«Был чёрный небосвод светлей тех ног,
и слиться с темнотою он не мог».
В тот вечер возле нашего огня
увидели мы чёрного коня.
Не помню я чернее ничего.
Как уголь были ноги у него.
Он чёрен был, как ночь, как пустота.
Он чёрен был от гривы до хвоста.
Я дружен стал с нечистой силой,
И в зеркале однажды мне
Колдун судьбу отчизны милой
Всю показал наедине.
Смотрю: двадцатый век в исходе,
Париж войсками осажден.
Все те же бедствия в народе, —
И все командует Бурбон.
Все измельчало так обидно,
Я, как поезд,
что мечется столько уж лет
между городом Да
и городом Нет.
Мои нервы натянуты,
как провода,
между городом Нет
и городом Да! Все мертво, все запугано в городе Нет.
Он похож на обитый тоской кабинет.
По утрам натирают в нем желчью паркет.
Как о Германии придут
Мне ночью мысли - слезы льют,
Очам усталым не закрыться,
И сладким сном мне не забыться.
Года проносятся, друзья:
С тех пор, как мать не видел я,
Прошло уже двенадцать лет -
Тоска растет, свиданья нет.
Уже ушли от нас играние и смехи.
Предай минувшие забвению утехи!
Дай власть свирепствовать жестоким временам!
Воспоминание часов веселых нам,
Часов, которые тобой меня прельщали
И красотой твоей все чувства восхищали,
В глубокой горести сугубит муки те,
Которы ты нашла в несчастной красоте.
Пусть будет лишь моя душа обремененна
И жизнь на вечные печали осужденна;
О моя любезна Муза,
Всех забав моих источник!
Я твою к себе холодность
Уже начал примечати.
Мнится, белыми крылами,
Муза, Муза, ты махаешь
И со взором отвращенным
От меня ты улетаешь.
Кажется, моя и лира
Перьями уже покрылась,
Свидетели тоски и стона моего,
О рощи темные, уж горьких слов не ждите
И радостную речь из уст моих внемлите!
Не знаю ничего,
Чего б желати мне осталось.
Чем прежде сердце возмущалось
И утеснялся пленный ум,
То ныне обратилось в счастье,
И больше нет уже печальных дум.
Когда пройдет ненастье,
Мы уходим на Запад, туда, где закатное солнце.
Наши судьбы едины с судьбой необятной страны.
Мы вернемся домой... Если только, конечно, вернемся...
Если только вернемся с пока незнакомой войны.
Кто-то, вспомнив о близких, назад обернется невольно.
Кто-то с прошлым расстался, и смотрит с надеждой вперед.
Серый проблеск штыков, как стальные балтийские волны,
И пока еще полный состав батальонов и рот.
Приходит осень, золотит
Венцы дубов. Трава полей
От продолжительных дождей
К земле прижалась; и бежит
Ловец напрасно по холмам:
Ему не встретить зверя там.
А если даже он найдет,
То ветер стрелы разнесет.
На льдинах ветер тот рожден,
Порывисто качает он
Ноябрь, зимы посол, подчас лихой старик
И очень страшный в гневе,
Но милостивый к нам, напудрил свой парик
И вас уже встречать готовится в Белеве;
Уж в Долбине давно,
В двойное мы смотря окно
На обнаженную природу,
Молились, чтоб седой Борей
Прислал к нам поскорей
Сестру свою метель и беглую бы воду
В лесу прибит на дубе вековом
Булатный щит, свидетель грозных сеч;
На том щите видна звезда с крестом,
А близ щита сверкает острый меч.И свежую могилу осеняет
Тенистый дуб, и тайны роковой
Ужасен мрак: никто, никто не знает,
Кто погребен в лесу при тме ночной.Промчался день, опять порой урочной
Ночь темная дубраву облегла;
Безмолвно всё, и медь уж час полночный
На башне бьет соседнего села.И никогда страшнее не темнела
Непобедимое страданье,
Неутолимая тоска…
Влечет, как жертву на закланье,
Недуга черная рука.
