По синему Морю Корабль наш плывет,
От края до края — сияние вод.
Корабль — драгоценный, товары на нем —
Услада для взора, играют огнем.
И хочется многим товары купить,
Но Рок им велел прихотливыми быть.
Коль скуп ты, давай немудреную медь,
Но, раз дешевишься, не будут гореть.
Коль беден, давай нам последнюю медь,
И будут рубином играть и алеть.
А если обманом иль силой возьмешь,
Ты вместо сокровищ — чудовищ найдешь.
Так едем мы Морем, причалим, и ждем,
Товары волшебным сияют огнем.
И многие думают — мы колдуны,
И многие думают — просто лгуны.
Ни тем, ни другим не сказав ничего,
Мы дива даем с Корабля своего.
Одних осчастливим, других же смутим,
И снова мы в Море, и снова мы с ним.
В безбрежном и нежном кораллы найдем,
И много рубинов с кровавым огнем.
посвящение на книге «Эрос»
В моей крови — слепой Двойник.
Он редко кажет дымный лик, —
Тревожный, вещий, сокровенный.
Приникнул ухом… Где ты, пленный?
И мысль рванулась… и молчит.
На дне глухая кровь стучит…
Стучит — бежит… Стучит — бежит…
Слепой огонь во мне струит.
Огонь древней, чем пламя звезд,
В ней память темных, старых мест.
В ней пламень черный, пламень древний.
В ней тьма горит, в ней света нет,
Она властительней и гневней,
Чем вихрь сияющих планет.
Слепой Двойник! Мой Пращур пленный!
Властитель мне невнятных грез!
С какой покинутой вселенной
Ты тайны душные принес?
Зачем во тьму кровосмешений,
К соприкасаньям алых жал
Меня — Эдипа, ты послал
Искать зловещих откровений?
Туда, во мглу Небытия,
Ты безвременным, мертвым комом
Катилась, мертвая земля,
Над собирающимся громом.
И словно облак обволок
Порядок строя мирового,
И презирающий зрачок,
И прорастающее слово.
Толчками рухнувших Мессин,
Провалом грешной Мартиники
Среди неузнанных руин
Приподымался смысл великий.
Развили грозные огни
Все беспокойней, все нестройней —
Нечеловеческие дни,
Нечеловеческие бойни…
И я к груди земли приник
И понял: в гром землетрясений
Склоняет исполинский лик
Из дней глаголющий нам Гений.
Он — Справедливый Судия. —
Мерцая мрачным приговором,
Давно смятенного меня
Опламенил глухим прозором.
И видел там, за громом битв
Восстанье Светлого Завета
В волне рыданий и молитв
И набегающего Света.
И ныне знаю: морок злой
Нас обуявших ослеплений
Перегорит, как ветхий слой,
И Солнце спустится, как гений, —
И громовая полоса,
Огнем палящая глазницы, —
Далекий грохот колеса
Золотордяной колесницы.
На плаху склонишься ты головой своей…
Ударит колокол, ножа проблещет жало —
И крикнут мускулы в сверкании огней
На пиршестве кровавого металла.
И солнце рдяное и вечер, цвета серы,
Карбункулы рассыпав над землей,
За преступления лиричные, без меры
Карающую смерть увидят над тобой.
Сомкнет вокруг тебя свой океан безбрежный
Толпа преступная, — как любящая мать
Возьмет твой гроб, чтобы с любовью нежной
Труп окровавленный баюкать и качать.
Толпа, порочная как дерево с плодами
Созревших ядов, станет над тобой
И память о тебе взнесет над головами
Кинжалом, блещущим кровавою игрой.
На плаху склонишься ты головой своей…
Ударит колокол… ножа проблещет жало…
И крикнут мускулы в сверкании огней
На пиршестве и крови и металла.
Ветер гонит тучу дыма,
Словно грузного коня.
Вслед за ним неумолимо
Встало зарево огня.Только в редкие просветы
Темно-бурых тополей
Видно розовые светы
Обезумевших полей.Ярко вспыхивает маис,
С острым запахом смолы,
И, шипя и разгораясь,
В пламя падают стволы.Резкий грохот, тяжкий топот,
Вой, мычанье, визг и рев,
И зловеще-тихий ропот
Закипающих ручьев.Вон несется слон-пустынник,
Лев стремительно бежит,
Обезьяна держит финик
И пронзительно визжит.С вепрем стиснутый бок-о-бок,
Легкий волк, душа ловитв,
Зубы белы, взор не робок —
Только время не для битв.А за ними в дымных пущах
Льется новая волна
Опаленных и ревущих…
Как назвать их имена? Словно там, под сводом ада,
Дьявол щелкает бичом,
Чтобы грешников громада
Вышла бешеным смерчом.Все страшней в ночи бессонной,
Все быстрее дикий бег,
И, огнями ослепленный,
Черной кровью обагренный,
Первым гибнет человек.
