Когда невольно с языка
Злость, иль проклятие сорвется,
Их прямо высказать в лицо
Всегда кому-нибудь найдется.
Когда ж любовь со дна души
Захочет вырваться наружу,
Как под землей бегущий ключ,
Не замерзающий и в стужу,
Тогда, кругом бросая взгляд,
Своих желаний устыдишься,
В могилу рано. Жажда жизни
Еще, как в юности, сильна,
Хотя ведет меня она
От укоризны к укоризне,
К бесплодным жалобам о том,
Что потерял неосторожно,
Что прежде было так возможно
И оказалось глупым сном.
Смеясь бессильно над судьбою,
Над тем, что дорого для всех,
Ты вчера еще был с нами
В цвете сил, надежд и лет,
А сегодня, друг наш бедный,
От тебя простыл и след.
Так на свете все ведется:
Нынче—солнце, завтра—тьма,
То согреет душу счастье,
То беда сведет с ума;
Сплетню путая на сплетней,
Две соседки, сев рядком,
Беззаботно в день субботний
Забавляются чайком.
Сплетен все же не достало…
Тихо. Чайник лишь кипит…
И маиорша замолчала,
И поручица молчит.
Не ищи цветов весенних
Под обвалами сугроба,
Не ищи любви в том сердце,
Где отчаянье и злоба,
Не проси того у жизни,
Дать чего она не в силах,
Не беседуй ты о счастье
С мертвецами в их могилах.
Наше сердце постепенно
Так мы портим и калечим,
Тихая звездная ночь.
Друг мой, чего я хочу?
Сладки в сметане грибы
В тихую звездную ночь.
Друг мой, тебя я люблю,
Чем же мне горю помочь?
Будем играть в дурачки
В тихую звездную ночь.
Когда вдруг воцаряется молчанье
Над обществом, то это верный знак
(Как делают иные замечанье),
Что родился на белый свет дурак.
Но можно ль согласиться с этим строго?
Зачем мы пред собою станем лгать:
В мир дураков рождается так много,
Что целый век пришлось бы всем молчать.
Страдания —стихия человека.
Едва родясь, страдать мы начинаем;
Страдаем, ненавидя и кляня,
Да и любя —не менее страдаем.
Страдаем мы при каждой капле слез,
При вздохе затаеннаго рыданья,
И даже смех людской —прислушайтесь к нему —
Есть только продолжение страданья.
Как делишки, братец?
Худо.
Поручила мне контора
Продавать по гривне с пуда
«Время Новое» Киркора.
В лавке есть у вас посуда,
Так купите, чтоб отсюда
Не таскать тюка мне дальше.
Землевладелец раззоренный
Не спит, с заботой на челе,
В усадьбе, снегом занесенной,
В глухую ночь в родном селе.
Жена ворчит: «Не спишь всю ночь ты!..
Чего ты ждешь все, ?» —
«Ведомостей Московских» с почты
Я жду, сударыня!.. Пойми!..
К чему стремимся мы — никак нельзя постичь.
У нас и радости наполовину с горем;
Мы если спим — нас не разбудит бич,
Уж если пьем — так разливанным морем,
Врать захотим — на всю Европу порем дичь,
А драть начнем — весь город перепорем.
К доносам склонностью сгорая
Побойся, наконец, Христа:
„Хлыстов“ с „хлыстовшиной“ карая,
Остерегись и сам — хлыста.
Тебе мерзки скопцы — кастраты,
Тебе-бы всех их — на костер.
Но сам не стоишь-ли костра ты,
Литературный „Тушин вор.“
Попасть, —я право не лукавлю, —
К вам на зубок я не хочу:
Я этим лишь доход доставлю
Зубному вашему врачу.
Нет, просто мной пренебрегая,
От гнева будьте далеки;
Вставные зубы сберегая,
Меня, землячка дорогая,
Не поднимайте на зубки.
Блуждает фельдшер хромоногий
В больнице с ранняго утра,
Глядит насупясь, недотрогой,
Как все на свете фельдшера.
Он ставит банки, кровь пускает,
С больными пасмурен и крут,
А к ночи тихо вслух читает
Двум сторожам «Всемирный Труд».
Когда-то, милые друзья,
Среди студенческого пенья
С сознаньем вторил вам и я:
«Вперед без страха и сомненья!»
Я снова петь готов «вперед!»
Иным, грядущим поколеньям,
Но страх в груди моей живет,
И мысль отравлена сомненьем.
Певец! Когда желаешь ты
Народной памяти в отчизне,
Пой в этой жизни не цветы,
Но пой о том, что темно в жизни.
Счастливым быть не всякий мог,
Но в каждом сердце человека
Найдется темный уголок,
Где затаились слезы века.
Благоволит к нему судьба.
Он создан точно по картинке —
От лакированного лба
До лакированной ботинки.
Шекспир, великий сердцевед,
Уж не о нем ли отозвался:
«Его не мать роди́ла в свет,
А сшить портной лишь постарался…»
Безследно умер он и из парнасской рати
Еще никто о нем полслова не сказал.
А не мешало бы сказать словечко кстати:
Он более любил писать не для печати,
Не видя в ней особой благодати,
И уж за то одно достоин он похвал.
Бесследно умер он и из парнасской рати
Еще никто о нем полслова не сказал.
А не мешало бы сказать словечко кстати:
Он более любил писать не для печати,
Не видя в ней особой благодати,
И уж за то одно достоин он похвал.
Все то, что голо и каскадно,
Все, что имеет наглый вид,
Как ты, я сам хулю нещадно
И, в сердце сберегая стыд,
За всякой скромностью погонью
Так занят на своем веку,
Что сам готов накрыть ладонью
Твою открытую щеку́.
Недавно в желтый дом больного привезли
О в нем талант особенный нашли:
Все сумасшедшие дивились книгоеду,
Который, —подивитесь, господа —
Знал наизусть «Домашнюю Беседу»
За все ея года,
На чем и помешался навсегда.
Когда-то видя вас на сцене,
Я детски вас боготворил
И, стать готовый на колени,
Я сожалел, что молод был.
Прошли года. Не увядая,
Вы полны прежних дивных чар,
Артистка, вечно молодая,
И грустно мне, что я так стар.
У филантропов беззаботных
Девиз достойный лошадей:
«Быть покровителем животных
И угнетателем людей».
Дела их могут огорошить
Всех граждан нынешнего века:
Бьют человека, словно лошадь,
А лошадь чтут, как человека.
В спальне сабли, ружья, седла,
Этажерки, стол, кровать…
Видно, что живет оседло,
Только кто? Прошу понять!..
Все есть в комнате богатой,
Кроме книг, и лишь в углу
«Инвалида» нумер смятый
Кем-то брошен на полу.
Ему было семьдесять лет,
Она была годом моложе;
Ума в нем от дряхлости нет,
С ума она спятила тоже.
Надевши под вечеру очки,
«Зарю» они вместе читали,
А после —играть в дурачки
До самаго сна начинали.