Где ты, о муза! Пой, как прежде!
«Нет больше песен, мрак в очах;
Сказать: умрем! конец надежде! -
Я прибрела на костылях!»Костыль ли, заступ ли могильный
Стучит… смолкает… и затих…
И нет ее, моей всесильной,
Как-то вечером домой
Возвращался папа мой.
Возвращался папа мой
Поздно по полю домой.
Папа смотрит и глядит —
На земле хорек сидит.
На земле хорек сидит
И на папу не глядит.
Z.K.
I
Осень в твоём полушарьи кричит «курлы».
С обнищавшей державы сползает границ подпруга.
И, хотя окно не закрыто, уже углы
привыкают к сорочке, как к центру круга.
А как лампу зажжёшь, хоть строчи донос
на себя в никуда, и перо — улика.
КОКЕТКЕ
Переход на страницу аудио-файла.
И вы поверить мне могли,
Как простодушная Аньеса?
В каком романе вы нашли,
Чтоб умер от любви повеса?
Послушайте: вам тридцать лет,
Да, тридцать лет—не многим боле.
Мне за двадцать; я видел свет,
Кружился долго в нем на воле;
Грозою до блеска промыты чащи,
А снизу, из-под зеленых ресниц,
Лужи наивно глаза таращат
На пролетающих в небе птиц.
Гром, словно в огненную лису,
Грохнул с утра в горизонт багряный,
И тот, рассыпавшись, как стеклянный,
Брызгами ягод горит в лесу.
Ужель, мой гений быстролетный,
Ужель и ты мне изменил
И думой черной, безотчетной,
Как тучей, сердце омрачил?
Погасла яркая лампада —
Заветный спутник прежних лет,
Моя последняя отрада,
Под свистом бурь, на море бед…
Давно челнок мой одинокой
Скользит по яростной волне,
Не могу я быть в юрте,
Не могу уж, не могу.
Захлебнулся я в мечте,
Эти мысли, те, и те,
Вечно мысли стерегу.
Быть в измысленной черте
Не могу уж, не могу.
Не могу в юрте я быть,
Зрячий филин — и слепой.
Где завелась дурная связь,
Людей порядочных стыдясь,
Там их как можно избегают,
Друзей под масть уж подбирают;
Друзья под масть лишь потакают;
За снисходительность же их
Хозяин также должен в них
Оправдывать их заблужденья:
За снисхожденье - снисхожденье.
Последний ключ — холодный ключ забвенья.
Он слаще всех жар сердца утолит.
Пушкин
Есть три эпохи у воспоминаний.
И первая — как бы вчерашний день.
Душа под сводом их благословенным,
И тело в их блаженствует тени.
— О, умница Екеф, что сто́ит, скажи,
Тебе христианин поджарый,
Супруг твоей дочки? Она ведь была
Товар уж порядочно старый.
Полсотенки тысяч, небось, отвалил?
А может, и больше? Ну, что же!
Теперь христианское мясо в цене…
Ты мог заплатить и дороже!
Хмуро тянется день непогожий.
Безутешно струятся ручьи
По крыльцу перед дверью прихожей
И в открытые окна мои.
За оградою вдоль по дороге
Затопляет общественный сад.
Развалившись, как звери в берлоге,
Облака в беспорядке лежат.
Как устал я, мама, если бы ты знала!
Сладко я уснул бы на груди твоей…
Ты не будешь плакать? Обещай сначала,
Чтоб слезою щечки не обжечь моей.
Здесь такая стужа, ветер воет где-то…
Но зато как славно, как тепло во сне!
Чуть закрою глазки — света сколько, света,
И гурьбой слетают ангелы ко мне.
Ты их видишь?.. Мама, музыка над нами!
Удружил ты мне, сват, молодою женой!
Стала жизнь мне и радость не в радость:
День и ночь ни за что она спорит со мной
И бранит мою бедную старость;
Ни за что ни про что малых пасынков бьет
Да заводит с соседями ссоры —
Кто что ест, кто что пьет и как дома живет, —
Хоть бежать, как начнет разговоры.