Свершилось. Хитростью упорной
Убита честь. Еще один
Подъемлет меч на ниве черной
Братоубийца паладин!
Ужели правда, о, болгаре,
Что факел ваш в огне войны,
Ужель в убийственном пожаре
Живые узы сожжены!
Еще не в силах сердце верить
Испепеляющему сну,
Еще рассудку не измерить
Измены черной глубину…
Итак — забыто все, что было:
И честь, и вера, и любовь;
Освобожденная забыла
Освободительницы кровь!
Да, все ужасной дышит новью,
Не черный вымысел, не сон:
Славянский меч славянской кровью
Отныне будет обагрен.
Ударил гром и вынут жребий.
Братоубийцу судит Бог.
Еще один сияет в небе
Величья нашего залог.
И дети гибнувших под Плевной
За честь отчизны — рады лечь…
Но страшен лик России гневной,
В ее деснице — грозен меч!
И с ними тех героев тени,
Благословение и месть,
Что полегли в огне сражений
За жизнь Болгарии и честь!..
Пройдут года. Войны потемки
Заменит золото огней…
Прочтут бесстрашные потомки
Страницы скорбных наших дней…
Но ужас в душах колыхнется,
Узнавших черный жребий твой,
И каждый, каждый содрогнется
Перед изменой роковой!
Ночь прошла за шумной встречей года…
Сколько сладкой муки! Сколько раз
Я ловил, сквозь блеск огней и говор,
Быстрый взгляд твоих влюбленных глаз!
Вышли мы, когда уже светало
И в церквах затеплились огни…
О, как мы любили! Как томились!
Но и здесь мы были не одни.
Молча шла ты об руку со мною
По средине улиц. Городок
Точно вымер. Мягко веял влажный
Тающего снега холодок…
Но подезд уж близок. Вот и двери…
О, прощальный милый взгляд! «Хоть раз,
Только раз прильнуть к тебе всем сердцем
В этот ранний, в этот сладкий час!»
Но сестра стоит, глядит бесстрастно.
«Доброй ночи!» Сдержанный поклон,
Стук дверей — и я один. Молчанье,
Бледный сумрак, предрассветный звон…
Ангел, дней моих хранитель,
С лампой в комнате сидел.
Он хранил мою обитель,
Где лежал я и болел.Обессиленный недугом,
От товарищей вдали,
Я дремал. И друг за другом
Предо мной виденья шли.Снилось мне, что я младенцем
В тонкой капсуле пелен
Иудейским поселенцем
В край далекий привезен.Перед Иродовой бандой
Трепетали мы. Но тут
В белом домике с верандой
Обрели себе приют.Ослик пасся близ оливы,
Я резвился на песке.
Мать с Иосифом, счастливы,
Хлопотали вдалеке.Часто я в тени у сфинкса
Отдыхал, и светлый Нил,
Словно выпуклая линза,
Отражал лучи светил.И в неясном этом свете,
В этом радужном огне
Духи, ангелы и дети
На свирелях пели мне.Но когда пришла идея
Возвратиться нам домой
И простерла Иудея
Перед нами образ свой —Нищету свою и злобу,
Нетерпимость, рабский страх,
Где ложилась на трущобу
Тень распятого в горах, -Вскрикнул я и пробудился…
И у лампы близ огня
Взор твой ангельский светился,
Устремленный на меня.
Мы долю выбрали свою,
Она мужская, да, мужская!
И мы теперь всегда в бою —
У нас профессия такая.
В слепом огне пылает дом,
И стонут балки под ногами,
А мы идем, мы идем,
И тушим пламя, тушим пламя…
Ревет пылающая нефть
Просторы мучая земные.
А мы, от дыма онемев,
Смиряем реки нефтяные.
Что было с нами в том дыму,
Как было весело и страшно,
Мы не расскажем никому —
Мы просто были в рукопашной.
А мы такие же как вы, —
Ребята с силой непочатой.
Вот скинем маски с головы,
И пусть влюбляются девчата!
Мы тушим пламя, вяжем дым,
За все пожары мы в ответе,
Лишь погасить мы не дадим
Огонь любви на белом свете.
И пусть останется в веках
Тот миг, когда сквозь дым угарный,
Ребенка на больших руках
Выносит бережно пожарный!
Мы долю выбрали свою,
Она мужская, да, мужская!
И мы теперь всегда в бою —
У нас профессия такая.
