Люблю я Палкина селянки,
Стихов нелепых пустоту,
Камин, валдайские баранки,
Шампанское, Жорж Санда, санки,
Шекспира, кошку на лежанке
И подражания тщету!
Люблю я блеск и лоск паркета,
Галоп, гризеток, море, мглу,
И нежный трепет полусвета
То, что дозволено Юпитеру,
не дозволено быку… Каждый пред Богом
наг.
Жалок,
наг
и убог.
В каждой музыке
Бах,
В каждом из нас
Бог.
Ты, жаворонок в горней высоте,
Служи отныне, стих мой легкокрылый,
Ее неяркой, но издавна милой
Такой средневековой красоте;
Ее глазам, сверкающим зарницам,
И рту, где воля превзошла мечту,
Ее большим глазам — двум странным птицам —
И словно нарисованному рту.
Мой взор мечтанья оросили:
Вновь — там, за башнями Кремля, –
Неподражаемой России
Незаменимая земля.В ней и убогое богато,
Полны значенья пустячки:
Княгиня старая с Арбата
Читает Фета сквозь очки… А вот, к уютной церковушке
Подъехав в щегольском «купе»,
Кокотка оделяет кружки,
Своя в тоскующей толпе… И ты, вечерняя прогулка
Какая смертная тоска
Нам приходить и ждать напрасно.
А если я попал в Чека?
Вы знаете, что я не красный!
Нам приходить и ждать напрасно
Пожалуй силы больше нет.
Вы знаете, что я не красный,
Но и не белый, — я — поэт.
Пожалуй силы больше нет
Читать стихи, писать доклады,
Когда назло моим желаньям
Нас воля рока разлучит,
Пускай мой стих воспоминанье
В вас о минувшем пробудит; Напомнит вам о том, кто счастье
Лишь с вами в жизни находил,
Кто вам за дружбу и участье
Любовью искренней платил; Кто никогда перед толпою
Вам льстивых слов не расточал,
Но, вдохновенный красотою,
Вам тайно стих свой посвящал… Напомнит всё — и, на досуге
Вы так жалеете, что том моих стихов
Забыт в Америке перед отъездом Вами.
Греха подобного не наказать словами,
И я даю вам… отпущение грехов!
Вы говорите, что среди сонетных строф
Вы не нашли Вам посвященных мной. Как даме,
Я Вам, польщенный, отвечаю: Вас стихами
Я пел четырежды, и впредь всегда готов…
Сирень весны моей! Вот я на Вас гляжу,
Переносясь мечтой к совсем иному мигу,
Я на море гляжу из мраморного храма:
в просветах меж колонн, так сочно, так упрямо
бьет в очи этот блеск, до боли голубой.
Там благовония, там — звоны, там — прибой,
а тут, на вышине, — одна молитва линий
стремительно простых; там словно шелк павлиний,
тут целомудренность бессмертной белизны.
О, муза, будь строга! Из храма, с вышины, —
гляжу на вырезы лазури беспокойной, —
и вот восходит стих, мой стих нагой и стройный,
Человек рожден из сгустка крови красной,
Четко возвестил нам вещий Магомет.
В этом знак признай для доли полновластной,
Возлюби в мечтах рубинно-алый цвет.
В колыбель твою уронено от Бога
Две пригоршни снов и алых лепестков: —
Разбросай одну, пусть вся цветет дорога,
А другую спрячь за рифмами стихов.
Когда русская проза пошла в лагеря:
в лесорубы, а кто половчей — в лекаря.
в землекопы, а кто потолковей — в шоферы,
в парикмахеры или актеры, -
вы немедля забыли свое ремесло.
Прозой разве утешишься в горе!
Словно утлые щепки, вас влекло и несло,
вас качало поэзии море.По утрам, до поверки, смирны и тихи,
вы на нарах писали стихи.
От бескормиц, как палки тощи и сухи,
Всё то, чего коснется человек,
Приобретает нечто человечье.
Вот этот дом, нам прослуживший век,
Почти умеет пользоваться речью.
Мосты и переулки говорят,
Беседуют между собой балконы,
И, у платформы выстроившись в ряд,
Так много сердцу говорят вагоны.