Нахмурилось небо, туманом одеты
Леса — и от теплых сторон
Повеял, не северным солнцем согретый,
Предвестник весны — Аквилон.
Летит; под могучим его дуновеньем
Бледнеют и тают снега,
И шуманых потоков повсюдным стремленьем,
Петров
Петров Капла́ном
за пуговицу пойман.
Штаны
Штаны заплатаны,
Штаны заплатаны, как балканская карта.
«Я вам,
«Я вам, сэр,
«Я вам, сэр, назначаю апо́йнтман.
Вы знаете,
Скучен вам, стихи мои, ящик, десять целых
Где вы лет тоскуете в тени за ключами!
Жадно воли просите, льстите себе сами,
Что примет весело вас всяк, гостей веселых,
И взлюбит, свою ища пользу и забаву,
Что многу и вам и мне достанете славу.
Жадно волю просите, и ваши докуки
Нудят меня дозволять то, что вредно, знаю,
Нам будет; и, не хотя, вот уж дозволяю
Свободу. Когда из рук пойдете уж в руки,
Обещал писать стихами…
Да и жизни уж не рад;
Мне ли мерными шагами
Рифмы выводить в парад?
Стих мой сердца выраженье,
Страсти крик и вопль души…
В нем тревоги и волненье —
И стихи нехороши.Стары мы с тобой и хворы
И сидим в своих углах;
Поведем же разговоры
Еще не расцвел над степью восток,
Но не дождаться утра —
И рупор сказал, скрывая восторг:
«Внимание, трактора!»Громак переходит лужу вброд,
Оттер от грязи каблук,
Сел. Сейчас он двинет вперед
«С-80» и плуг.У этого плуга пять корпусов,
По сталям сизый ручей.
Сейчас в ответ на новый зов
Пять упадут секачей.Уже мотор на мягких громах,
Посвящается А. Д. Баратынской
Последние я доживаю дни,
На их ущерб смотрю я без печали:
Все, что могли сказать, они сказали
И дали все, что могут дать они.
Ждать нового от них мне невозможно,
А старое все знаю наизусть:
Знакомы мне и радость их, и грусть,
Над переулочком стал дождик частый крапать.
Народ — кто по дворам, кто — под навес бегом.
У заводских ворот столкнулся старый лапоть
С ободранным рабочим сапогом.
«Ну что, брат-лапоть, как делишки?» —
С соседом речь завел сапог.
«Не говори,. Казнит меня за что-то бог:
Жена больна и голодны детишки…
И сам, как видишь, тощ,
Как хвощ…
Мне тридцать пять уж стукнуло. Не знаю,
Шестнадцатый тебе пошел ли год?..
Когда гляжу я на тебя, о, Женни!
Забытый сон в душе моей встает.
Я в восемьсот семнадцатом увидел
Прелестное созданье… Ты лицом
И станом мне ее напоминаешь
И также косу носишь ты кольцом.
...........Сокрылся он,
Любви, забав питомец нежный;
Кругом его глубокой сон
И хлад могилы безмятежной...
Любил он игры наших дев,
Когда весной в тени дерев
Они кружились на свободе;
Но нынче в резвом хороводе
Не слышен уж его припев.
Не спрашивай меня, что серце ощущает;
Ты знаешь то уже, что дух мой возмущает.
Открыта мысль моя, открыт тебе мой жар;
И чувствую внутри несносный я удар.
Не вижу я покою
Ни в день себе, ни в ночь;
Всегдашнею тоскою
Гоню забавы прочь.
Как прелестью твоих я взоров уязвлялся,
Откуда б я ни уезжала,
перед отъездом всякий раз
тужу: все впопыхах, вое мало!
Не дожила, не додышала…
Еще бы день! Еще бы час! И как бы там он ни был скромен,
друзей ли новых добрый дом,
гостиничный ли тесный номер,
уже мне что-то любо в нем.Уже в нем есть какой-то угол
и вид из этого угла,
где мне порой бывало туго