Уже подростками мы знаем,
По книгам истины уча:
Лишь безответная, глухая
Любовь крепка и горяча.Из тех же книжек нам известно —
Она по-своему живет:
Гудит, как пламя в печке тесной,
И, как вода в трубе, ревет.Меж тем и жизнь внушает строго:
Нужны труба, ограда, печь,
И что без этого не могут
Огонь — гореть, а воды — течь, И что, едва на волю выйдя,
Слабеют чувства и мечты…
Но я огонь свободным видел,
В нем было больше красоты! Клубя нагретый рыжий воздух,
Он рвался так в холодный мрак,
Что перепутывались звезды
С живыми искрами костра.Я видел также не мятежной,
А золотой воды разлив,
Она спала, весь лес прибрежный,
Весь мир в себе отобразив.Ценя все вольное на свете,
Я любовался ею вновь
И встретил женщину, и встретил
Ее ответную любовь.И вот она вольна меж нами,
Не стеснена, какая есть!
И к звездам рвется, словно пламя,
И мир отобразила весь!
Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода, -
Мы не ждали его — не за легкой добычей пошли.
Провожая закат, мы живем ожиданьем восхода
И, влюбленные в море, живем ожиданьем земли.
Помнишь детские сны о походах Великой Армады,
Абордажи, бои, паруса — и под ложечкой ком?..
Все сбылось: "Становись! Становись!" — раздаются команды, -
Это требует море — скорей становись моряком!
Наверху, впереди — злее ветры, багровее зори, -
Правда, сверху видней, впереди же — исход и земля.
Вы матросские робы, кровавые ваши мозоли
Не забудьте, ребята, когда-то надев кителя!
По сигналу "Пошел!" оживают продрогшие реи,
Горизонт опрокинулся, мачты упали ничком.
Становись, становись, становись человеком скорее, -
Это значит на море — скорей становись моряком!
Поднимаемся в небо по вантам, как будто по вехам, -
Там и ветер живой — он кричит, а не шепчет тайком:
Становись, становись, становись, становись человеком! -
Это значит на море — скорей становись моряком!
Чтоб отсутствием долгим вас близкие не попрекали,
Не грубейте душой и не будьте покорны судьбе, -
Оставайтесь, ребята, людьми, становясь моряками;
Становясь капитаном — храните матроса в себе!
Посвящено А. А. Фету
Уходит пестрый день и, теша смертных очи,
Горит на западе зарею золотой;
Кой-где румянится теней сгущенный рой,
И бездна ярких звезд плывет над бездной ночи…
Вот-вот они,—
О, Господи!— Твои вечерние огни!..
Столицы дремлющей тяжелые фасады
Слепыми окнами глядят со всех сторон: —
Кой-где голодному блестящий снится сон,
Кой-где для слез любви еще горят лампады…
Вот-вот они,—
О, Господи!— Твои вечерние огни!..
На склоне скорбных дней, еще глаза поэта
Сквозь бездну зла и лжи провидят красоту;
Еще душа таит горячую мечту
И вдохновение,— последний проблеск света…
Вот-вот они,—
О, Господи!— Твои вечерние огни!..
Когда земной кумир окажется химерой,
И в мир, где некогда лилась людская кровь,
Сойдет сиять и греть небесная любовь,
Все человечество, быть может, скажет с верой:
Вот-вот они,—
О, Господи!— Твои вечерние огни!..
Посвящено А. А. Фету
Уходит пестрый день и, теша смертных очи,
Горит на западе зарею золотой;
Кой-где румянится теней сгущенный рой,
И бездна ярких звезд плывет над бездной ночи…
Вот-вот они,—
О, Господи!— Твои вечерние огни!..
Столицы дремлющей тяжелые фасады
Слепыми окнами глядят со всех сторон: —
Кой-где голодному блестящий снится сон,
Кой-где для слез любви еще горят лампады…
Вот-вот они,—
О, Господи!— Твои вечерние огни!..
На склоне скорбных дней, еще глаза поэта
Сквозь бездну зла и лжи провидят красоту;
Еще душа таит горячую мечту
И вдохновение,— последний проблеск света…
Вот-вот они,—
О, Господи!— Твои вечерние огни!..
Когда земной кумир окажется химерой,
И в мир, где некогда лилась людская кровь,
Сойдет сиять и греть небесная любовь,
Все человечество, быть может, скажет с верой:
Вот-вот они,—
О, Господи!— Твои вечерние огни!..
Восходит фимиам, курясь пред алтарем,
Звеня серебряно, качаются кадила,
И дымка ладана, рожденная огнем,
Плывя, чело святых молельно осенила.
Моленья долгие под сводами дрожат,
И плачет пламя свеч. Длиннее и короче
Их устремления. Тоскливо-бледный ряд,
Как будто сонные, слепясь, мигают очи.
У сумрачных колонн, где стонов тлеет страсть,
Трепещет белое снежисто покрывало,
Там сердце, сумрака изведавшее власть,
Как ладан от огня, горит и бьется ало.
