О, свадьбы в дни военные!
Обманчивый уют,
слова неоткровенные
о том, что не убьют…
Дорогой зимней, снежною,
сквозь ветер, бьющий зло,
лечу на свадьбу спешную
в соседнее село.
Походочкой расслабленной,
с челочкой на лбу
Ветер выл, гроза ревела,
Месяц крылся в облаках,
И река, клубясь, шумела
В омраченных берегах.
И, встревожена тоскою,
Эвелина слезы льет:
«Ах, теперь грозой ночною
Милый по морю плывет!»Долго бедная молилась
Пред иконою святой;
Робкой думою носилась
Вдоль да по речке,
Вдоль да по Казанке
Серый селезень плывет.
*Ой, да люли, люли,
Ой, да люли, люли,
Серый селезень плывет.
Вдоль да по бережку,
Памяти Виктора Антоновича АрцимовичаПусть время скорбь мою смягчить уже успело, —
Всё по тебе, мой друг, тоскою я томим;
И часто, загрустив душой осиротелой,
Заву тебя: где ты? Приди, поговорим.
Над современностью в беседе дух возвысим;
Побудем в области добра и красоты…
Но ты безмолвствуешь. Нет ни бесед, ни писем.
Где ты?
О старый друг! Еще когда мы были юны,
Уж наши сблизились и думы, и сердца;
Ваше имя, как встарь, по волне пробираясь не валится
И ко мне добредает, в молве не тоня.
Ледяной этот холод, обжигающий хрупкие пальцы,
Сколько раз я, наивный, принимал за жаркую ласку огня!
Вот веснеет влюбленность и в зрачках, как в витрине,
Это звонкое солнце, как сердце скользнуло, дразнясь,
И шумят в водостоках каких-то гостинных
Капли сплетен, как шепот, мутнея и злясь.
Нежно взоры мы клоним и голову высим.
И все ближе проталины губ меж снегами зубов,
Люди бегут, суетятся,
Мертвых везут на погост…
Еду кой с кем повидаться
Чрез Николаевский мост.
Пот отирая обильный
С голого лба, стороной —
Вижу — плетется рассыльный,
Старец угрюмый, седой.
1
Ты будешь невинной, тонкой,
Прелестной — и всем чужой.
Пленительной амазонкой,
Стремительной госпожой.
И косы свои, пожалуй,
Ты будешь носить, как шлем,
Ты будешь царицей бала —
Летун отпущен на свободу.
Качнув две лопасти свои,
Как чудище морское в воду,
Скользнул в воздушные струи.Его винты поют, как струны…
Смотри: недрогнувший пилот
К слепому солнцу над трибуной
Стремит свой винтовой полет… Уж в вышине недостижимой
Сияет двигателя медь…
Там, еле слышный и незримый,
Пропеллер продолжает петь… Потом — напрасно ищет око:
Когда на экране,
в финальных кадрах,
вы видите человека,
уходящего по дороге вдаль,
к черте горизонта, —
в этом хотя и есть
щемящая некая нотка,
и все-таки это, по сути, еще не финал —
не замкнулся круг —
ибо шаг человека упруг,
Я с юных лет знал тяжкие гоненья,
И, истины в душе смиренный жрец,
Из рук ее, в залог благословенья,
Я получил страдальческий венец.
Я отчужден был от моих собратий
В глухих стенах безжалостной тюрьмы;
Но от молвы и от ее проклятий
Уже тогда меня спасали вы.
Уже тогда вы, юному страданью
Сочувствуя прекрасною душой,
Вдали ты зришь утес уединенный;
Пещеры в нем изрылась глубина:
Темнеет вход, кустами окруженный,
Вблизи шумит и пенится волна.
Вечор, когда туманилась луна,
Здесь милого Эвлега призывала;
Здесь тихий глас горам передавала
Во тьме ночной печальна и одна:
«Приди, Одульф, уж роща побледнела.
Мужик пашенку пахал,
Сам на солнышко глядел:
О, ох, и пр. О, ох, о, ох, охахонюшки мои!
«Я еще попашу, я еще погляжу,
О, ох, и пр.
Уж как все добрые жены мужьям есть принесли,
О, ох, и пр.
А моя к[урв]а жена мне обедать не несет!
Луна! любовников чувствительнейший друг!
Пролей свой бледный свет на сей зеленый луг!
Услыши голос мой, исполненный стенанья,
Узри потоки слез и томны воздыханья!
Приемля лиру я незвонкую, печальну,
Хочу воспета песнь унылу, погребальну!
