих очах немой укор?
Зачем твой хладен смех и твой насмешлив взор?..
Ужель души твоей ничто не умиляло?»
Он ей сказал: «О, ты еще не знала
Сомненья муки, но, поверь, с тех пор,
Как в первый раз оно мне в грудь запало,
Мой смех звучит безжалостно остер!..»
Она сказала: «Разве сам Спаситель
И Ангелы, и сонмы душ в раю
Не исцелят, увы, печаль твою?..»
Он ей сказал: «Что мне сам Вседержитель!..
Ты — мне надежда, Ангел мой Хранитель!
Забудем мир, шепни „люблю!..“»
Как милых вестников Надежды и Любви,
Как чистых ангелов, мне двух малюток нежных
Любовь послала в дни страстей и мук мятежных.
То голос неба был: «Надейся и живи!»
И я отшельником провел всю жизнь свою,
И я в тиши ночей рыдаю над могилой,
И я работаю, страдаю и люблю,
И дорог мне родной очаг с подругой милой!..
За что ж, скажите мне, средь вечных покаяний
Смешав с поэтами апостолов святых,
Вы так позорите меня, детей моих,
Что нет пригодных слов для всех негодований?!.
Уж не за то ль. что я, алтарь укрывши свой,
Не стану петь псалмов пред хладною толпой?!.
Мудрец сказал: «Здесь все прейдет, все быстротечно!»
Слова зловещие с тех пор всегда со мной…
Я вижу, гаснет день, прочь уносясь беспечно,
Навстречу мне летит час смерти роковой.
Я — мертв… угас навек в груди огонь сердечный,
Суровый мрак одел взор помертвелый мой,
Чело закутано тяжелою парчой,
Я сплю последним сном в обятьях ночи вечной!..
Когда б Ты ни пришла, теперь, чрез двадцать лет,
Я знаю, Ты придешь ко мне неотвратимо!..
Вот Ты передо мной; увы, надежды нет!..
Перед лицом твоим, о Смерть, промчатся мимо,
Померкнут радости, иссякнет сил прилив,
Покажется смешным восторженный порыв!..
Я видел облако. Оно влекло мой взор,
как мощное крыло владыки-серафима.
О, почему тогда в пылающий простор
оно уплыло вдруг, оно скользнуло мимо?
И мне почудилось, что Ангел мой тогда
ко мне склоняется, крыло распростирая,
и пело облако, что нет на небе Рая,
и с песней тихою исчезло без следа…
Тогда не ведал я, какие струны пели,
мой бедный дух подяв за облака,
но все мне чудился напев виолончели
и трепетание незримого смычка.