До вышних областей восходит фимиам,
Идя, как из цветка, из чашечки кадила.
Был ладан веществом, — как запах входит в храм;
Сожженный пламенем, он красочная сила.
И сердце женщины, лелеющее стон,
Когда расплавится, тогда лишь будет сильно
И сталью вырвется из кожаных ножон,
Лазурным пламенем взнесясь над всем, что пыльно.
Вошла я в храм. Сквозь сумрак туч
Светила дня последний луч
Пробился вдруг и осветил
И плиты древних двух могил,
И лики темные святых
В блестящих ризах золотых.
Святые те глядят на нас...
Суров их взгляд, но в поздний час,
Когда потушены огни
И смолкнет все, тогда они
Благого Господа за нас
Со скорбью молят в поздний час.
Когда потушены огни,
С тоскою молятся они:
"О, Боже, Ты детей Твоих
За вздох о бедствиях чужих,
За шаг к добру, за миг любви
За это все благослови!
За вздох о бедствиях чужих,
Когда не счесть и бед своих,
Когда властительный кумир
Смущает ум... пошли им мир,
Душе болеющей покой,
Им тайны благости открой!"
Огнем к тебе горят мой дух;
Твой образ носится вокруг.
Куда ни иду я — ты за мной,
То с наслажденьем, то с тоской.Тебя встречаю я во всем:
В лесу и в небе голубом.
Гремит ли песня соловья —
Твой сладкий голос слышу я.Сияют звезды в небесах —
Какой огонь в твоих глазах!
Благоуханья ночь полна —
Твое дыханье льет она.И звездный блеск, душистый луч
И все сливается вокруг,
А там далеко вал шумит,
Мир гаснет, чувство прочь летит.И, в упоеньи, из себя
Во всё переливаюсь я.
Живу ли я, дышу ли я?
Я всё люблю, и нет меня.Я — сине море, мнится мне,
Ты солнцем светишь в вышине,
И всё вперед, вперед, грядой,
Валы идут к тебе одной.Тебя хватаю жадно я,
Вниз, солнце, я влеку тебя,
Вниз, к алой вечера заре,
Вниз, к смертной сладостной поре.И вот ты наконец со мной:
Шумите ж, волны, чередой,
Луна, всходи и заходи.
Мы спим — никто нас не буди!
Схимница юная в саване черном,
бледные руки слагая на грудь,
с взором померкшим, поникшим, покорным.
Ночь совершает свой траурный путь.
Гаснут под взором ее, умирая,
краски и крылья, глаза и лучи,
лишь за оградой далекого Рая
внятней гремят золотые ключи.
Строгие смутны ее очертанья:
саван широкий, высокий клобук,
горькие вздохи, глухие рыданья
стелются сзади за нею… но вдруг
все ее очи на небо подяты,
все мириады горящих очей,
блещут ее золотые стигматы,
в сладком огне нисходящих мечей.
Кровоточа, как багровая рана,
рдеет луна на разверстом бедре.
Там в небесах по ступеням тумана
Ангелы сходят, восходят горе.
Боже! к Тебе простираю я длани,
о низведи сожигающий меч,
чтобы в огне нестерпимых пыланий
мог я ночные стигматы зажечь!
Еще не все сломили мы преграды,
Еще гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.
Товарищи, мы — в огненном кольце!
На нас идет вся хищная порода.
Насильники стоят в родном краю.
Судьбою нам дано лишь два исхода:
Иль победить, иль честно пасть в бою.
Но в тяжкий час, сомкнув свои отряды
И к небесам взметнув наш алый флаг,
Мы верим все, что за кольцом осады
Другим кольцом охвачен злобный враг,
Что братская к нам скоро рать пробьется,
Что близится приход великих дней,
Тех дней, когда в тылу врага сольется
В сплошной огонь кольцо иных огней.
Товарищи! В возвышенных надеждах,
Кто духом пал, отрады не найдет.
Позор тому, кто в траурных одеждах
Сегодня к нам на праздник наш придет.
Товарищи, в день славного кануна
Пусть прогремит наш лозунг боевой:
«Да здравствует всемирная коммуна!»
«Да здравствует наш праздник трудовой!»
Не встанешь ты из векового праха,
Ты не блеснешь под знаменем креста,
Тяжелый меч наследников Рорбаха,
Ливонии прекрасной красота!
Прошла пора твоих завоеваний,
Когда в огнях тревоги боевой,
Вожди побед, смирители Казани,
Смирялися, бледнея, пред тобой! Но тишина постыдного забвенья
Не все, не все у славы отняла:
И черные дела опустошенья,
И доблести возвышенной дела…
Они живут для музы песнопенья,
Для гордости поэтова чела! -Рукою лет разбитые громады,
Где бранная воспитывалась честь,
Где торжество не ведало пощады,
И грозную разгорячало месть, -
Несмелый внук ливонца удалого
Глядит на ваш красноречивый прах…
И нет в груди волнения живого,
И нет огня в бессмысленных очах! Таков ли взор любимца вдохновенья,
В душе его такая ль тишина,
Когда ему, под рубищем забвенья,
Является святая старина?