Хочу, чтобы то всё, что дышит и живет,
Познало бы о том, что дух мой днесь гнетет!
Что сердце бедное страдать столь заставляет,
Костер сооружен, и роковое
Готово вспыхнуть пламя. Все молчит.
Лишь слышен легкий треск — и в нижнем слое
Костра огонь предательски сквозит.
Дым побежал — народ столпился гуще,
Вот все они — весь этот темный мир:
Тут и гнетомый люд — и люд гнетущий,
Ложь и насилье — рыцарство и клир.
Тут вероломный кесарь — и князей
Имперских и духовных сонм верховный,
Сырость и мгла.
Ночь развернула два чёрных крыла.
Дымовка спит средь простора степного.
Только Андрей Малиновский не спит:
Сжавши рукою обрез, сторожит
Брата родного.Тьма. В переулке не видно ни зги.
Плачет капелью весеннею крыша.
Страшно. Знакомые близко шаги.
«Гриша!
Гриша!
Профессионалам — зарплата навалом.
Плевать, что на лёд они зубы плюют:
Им платят деньжищи — огромные тыщи;
И даже за проигрыш и за ничью.Игрок хитёр — пусть берёт на корпус,
Бьёт в зуб ногой и — ни в зуб ногой.
А сам в итоге калечит ноги —
И, вместо клюшки, идёт с клюкой.Профессионалам, отчаянным малым,
Игра — лотерея: кому повезёт.
Играют с партнёром, как бык с матадором,
Хоть, кажется, принято наоборот.Как будто мёртвый лежит партнёр твой.
Когда пробил последний счастью час,
Когда в слезах над бездной я проснулся
И, трепетный, уже в последний раз
К руке твоей устами прикоснулся —
Да! помню всё; я сердцем ужаснулся,
Но заглушал несносную печаль;
Я говорил: «Не вечная разлука
Все радости уносит ныне в даль.
Забудемся, в мечтах потонет мука;
Уныние, губительная скука
«Сладко мне твоей сестрою,
Милый рыцарь, быть;
Но любовию иною
Не могу любить:
При разлуке, при свиданье
Сердце в тишине —
И любви твоей страданье
Непонятно мне».
Он глядит с немой печалью —
Проходи скоро, светлый день,
Вы, о вы минуты, времена покою,
Поспешайте скоро с темнотой драгою,
И покрой здесь в роще мрачна тень.
Здесь я видеть чаю
То, о чем вздыхаю,
Здесь увижу друга своего;
Реки, вы в долинах тихо протекайте;
Ветры, ветры больше во́ды не смущайте,
Дайте мне чувства усладить,
Угас земляк—певец!.. Внезапно налетела
Безвременная смерть… Умолк он навсегда!
Он не успел еще свершить земнаго дела
И вот уже его безжизненное тело
Мы памятью почтить собралися сюда.
Не надо слез безплодных, скорбных сожалений —
Умершаго слезами в жизнь не возвратить,
Не вызвать вновь уже знакомых песнопений,
И в «песни жизни» вновь его умолкший гений
Не свяжет вам их—смертью порванную—вить…
На праздник ты одна ушла, друг милый мой,
Без горничной, без провожатых,
Ушла — порадовать своею красотой
Людей беспечных и богатых.Уж поздно… тьма кругом… и напряжен мой слух,
И ум мой полон смутных бредней:
Не твой ли шорох там, где газ давно потух?
Чу! что-то звякнуло в передней!.. Уж поздно… я не сплю — клянусь, не оттого,
Что горячо тебя люблю я
И что не мог бы я заснуть без твоего
Рассказа или поцелуя… Нет, не из ревности я не смыкаю глаз
Я — старый остов корабля, без мачт, без рей
Тропических смерчей бесформенный, угрюмый
Обломок. Ценный груз загромождает трюмы,
Но зимний шквал несет его в простор морей.
Когда-то надувал послушный ветер снасти,
Зеленых островов он был желанный гость, —
Теперь руля уж нет, им правит бури злость,
Без воли дрейфит он, покорный ветра власти.
«Мой кончен путь—и вот уже склоняю
Свою главу в неведомую ночь.
И я умру. Мой тусклый взор, который
Так часто пред Всесильным проливал
Любви святой неведомыя слезы,
Закроет смерть холодною рукой.
