Сгустились тучи, ветер веет,
Дубрава темная шумит;
За вихрем вихрь крутясь летит,
И даль просторная чернеет.
Лишь там, в дали степи обширной,
Как тайный луч звезды призывной,
Зажженый тайною рукой,
Горит огонь во тьме ночной.
Усталый странник, запоздалый,
Один среди родных степей
Спешит к ночлегу поскорей,
И мчится конь под ним усталый.
Пред ним и блещет и горит
Огонь вдали сквозь полог черный.
Быть может, он его манит
Под кров родных уединенный.
Ему настанет счастья час,
Там встретит он свою отраду:
Родимый дружелюбный глас,
Там все его… Но мне погас
Тот огнь, что мне сулил награду;
К нему стремлюсь я всей душой,
Я с ним хотел здесь счастье встретить;
Но он мне на земле не светит!
И я как огнь во тьме ночьной,
Горюю в мире сиротой.
Кто глаза ея оправил
В завлекательный магнит?
Вместо сердца камень вставил,
Желтый камень хризолит?
И когда в блестящем зале,
Взор склонив, скользит она, —
Словно искрится в бокале
Ледяной огонь вина!
Смех ея — что звонкий голос
Разыгравшихся дриад.
Как на колос спелый колос,
Косы сложены назад.
Ах, я верю! в час, как щелкнет
Оградительный замок,
И весь мир, кругом, примолкнет,
Словно скромен и далек, —
Что за радость к этим губкам
Губы алчныя склонить,
Этим жгучим, острым кубком
Жажду страсти утолить!
Да, я верю: в этом теле
Взвивность синяго огня!
Здесь опасность, — в самом деле! —
Чур меня! ах, чур меня!
Такая была ночь, что ни ветер гулевой,
Ни русская старуха земля
Не знали, что поделать с тяжелой головой —
Золотой головой Кремля.Такая была ночь, что костями засевать
Решили черноморскую степь.
Такая была ночь, что ушел Сиваш
И мертвым постелил постель.Такая была ночь — что ни шаг, то окоп,
Вприсядку выплясывал огонь.
Подскакивал Чонгар, и ревел Перекоп,
И рушился махновский конь.И штабы лихорадило, и штык кровенел,
И страх человеческий смолк,
Когда за полками перекрошенных тел
Наточенный катился полк.Дроздовцы сатанели, кололи латыши,
Огонь перекрестный крыл.
И Фрунзе сказал: — Наступи и задуши
Последнюю гидру — Крым.Но смерть, словно рыбина адовых морей,
Кровавой наметала икры.
И Врангель сказал: — Помолись и отбей
Последнюю опору — Крым.Гремели батареи победу из побед,
И здорово ворвался в Крым
Саратовский братишка со шрамом на губе,
Обутый в динамитный дым.
Забыт обычай похоронный!
Исчезли факелов ряды
И гарь смолы, и оброненный
Огонь — горящие следы!
Да, факел жизни вечной темой
Сравненья издавна служил!
Как бы обятые эмблемой,
Мы шли за гробом до могил!
Так нужно, думалось. Смиримся!
Жизнь — факел! Сколько их подряд!
Мы все погаснем, все дымимся.
А искры после отгорят.
Теперь другим, новейшим чином
Мы возим к кладбищам людей;
Коптят дешевым керосином
Глухие стекла фонарей;
Дорога в вечность не дымится,
За нами следом нет огня,
И нет нам времени молиться
В немолчной сутолоке дня;
Не нарушаем мы порядка,
Бросая искры по пути,
Хороним быстро, чисто, гладко —
И вслед нам нечего мести!
Т.И. Гиппиус
Жандарма потертая форма,
Носильщики, слёзы. Свисток —
И тронулась плавно платформа;
Пропел в отдаленье рожок.
В пустое, в раздольное поле
Лечу, свою жизнь загубя:
Прости, не увижу я боле —
Прости, не увижу тебя!
На дальних обрывах откоса
Прошли — промерцали огни;
Мостом прогремели колеса…
Усни, моё сердце, усни!