Исполненный божественной отрады,
Он зрит в мечтах минувшие века;
Душа кипит; горят, яснеют взгляды…
И падает к струнам его рука.
И дал мне Господь две скрижали
каменные... А на них все слова,
которые изрек вам Господь на горе
из среды огня...
строка 2Второзак., ИX, 10
Я внимаю мучительным стонам твоим,
И с глубокой тоскою в груди
Я гляжу на громады скалы роковой,
На тяжелые цепи твои...
О, Зевес был жестокий, безжалостный бог,
Беспощадный во власти своей!..
Но умолкни на миг, жертва мести слепой,
Посмотри на меня, Прометей!
Не украл я у бога святого огня,
Не украл: он мне сам его дал,
И нести его к людям, в мир рабства и тьмы,
И беречь и хранить завещал!
Не украл я у бога святого огня
И не даром его получил:
И слезами своими, и кровью своей
Я за этот огонь заплатил.
И доныне еще я плачу за него
И слезами, и кровью своей,
И не коршун один грудь больную клюет -
Сотни коршунов, тысячи змей
В беззащитное бедное сердце впились,
Рвут кровавые раны мои...
О, что значат, в сравнении с мукой моей,
Все страданья, все муки твои?!.
Клейми, толпа, клейми в чаду сует всечасных
Из низкой зависти мой громоносный стих:
Тебе не устрашить питомца муз прекрасных,
Тебе не сокрушить треножников златых!..
Озлилась ты?! так зри ж, каким огнем презренья,
Какою гордостью горит мой ярый взор,
Как смело черпаю я в море вдохновенья
Свинцовый стих тебе в позор! Да, да! клейми меня!.. Но не бесславь восторгом
Своим бессмысленным поэта вещих слов!
Я ввек не осрамлю себя презренным торгом,
Вовеки не склонюсь пред сонмищем врагов:
Я вечно буду петь и песней наслаждаться,
Я вечно буду пить чарующий нектар.
Раздайся ж прочь, толпа!.. довольно насмехаться!
Тебе ль познать Пруткова дар? Постой!.. Скажи: за что ты злобно так смеешься?
Скажи: чего давно так ждешь ты от меня?
Не льстивых ли похвал?! Нет, их ты не дождешься!
Призванью своему по гроб не изменя,
Но с правдой на устах, улыбкою дрожащих,
С змеею желчною в изношенной груди,
Тебя я наведу в стихах, огнем палящих,
На путь с неправого пути!
Болезнь, седины, труп,
Три вечные пятна
Для видящего Муни.
Яд в меде нежных губ,
С расщелиной Весна,
Декабрь — уже в Июне.
Но мне болезнь и боль
Есть огненный исход,
Кремнистый путь познанья.
Неволишь, так неволь,
Крылатым есть полет,
Лечу, мне нет изгнанья.
И седина есть снег,
И старость — замок дней,
Где пол и стены льдяны.
Минут там ровен бег,
Там радуга огней,
Там радости румяны.
И труп, чужой, родной —
Тоска, но лишь на миг,
И снова — до свиданья.
А если это мой, —
Свободу я постиг,
Вновь — светлое скитанье.
И трем богам молясь,
Я засветил огонь
Пред Брамой, Вишну, Сивой.
И мраку каждый час
Пою: «Меня не тронь.
Я вольный и красивый.»
На, горах, в избе просторной
Жил старик богатый, Гром:
У него три сына было.
Так и жили вчетвером.
Солнце было старшим сыном.
Месяц был середовик,
А Огонь, меньшой сынишка.
Всех бойчей, да невелик.
Раз пришло отцу на мысли
Испытать родную кровь:
Коли дети вправду любит,
Так сильна-ли их любовь?
Думал старый и надумал:
(Быть великий знахарь Гром)
Обернулся незнакомым
Он захожим молодцем.
Вот ребята в поле пашут,
Вдруг подходит молодец
И кричит: «Скорей бегите!
Помирает ваш отец!»
Прежде всех Огонь пустился.
Только ростом быль он мал.
Старший брать—за ним же, следом
И далеко обогнал.
Месяц думает! «Куда мне
Торопиться? Погожу…»
Вынул хлеба из котомки,
Сел обедать на межу.
«Ну, сказал отец, ты, Солнце,
Бегай в Небе через ночь:
Ты родительскому горю
Не задумался помочь!»
Ты, середний, мало любишь
И большой руки лентяй,
Так ходи ты в небе, ночью.
То расти, то ущербай!