Хотя во мне природа человека
Дрожит, но не колеблюсь я: молю
Я Господа, чтоб подал подкрепленье —
Меня уже все силы оставляют…
На тротуарах дворники застыли;
Мороз без снега, каменная ночь…
Дыханье перехватывает пылью
И легкие расхлестывает прочь.
Какая ночь? Осенний день, и ветер
Гоняет пыль по мерзлым пустырям.
Заходят в город верткие, как плети,
Смерчи, и робко жмутся к фонарям.
На осеннем пустыре
…Эрминия под тень густую
В дремучий бор стремилась на коне;
Он мчал ее едва полуживую,
Уж править им нет сил в ее руке:
То в сторону, то вдруг опять в другую
Метался с ней он в мрачной тишине.
И наконец из глаз она сокрылась,
И тщетная погоня прекратилась.Как, травлею измучась, стая псов
Идет назад, смутна и задыхаясь,
Тогда как зверь с поляны и лугов
Пущенное тобой письмо ко сей стране,
Мой друг, уже дошло, уже дошло ко мне.
Дошло, и мне во грудь и в сердце меч вонзило,
Как молнией меня и громом, поразило.
Хочу ответствовать, ничто на ум нейдет.
Примаюсь за перо, перо из рук падет.
Одну с другою мысль неволею мешаю
И током горьких слез бумагу орошаю.
Прощаюся, о граф, с тобою навсегда
И не увижуся с тобою никогда!
— Ну что, Кузьма?
— А что, Максим?
— Чего стоймя
Стоим глядим? — Да вот глядим,
Чего орут, -
Понять хотим,
Про что поют.Куда ни глянь —
Все голытьба,
Куда ни плюнь —
Полна изба.И полн кабак
Однажды вечерел прекрасный летний день,
Дышала негою зеленых рощей тень.
Я там бродил один, где синими волнами
От Кунцевских холмов, струяся под Филями,
Шумит Москва-река; и дух пленялся мой
Занятья сельского священной простотой,
Богатой жатвою в душистом тихом поле
И песнями жнецов, счастливых в бедной доле.
Их острые серпы меж нив везде блестят,
Колосья желтые под ними вкруг лежат,
На пир сердечных наслаждений,
На светлый пир любви младой
С судьбою грозной злые люди
Напали буйною толпой.
И я, в бездомном исступленьи,
Из мира девственной любви
К моим врагам на праздник шумный
С челом открытым гордо вышел,
На злобу — злобой ополчился;
И на беду — с бедой пошёл;
Детина старика каково-то спросил:
Чтоб знатным сделаться, за чтобы мне приняться? —
По совести признаться,
Старик детине говорил:
Я право сам не знаю
Как лучше бы тебе, дружок мой! присудить;
И сколько головы на этом ни ломаю,
Я только два пути могу тебе открыть
Как до чинов дойтить;
А больше способов не знаю.
1
Белбог и Чернобог
Беседу-спор вели.
И гром возник, и вздох,
Вблизи, и там вдали.
В пучине звуковой,
И в царстве тишины,
В пустыне мировой,
Звучали две струны.
Меняясь без конца,
На Болоте стоит Москва, терпит:
Приобщиться хочет лютой смерти.
Надо, как в чистый четверг, выстоять.
Уж кричат петухи голосистые.
Желтый снег от мочи лошадиной.
Вкруг костров тяжело и дымно.
От церквей идет темный гуд.
Бабы все ждут и ждут.
Крестился палач, пил водку,
Управился, кончил работу.
Это бред. Это сон. Это снится…
Это прошлого сладкий дурман.
Это Юности Белая Птица,
Улетевшая в серый туман… Вы в гимназии. Церковь. Суббота.
Хор так звонко, весенне поет…
Вы уже влюблены, и кого-то
Ваше сердце взволнованно ждет. И когда золотые лампады
Кто-то гасит усталой рукой,
От высокой церковной ограды
Он один провожает домой. И весной и любовью волнуем,
По взморью я люблю один бродить, глазея.
Особенно мила мне тихая пора,
Когда сгорает день, великолепно рдея
Под пурпурным огнем небесного костра.
Уж замер гам толпы, шум жизни, визг шарманок,
Пустеет берег: он очищен, он заснул;
И пеших англичан, и конных англичанок
Последний караван уж в город повернул,
На небе, вечерком, светилася звезда.
Был постный день тогда:
Быть может, пятница, быть может, середа.
В то время по саду гуляло чье-то брюхо
И рассуждало так с собой,
Бурча и жалобно и глухо:
«Какой
Хозяин мой
Противный и несносный!
Затем, что день сегодня постный,