В дни пред паденьем Петербурга, —
В дни пред всемирною войной, —
Случайно книжка Эренбурга
Купилась где-то как-то мной.
И культом ли католицизма,
Жеманным ли слегка стихом
С налетом хрупкого лиризма,
Изящным ли своим грехом, —
Но только книга та пленила
Меня на несколько недель:
Просишь ты лирических стихов,
Чтобы строки сердце волновали,
Чтоб на каждый затаенный вздох
Все слова любовью отвечали.
Что же, принимаю вызов твой!
Я не ставлю над стихом названья.
Свежею весеннею травой
Этих строк наполнено дыханье.
Из жажды музыки пишу стихи мои,
Из страсти к музыке напевы их слагаю
Так звучно, что мечте нет ни конца, ни краю,
И девушка мой стих читает в забытьи.
Я в сердце к ней войду, верней, чем яд змеи.
Хотела б убежать. Но вот я нагоняю.
Моя? Скажи мне. Да? Моя? Я это знаю.
Тебе огонь души. Тебе стихов ручьи.
Твои стихи поют, как звучный
В лесу стремящийся ручей;
С ним незабудки неразлучны
И тени зыбкие ветвей.
Порой, при месяце, глядится
В него косматый лесовик,
И в нем давно купать копытца
Чертенок маленький привык.
Однажды в год, в святой сочельник,
Сияет ангел надо льдом,
Вы хотите, чтоб стихами
Я опять заговорил,
Но чтоб новыми стезями
Верх Парнаса находил:
Чтобы славил нежны розы,
Верность женския любви,
Где трескучие морозы
И кокетства лишь одни!
Чтоб при ташке в доломане
Посошок в руке держал
Придет к моим стихам неведомый поэт
И жадно перечтет забытые страницы,
Ему в лицо блеснет души угасшей свет,
Пред ним мечты мои составят вереницы.
Но смерти для души за гранью гроба — нет!
Я буду снова жив, я снова гость темницы, —
И смутно долетит ко мне чужой привет,
И жадно вздрогну я — откроются зеницы!
И вспомню я сквозь сон, что был поэтом я,
И помутится вся, до дна, душа моя,
Я песенки утром пою для детей,
А под вечер — пою для себя.
Я днем веселее, а под вечер нежней,
Я думаю в сумерки о сказке моей,
И детский смех тише…
Или я неясно слышу?
Ах, петь бы под солнцем о малых зайчатах,
Ах, петь на свету, и чтоб полдень был вечно!
Веселой, смешливою быть и беспечной,
Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино,
Не поцелуемся мы утром рано,
А ввечеру не поглядим в окно.
Ты дышишь солнцем, я дышу луною,
Но живы мы любовию одною
Со мной всегда мой верный, нежный друг,
С тобой твоя веселая подруга.
Но мне понятен серых глаз испуг,
Gravе nе rеdиrеt faеculum Pyrraе. Horat. Od.
Грозная буря со вихрем несется,
Норда сын буйный ревет Аквилон,
Твердь во своем основаньи трясется,
Мраком облегся вокруг небосклон.
Новый Аттила весь мир ужасает,
Ищет коварно реками кровь лить;
Скиптром свинцовым он все подавляет,
Пиррин1 к нам хощет злой век возвратить.
В сей преужасной бед общих пучине
Во мне стихи поют — на преломленьи дня,
Когда блестящий Шар начнет к морям спускаться.
Тогда стихи звучат, преследуют меня,
Как пчелы летние, жужжат, звенят, роятся.
О, полнопевный рой! Сюда ко мне, сюда!
Готово место вам, гирлянды строк крылатых.
Уже зенит пройден, светлей в морях вода,
Уже надмирный Диск скользит в воздушных скатах.
Люди Солнце разлюбили, надо к Солнцу их вернуть,
Свет Луны они забыли, потеряли Млечный путь.
Развенчав Царицу-Воду, отрекаясь от Огня,
Изменили всю Природу, замок Ночи, праздник Дня.
В тюрьмах дум своих, в сцепленьи зданий-склепов, слов-могил
Позабыли о теченьи Чисел, Вечности, Светил.