Ты, меньшой, пришел всех позже.
Ну, да это не беда:
Больше всех отца ты любишь.
Так свети Огонь всегда!".
От страха, от страха
Сгорела рубаха,
Как моль над огнем,
На теле моем!
И маюсь да маюсь,
Как сонный скитаюсь
И кое-где днем
Всё жмусь за углом.
А дом мне — ловушка:
Под сонным подушка
Вертится, горит.
«Идут!» — говорит…
Полиция ловит,
Хожалый становит
То сеть, то капкан:
Пропал ты, Иван!..
А было же время,
Не прыгала в темя,
Ни в пятки душа,
Хоть жил без гроша.
И песни певались…
И как любовались
Соседки гурьбой
Моей холостьбой.
Крест киевский чудный
И складень нагрудный,
Цельба от тоски,
Мне были легки.
Но в доле суровой
Что камень жерновый,
Что груз на коне
Стал крест мой на мне!..
Броди в подгороднях,
Но в храмах господних
Являться не смей:
Там много людей!..
* * *
Мир божий мне клетка,
Все кажется — вот
За мной уж народ…
Собаки залают,
Боюся: «Поймают,
В сибирку запрут
И в ссылку сошлют!..»
От страха, от страха
Сгорела рубаха,
Как моль над огнем,
На теле моем!..
Большая черная звезда.
Остановились поезда.
Остановились корабли.
Травой дороги поросли.
Молчат бульвары и сады.
Молчат унылые дрозды.
Молчит Марго, бела, как мел,
Молчит Гюго, он онемел.
Не бьют часы. Застыл фонтан.
Стоит, не двинется туман.Но вот опять вошла зима
В пустые темные дома.
Париж измучен, ночь не спит,
В бреду он на восток глядит:
Что значат беглые огни!
Куда опять идут они!
Ты можешь жить! Я не живу.
Молчи, они идут в Москву,
Они идут за годом год,
Они берут за дотом дот,
Ты не подымешь головы —
Они уж близко от Москвы.
Прощай, Париж, прощай навек!
Далекий дым и белый снег.Его ты белым не зови:
Он весь в огне, он весь в крови.
Гляди — они бегут назад,
Гляди — они в снегу лежат.
Пылает море серых крыш,
И на заре горит Париж,
Как будто холод тех могил
Его согрел и оживил.
Я вижу свет и снег в крови.
Я буду жить. И ты живи.
Бред ночных путей, хмельные кубки.
Город — море, волны темных стен.
Спи, моряк, впивай, дремля на рубке,
Ропот вод, плеск ослепленных пен.
Спи, моряк! Что черно? Мозамбик ли?
Суматра ль? В лесу из пальм сквозных,
Взор томя пестро, огни возникли,
Пляски сказок… Вред путей ночных!
Город — море, волны стен. Бубенчик
Санок чьих-то; колокол в тени;
В церкви свет; икон извечный венчик…
Нет! бред льнет: в лесу из пальм огни.
Спи, моряк, дремля на рубке! Вспомни:
Нега рук желанных, пламя губ,
Каждый вздох, за дрожью дрожь, истомней…
Больше, глубже! миг, ты слишком груб!
Колокол в тени. Сов! сон! помедли,
Дай дослушать милый шепот, вкинь
В негу рук желанных — вновь! То бред ли,
Вод ли ропот? Свод звездистый синь.
Чьи-то санки. Пляска сказок снова ль?
Спи, моряк, на рубке, блеск впивай.
Город — море. Кубков пьяных вдоволь.
Пей и помни свой померкший рай.
Как ни странно это слышать, все же истина верна: —
Свет противник, мрак помощник прорастанию зерна.
Под землею призрак жизни должен выждать нужный срок,
Чтобы колос золотистый из него родиться мог.
В черной тьме биенье жизни, зелень бледная, росток,
Лишь за этим стебель, колос, пышность зерен, желтый сок.
Мировой цветок, который назван Солнцем меж людей,
Утомясь, уходит в горы, или в глубь ночных морей.
Но, побывши в сонном мраке, в час рассвета, после грез,
Он горит пышнее, чем маки, ярче самых пышных роз.
Черный уголь — символ жизни, а не смерти для меня: —
Был Огонь здесь, говорю я, будет вновь напев Огня,
И не черный ли нам уголь, чтоб украсить светлый час,
Из себя произрождает ярко-праздничный алмаз.
Все цвета в одном согласны входят все они — в цветы.
Черной тьме привет мой светлый мой светлый, в Литургии Красоты!
Вкруг раковины млеет хотящая вода,
Вкруг влаги ярко рдеет живой огонь, всегда.
Вокруг пожара — воздух, вкруг воздуха — эфир,
Вокруг эфира — зренье, здесь замкнут целый мир.