Несётся за местностью местность
Летит: и летит — и летит.
Упорно в лицо неизвестность
Под дымной вуалью глядит.
Склонилась и шепчет: и слышит
Душа непонятную речь.
Пусть огненным золотом дышит
В поля паровозная печь.
Пусть в окнах шмели искряные
Проносятся в красных роях,
Знакомые лица, дневные,
Померкли в суровых тенях.
Упала оконная рама.
Очнулся — в окне суетня:
Платформа — и толстая дама
Картонками душит меня.
Котомки, солдатские ранцы
Мелькнули и скрылись… Ясней
Блесни, пролетающих станций
Зелёная россыпь огней!
Сказать прости всем обольщеньям жизни,
Где злобствуем и боремся, и лжем,
Найти приют в неведомой отчизне
За рубежем?
Но души есть, где истина — все таже,
Где тот же свет божественной любви, —
И если вы, стоящие на страже,
Погасите светильники свои;
И если вы бежите с поля брани —
Кто в сумерках, сгустившихся кругом,
Укажет нам неведомые грани,
Различье меж добром и злом?
Кто воскресит забытые восторги,
Возвышенно прекрасные мечты?
И от толпы, бушующей на торге —
Нас приведет к святыне красоты?
Пусть небеса удушливы и мрачны;
Чем гуще тьма — тем путнику нужней
Сияющий во тьме огонь маячный,
Отрадный свет сторожевых огней!
Леониду Галичу
Венчай голубой Сафир желтому солнцу, и будет зеленый Смарагд (изумруд).
Венчай голубой Сафир красному огню, и будет фиолетовый Джамаст (аметист).Альберт Великий
Излучение божества — сафирот.Каббала
Бойся желтого света и красных огней,
Если любишь священный Сафир!
Чрез сиянье блаженно-лазурных камней
Божество излучается в мир.
Ах, была у меня голубая душа —
Ясный камень Сафир-сафирот!
И узнали о ней, что она хороша,
И пришли в заповеданный грот.
На заре они отдали душу мою
Золотым солнце-юным лучам, —
И весь день в изумрудно-зеленом раю
Я искала неведомый храм!
Они вечером бросили душу мою
Злому пламени красных костров. —
И всю ночь в фиолетово-скорбном краю
Хоронила я мертвых богов!
В Изумруд, в Аметист мертвых дней и ночей
Заковали лазоревый мир…
Бойся желтого света и красных огней,
Если любишь священный Сафир!
Прекрасно озеро Чудское,
Когда над ним светило дня
Из синих вод, как шар огня,
Встает в торжественном покое:
Его красой озарена,
Цветами радуги играя,
Лежит равнина водяная,
Необозрима и пышна;
Прохлада утренняя веет,
Едва колышутся леса;
Как блестки золота, светлеет
Их переливная роса;
У пробудившегося брега
Стоят, готовые для бега,
И тихо плещут паруса;
На лодку мрежи собирая,
Рыбак взывает и поет,
И песня русская, живая
Разносится по глади вод.
Прекрасно озеро Чудское,
Когда блистательным столбом
Светило искрится ночное
В его кристалле голубом:
Как тень, отброшенная тучей,
Вдоль искривленных берегов
Чернеют образы лесов,
И кое-где огонь плавучий
Горит на челнах рыбаков;
Безмолвна синяя пучина,
В дубровах мрак и тишина,
Небес далекая равнина
Сиянья мирного полна;
Лишь изредка, с богатым ловом
Подъемля сети из воды,
Рыбак живит веселым словом
Своих товарищей труды;
Или путем дугообразным
С небесных падая высот,
Звезда над озером блеснет,
Огнем рассыплется алмазным
И в отдаленьи пропадет.
На море-Океане,
На острове Буяне,
Меж камней-богатырь
Есть Камень-Алатырь.
Он бел-горюч и ярок,
Неостудимо жарок
Красив его изгиб,
Кипит тот Камень-кип.
Горит тот Камень-чудо,
Что лучше изумруда
Он каждый миг — живой,
Тот Камень солнцевой.
