Век не устанет малютка Тереза
книгу святую читать:
«Голод и жажду, огонь и железо
все победит благодать!»
Перечень строгий малютке не скучен
рыцарей рати святой!
«Этот за веру в темнице замучен.
этот растерзан толпой!
Рабски в пустыне служили им звери,
в самой тюрьме — палачи…
Любить Меня — твоя обязанность святая!
Я — новый твой Адам, преображу тебя…
Твой Рим, Париж, Содом и Спарта вся твоя —
Среди немых громад развалина простая!..
Плоть похотливую сожжет любовь Моя.
Как пламя чистое и вкруг, благоухая,
Развеет прах, Моя любовь — вода живая.
Что чистою струей омоет вновь тебя…
Моя любовь — свята, и вновь чудесной силой
Она воздвигнет крест, где прежде Я страдал,
Мой Бог! Не ради вечного блаженства,
хоть беспредельна райская отрада,
не ради мук неисчислимых Ада
люблю Тебя и жажду совершенства!
Твои, Спаситель, созерцаю муки,
Твой крест, на нем в крови Тебя, Распятый:
разверсты раны, холодом обятый
средь хохота Ты простираешь руки.
Вихрь пламенный мою обемлет душу!
Тебя любить я буду и без Рая,
Non nobиs, Domиnе! Эй, Bеausеant! Вперед!
Напор, и дрогнут дети Вавилона…
Их стрелы тьмят сиянье небосклона,
их тысячи, а мы наперечет.
Да встретит смерть, как Даму, рыцарь храма,
благословит кровавые рубцы,
за нами море медное Хирама,
Иерусалима белые зубцы.
Путь рыцаря — святой и безвозвратный,
жизнь — путь греха, но смерть в бою чиста,
В день Марии, в час рассвета
рыцарь молодой
шепчет строгих три обета
Матери святой.
Послушаньем, чистотою
Матери служить,
со святою Нищетою
в браке дружно жить.
Полон рыцарского жара,
и не встав с колен,
Тайно везде и всегда
грезится скорбному взору
гор недоступных гряда,
замок, венчающий гору.
Кровью пылает закат,
башня до облак воздета…
Это — святой Монсальват,
это — твердыня завета!
Ангельским зовом воззвал
колокол в высях трикраты,
Идет навстречу мне странник,
высок, величав и строг.
— Кто Ты, Божий посланник?
Отвечает Он тихо: «Я — Бог!»
Речь старца что гром призывный,
в руках — золотой ларец,
в ларце том — замок дивный,
в том замке — храм и дворец.
Во дворце — огни да злато,
и двенадцать рыцарей в нем
Ослеплена сияньем нестерпимым,
я прошептала робкие слова,
пред Женихом единственно любимым,
от ужаса и счастья нежива:
«Господь, умерь твоих лучей потоки,
не сжегшие моих очей едва!..
Как лезвие меча, они жестоки,
иль дай невесте ангельскую плоть!..»
Но замерли безумные упреки,
Как запах ладана, в соборе воскресенье
Мне сладостно порой сопрано нежных пенье,
Как дорог мне пронзительный их звук,
Он, как соломинка, и тонок, и упруг,
Он складки стихарей собой напоминает,
Он дух печальный мой и нежит, и ласкает!..
Вот прозвучал орган раскатом громовым
И смолкнул… вот опять сопрано раздается,
Средь чуткой тишины струей прохладной льется
И рассыпается столбом воды живым…
Молюсь Тебе затем, что пять веков
легли меж нас, как строгие преграды,
Ты падший дух выводишь из оков
и не слепишь мои больные взгляды,
как солнца лик сквозь глыбы облаков!
Сойди в мой склеп надменна, как инфанта,
вся, как невеста, девственно-чиста,
мои давно безгласные уста
зовут Тебя: «О Santa, Santa, Santa!»,
В урочный час и на условном месте
она пришла и стала у Креста:
«Я здесь, Жених, предстань Своей невесте!» —
шепнули робко строгие уста;
в потоке слез к Его ногам покорно
была ее молитва пролита,
и черный Крест на нити четок черной,
пылая, сжала жаркая рука;
она призыв твердила свой упорно,
Промчится, как шум бесследный,
все, чем славна земля…
Прииди, о Рыцарь Бедный,
на мои родные поля!
Лишь тебе борьба и битва
желанней всех нег,
лишь твоя молитва —
как первый снег.
Среди бурь лишь ты спокоен,
славословием сжегший уста,
Я был, как дева, робок и стыдлив,
меня бежал лукавый Искуситель,
бесплодно злую мудрость расточив.
Но не Тебе, Христос и мои Спаситель,
я в жертву сердце бедное принес,
уйдя из детской в строгую обитель.
Святая Дева дев и Роза роз,
я отдал все Тебе Одной, Мария,
без размышлений, колебаний, слез!
Уже бледнеет мгла… встает заря, сияя,
Опять забытая надежда с вышины
Порхнула, робкому призыву отвечая,
И снова ожили все радужные сны…
Забыто все теперь, — раздумье и тревога,
Кошмары страшные и черные мечты!..
Где взор насмешливый, уста, что сжаты строго,
Где мудрость — спутница сердечной пустоты?!.
Опять остыл мой гнев, повисла длань без бою,
Страшно!.. Колокол проклятый
мир оплакал и затих.
Ты со мной, во мне, Распятый,
Царь, Господь и мой Жених!
Тайно в сумрак тихой кельи
сходишь Ты, лучи струя,
в четках, черном ожерелье
пред Тобой невеста я.
Я, склонясь, оцепенела,
лучезарен лик святой,
Простой сутаною стан удлиняя тощий,
смиренный, сумрачный — он весь живые мощи,
лишь на его груди великолепный крест
сверкает пламенем холодных, мертвых звезд.
Остыв, сжигает он, бескровный, алчет крови,
и складка горькая легла на эти брови.
И на его святых, страдальческих чертах
печать избранника, отверженника страх;
ему, подвижнику, вручен на труд великий
Здесь он бродил, рыдая о Христе,
здесь бродит он и ныне невидимкой;
вокруг холмы, увлажненные дымкой,
и деревянный крест на высоте.
Здесь повстречался первый с ним прохожий,
здесь с ним обнялся первый ученик.
здесь он внимал впервые голос Божий
и в небе крест пылающий возник.
Железный змей, безумием влекомый,
вдали бежал со свистом на закат,
Страшней и крепче не было союза
меж Господом и смертным никогда!..
Вся жизнь твоя, многострадальный Суза,
ряд подвигов, мучений и стыда!..
Ты в каждом брате прозревал Иуду,
в плодах земных — яд райского плода,
отверженник, от колыбели всюду
ты осязал дыханье Сатаны,
едва спасенью верить смел, как чуду.
И.
Четыре дня томительного сна,
четыре дня предчувствий беспокойных,
и, наконец, душа отрешена.
Вот развернул извивы звений стройных
торжественно-рыдающий хорал
взываний и молитв заупокойных.
Он близился, он грустно замирал,