Вкруг раковины — воздух, эфир, огонь, вода.
А в раковине круглой — какая там звезда?
Там скрыт ли нежный жемчуг? Добро там или Зло?
В ковчеге сокровенном — священное число.
Хранит оно безгласно всю цельность бытия,
И в нем, бесстрастно, ясно, в забвеньи — Ты и Я.
Но тотчас лик за ликом мелькнет в дрожащей мгле,
Едва лишь разделенье означится в числе.
Плывут, ползут, летают, меж страшных камышей,
Чудовищные рыбы и жадный птицезмей.
И вот свирель Я сделал; пропел Себя в веках,
И Ты, любовь, явилась, вся в нежных жемчугах.
[Вечернею порою,
Склоняясь над ружьем,
Стоял солдат с тоскою
На вале крепостном.]По небу голубому
Плыл месяц молодой;
По валу крепостному
Вдоль ходит часовой.
[Мундир Преображенский
Стан стройный обхватил.]Вокруг мгновенный трепет
И шелест парусов,
Невы невнятный лепет
И крики рыбаков…
[Томится чем-то дивным
Душа моя давно.]Шумит река. Но войн
Не слышит плеску волн
И бродит, неспокоен.
Сердечной думы полн.
[Луч месяца трепещет
На шпице крепостном,
Огонь восторга блещет
На воине младом.]Луч месяца играет
На трепетных струях,
Огонь души пылает
У воина в очах.
С волненьем обычайным,
Отрадою дыша,
Томится чем-то тайным
[Высокая] душа.[Грудь юного в волненьи,
Роятся и кипят]Безмолвие в природе,
Но в волнует кровь
И к правде и к свободе
Священная любовь.
Кипят в нем и роятся
Высокие мечты
И вылететь стремятся,
Как будто из тюрьмы.Свое предназначенье
Узнав в тиши ночной,
«Не это ль вдохновенье?» —
Рек воин молодой.Кто ж был сей
Сей дивный часовой?
Певец наш вдохновенный,
Державин молодой.
А после — шаль висела у огня,
и волосы, не знавшие законов
прически, отряхнулись от заколок
и медленно обволокли меня.Я в них входил, как бы входил в туман
в горах сванетских, чтобы там погибнуть,
и все-таки я их не мог покинуть,
и я плутал в них и впадал в обман.Так погибал я в облаке твоем.
Ты догадалась — и встряхнула ситом,
пахнуло запахом земным и сытым,
и хлеб ячменный мы пекли вдвоем.Очаг дышал все жарче, все сильней.
О, как похожи были ты и пламя,
как вы горели трепетно и плавно,
и я гостил меж этих двух огней.Ты находилась рядом и вокруг,
но в лепете невнятного наречья,
изогнутою, около Двуречья
тебя увидеть захотел я вдруг.Чуть не сказал тебе я: «О лоза,
о нежная, расцветшая так рано…»
В Сванетии не знают винограда,
я не сказал. И я закрыл глаза.Расстались мы. И вот, скорей старик,
чем мальчик, не справляюсь я с собою,
и наклоняюсь головой седою,
и надо мной опять туман стоит.Верни меня к твоим словам, к рукам.
Задуманное облакам поведай,
я догадаюсь — по дождю, по ветру.
Прошу тебя, поведай облакам!
В Гомборском лесу на границе Кахети
Раскинулась осень. Какой бутафор
Устроил такие поминки о лете
И киноварь с охрой на листья растер? Меж кленом и буком ютился шиповник,
Был клен в озаренье и в зареве бук,
И каждый из них оказался виновник
Моих откровений, восторгов и мук.В кизиловой чаще кровавые жилы
Топорщил кустарник. За чащей вдали
Рядами стояли дубы-старожилы
И тоже к себе, как умели, влекли.Здесь осень сумела такие пассажи
Наляпать из охры, огня и белил,
Что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,
А клен, как Мурильо, на крыльях парил.Я лег на поляне, украшенной дубом,
Я весь растворился в пыланье огня.
Подобно бесчисленным арфам и трубам,
Кусты расступились и скрыли меня.Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал
И опыт осенних моих наблюдений
Отдать человечеству вновь пожелал.С тех пор мне собратьями сделались горы,
И нет мне покоя, когда на трубе
Поют в сентябре золотые Гомборы,
И гонят в просторы, и манят к себе.
Село замолчало; безлюдны дороги;
Недвижно бор темный стоит;
На светлые воды, на берег отлогий
Задумчиво месяц глядит.
Как яркие звезды, в тумане сверкают
Вдоль луга огни косарей,
И бледные тени их смутно мелькают
Вокруг разведенных огней.
И вторит отчетливо чуткое эхо
Уснувших давно берегов
Разгульные песни, и отзывы смеха,
И говор веселых косцов.