Но качнулось коромысло золотое в Небесах,
Мысли Неба, Звезды-Числа, брызнув, светят здесь в словах.
Здесь мои избрали строки, пали в мой журчащий стих,
Чтоб звенели в нем намеки всех колодцев неземных.
О, как это близко и знаемо!
…Толпа тротуаром плывет,
А пес, потерявший хозяина,
Во мне его ищет…
Во мне его ищет… И вот
Он тычется мордой в прохожих…
Обнюхает боты, пальто,
Посмотрит — как будто похожий,
А в душу заглянет — не то!
Забудь житейские заботы,
Уписывая бергамоты.
Кто истинный славяноросс,
Тот вмиг проглотит абрикос.
В невинности души твоей
Ты можешь разом сесть десяток кренделей.
Когда ты чернокнижник,
(30 апреля 1888 года)
Пятьдесят лебедей пронесли
С юга вешние крики в полесье,
И мы слышали, дети земли,
Как звучала их песнь с поднебесья,
Майков медь этих звуков для нас
Отчеканил стихом-чародеем,
И за это в торжественный час
Люблю я целый день провесть меж гор и скал.
Не думай, чтобы я в то время размышлял
О благости небес, величии природы
И, под гармонию ее, я строил стих.
Рассеянно гляжу на дремлющие воды
Лесного озера и верхи сосн густых,
Обрывы желтые в молчаньи их угрюмом;
Без мысли и ленив, смотрю я, как с полей
Станицы тянутся гусей и журавлей
И утки дикие ныряют в воду с шумом;
Пестрить мне страшно ваш альбом
Своими грешными стихами;
Как ваша жизнь, он незнаком
Иль раззнакомился с страстями.
Он чист и бел, как светлый храм
Архитектуры древне-строгой.
Где служат истинному богу,
Там места нет земным богам.
Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нем толпа пустая,
Стихов принципиально не читая,
Раз нет в них ананасов и авто,
Фокстротт, кинематограф и лото —
Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа его простая,
Как день весны. Но это знает кто?
Когда стихи тебе я отдаю,
Их больше бы уж сердце не узнало,
И лучшего, что в сердце я таю,
Ни разу ты еще не прочитала.
Как около приманчивых цветов
Рой бабочек, белея нежно, вьется,
Так у меня о розы дивных снов
Что звучных строф крылом жемчужным бьется.Увы! рука моя так тяжела:
Коснусь до них — и облако слетает,
И с нежного, дрожащего крыла
Тёмный пасмурный день,
ясный день голубой —
каждый день человек
недоволен собой. Сеет хлеб.
Изменяет течение рек.
И опять — недоволен
собой человек. У него за плечами
огни, города.
Всё равно нет покоя
человеку труда! Он работал. Устал.
Была эпоха денег,
Был девятнадцатый век.
И жил в Германии Гейне,
Невыдержанный человек.
В партиях не состоявший,
Он как обыватель жил.
Служил он и нашим, и вашим —
И никому не служил.
Был острою злостью просоленным
Его романтический стих.
Мне снилось, что белые козы
Ко мне на участок пришли.
Они обглодали березы, Все съели и молча ушли.
Проснулся — и тихие слезы,
И тихие слезы текли.В окно посмотрел — удивился:
Как за ночь мой лес поредел,
Пока я так глупо ленился,
Пока над стихами сидел.Идут из-за леса морозы.
Готовы ли к холоду мы?
Идут, приближаются козы,
Дайте силу мне Самсона;
Дайте мне Сократов ум;
Дайте легкие Клеона,
Оглашавшие форум;
Цицерона красноречье,
Ювеналовскую злость,
И Эзопово увечье,
И магическую трость!
Дайте бочку Диогена;
У нас, у небольших певцов,
Рука и сердце в вечной ссоре:
Одно тебе, без лишних слов,
Давно бы несколько стихов
Сердечных молвило, на горе
Моих воинственных врагов;
Другая ж лето всё чертила
В стихах тяжелых вялый вздор,
А между тем и воды с гор
И из чернильницы чернила
Красавцы, не ездите!
Песками глуша,
Пропавшего без вести
Не скажет душа.
Напрасные поиски,
Красавцы, не лгу!
Пропавший покоится
В надежном гробу.