Вот песни умолкли; огни потухают;
Пустынно и тихо вокруг;
Лишь светлые звезды на небе сияют
И смотрят на воды и луг.
Как призраки, в зеркале вод отражаясь,
Зеленые ивы стоят
И, мерно от тихого ветра качаясь,
Чуть слышно ветвями шумят.
И в сумраке лунном, поднявшись высоко
Над крепко уснувшим селом,
Белеется церковь от изб недалеко,
Село осеняя крестом.
Спит люд деревенский, трудом утомленный,
Лишь где-нибудь бедная мать
Ребенка, при свете лучины зажженной,
Сквозь сон продолжает качать;
Да с жесткой постели поднятый нуждою,
Бездетный и слабый старик
Плетет себе обувь дрожащей рукою
Из свежих размоченных лык.
Смерть кругом… Горячей кровью
Весь залит наш край родимый…
Но в груди геройской буров
Жив огонь неугасимый.
Тот огонь—любовь к отчизне,
Тот огонь—любовь к свободе,
Нет той силы, что смогла-бы
Истребить его в народе!
Пусть-же враг нещадней губит,
Пусть еще сильнее давит, —
Но смириться, подчиниться
Нас во век он не заставит!
Пусть кругом чернее тучи,
Пусть страшней бушует битва, —
На душе—одно желанье,
На устах—одна молитва:
"Дай еще, еще, о Боже!
За свободу нам сразиться, " —
Из ножен наш меч священный,
Боевой наш меч стремится:
Против—ста один—идем мы, —
Все себя приносим смело
На алтарь отчизны, в жертву
За святое наше дело…
И настанет час желанный, —
Яркий луч во тьме пробьется,
И в груди остывшей мира
Сердце пылко вновь забьется.
В этом холоде бездушном,
В этом мраке молчаливом
Пусть теперь хоть голос правды
Грянет пламенным призывом.
Рушит сразу все преграды
Взрыв святой негодованья,
Он сметет позор бездействья
И уймет он крик страданья.
И тогда победой вспыхнет
Лозунг бургскаго народа,
И гласить во век он будет:
Независимость, свобода! *).
Нет, никогда и никакою волей
Алтарь поэзии насильно не зажечь, —
Молчат, как мертвые, ее святые звуки,
И не струится огненная речь.
Зато порой, из мелочи, из вздора,
Совсем из ничего, в природе иль в мечте,
Родится невзначай едва заметный облик,
И рвется он к добру и красоте.
И вот тогда, возникнув непонятно
Во сне, на гульбище, в работе, что томит, —
Незримый дух какой-то силы тайной
Святой огонь нежданно запалит.
Могучий вихрь поднимет в сердце пламя!
В полете дерзостном от тленья отрешен,
Парит свободно он, так царственно-высоко, —
Что нет ему ни граней, ни препон.
Не уловить счастливого мгновенья,
Не закрепить его словами, — умереть
Чистейшей искре той, в час просветленья духа
Не дать огня, не вспыхнуть и не тлеть.
— Куда же ты сердце свое простираешь?
— Я его простираю к Раю.
— Но разве об Аде ничего ты не знаешь?
— Нет, не знаю.
— Есть Ад престрашный, есть Ад прегрозный,
Жгучий, морозный.
Там цепкие крючья, и те, что здесь лепы,
Попадают в вертепы.
А в этих вертепах у бесов свирепых
Есть когти преостры.
Смиритесь же, братья, побойтесь проклятья,
Побойтесь вы, сестры.
И ты устрашися, безумный свирельник,
Я пропасть твою не измерю,
Ты знаешь, ведь будешь в огне ты, бездельник.
— Не верю.
Зачем быть в Аду мне, когда я пылаю
Пресветлой свечою?
Я сердце и здесь на огне оживляю,
И радуюсь зною.
И светом рожденное жгучее Слово
Ведет нас в восторг торжества золотого,
К нетленному Раю.
Я знаю.
Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
Тих и печален ручей у янтарной сосны,
Пеплом несмелым подёрнулись угли костра,
Вот и окончилось всё — расставаться пора.
Милая моя,
Солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?
Крылья сложили палатки — их кончен полёт,
Крылья расправил искатель разлук — самолёт,
И потихонечку пятится трап от крыла,
Вот уж действительно пропасть меж нами легла.
Милая моя,
Солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?
Не утешайте меня, мне слова не нужны,
Мне б отыскать тот ручей у янтарной сосны,
Вдруг сквозь туман там краснеет кусочек огня,
Вдруг у огня ожидают, представьте, меня!
Милая моя,
Солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?
Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
Тих и печален ручей у янтарной сосны,
Пеплом несмелым подёрнулись угли костра,
Вот и окончилось всё — расставаться пора.
Милая моя,
Солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?