Под Камнем тем сокрыта
Мечта, что не изжита.
Спеши к нему скорей,
Коснись до тайн морей.
Все шире Море, шире.
На Камне-Алатыре
Сидит, в лучах горя,
Громовница-Заря.
Сидит Девица Красна,
Смеется безучастно
Смешинки Девы той —
Рассветы над водой.
А раз придет охотa,
Совсем тот смех без счета, —
Смеяться так начнет,
Что молния сверкнет.
Все звонче смех певучий,
Пожаром рдеют тучи
Огниста Красота,
Светла ее фата.
На море-Океане,
На острове Буяне,
Я Деву ту любил,
У ней в гостях я был.
Я был на этом Камне,
И заговор дала мне
Она, в Огне живом,
На Камне солнцевом.
О, заговор тот властный!
Он дан мне Девой страстной.
Все покорю я с ней.
Гори, Огонь, сильней!
Лишь Камень кто изгложет,
Тот заговор мой сможет
Лишить его лучей.
Гори, Огонь, скорей!
Но Камень кто ж изгложет,
Кто пламень превозможет?
Привет сиянью дней.
Гори, Огонь, сильней!
Огни, горите ярче,
Пылайте, щеки, жарче,
И музыка, торжественней звучи!
Одни другим на смену
На желтую арену
Веселые выходят циркачи.Под куполом цирка никто не скучает,
И все мы похожи
Слегка на детей.
Под куполом цирка уходят печали,
И все мы моложе,
И все веселей! Как кукла размалеван,
Смеется рыжий клоун,
И вместе с ним хохочут все кругом,
И рвутся взрывы смеха,
Как радостное эхо,
Под круглым и высоким потолком.Сегодня праздник цирка,
И лошадь, точно циркуль,
По кругу, низко кланяясь, бежит.
Несется над барьером
То вальсом, то карьером,
И праздничный султан ее дрожит.Огни, горите ярче,
Пылайте, щеки, жарче,
И музыка, торжественней звучи!
Одни другим на смену
На желтую арену
Веселые выходят циркачи.Под куполом цирка никто не скучает,
И все мы похожи
Слегка на детей.
Под куполом цирка уходят печали,
И все мы моложе,
И все веселей!
Галки, галки,
Черные гадалки,
Длинные хвосты,
Трефовые кресты.Что ж вы, галки,
Поздно прилетели,
К нам на крышу
На закате сели? А в печи огонь, огонь.
Ты, беда, меня не тронь,
Не тронь! Разгулялась
По полю погодка.
Разубралась
Елочка-сиротка,
Разубралась
В зори чистые,
В снега белые,
Пушистые.Как запели
Стылые метели,
Все-то птицы
К морю улетели.
Оставались галки
На дубу,
Черные гадалки
На снегу.Скоро встанет,
Скоро будет солнце.
К нам заглянет
В зимнее оконце.
Ты, родная, крепко спи,
А снежок лети, лети! Счастье будет,
Непременно будет,
Нас с тобою
Счастье не забудет,
А пока летит снежок
И поет в печи
Сверчок.В дальнем море
Корабли гуляют,
На просторе
Волны набегают.
А у нас метель, метель,
А у нас тепла постель.Счастье будет,
Непременно будет.
Наше счастье
Никто не осудит.
Под щекой твоей
Ладонь.
А в печи горит
Огонь.Догонялки
В поле побежали.
Это галки
Всё наколдовали.
Скоро будет дольше
Свет.
И разлуки больше
Нет.Наше счастье
Здесь, с тобою рядом,
Не за синим
Морем-океаном.
Кличут поезда
На Окружной.
Будешь ты всегда
Со мной.
Сопротивляяся любовному огню,
Я пленников любви, уж больте не виню,
Всегда сию я страсть ругаясь ненавидел,
И треволнение ея с брегов я видел:
Подвержен наконець я ныне сам любви,
И пламень чувствую во всей моей крови.
Я зрю себя, я зрю влюбившася и страсна:
Душа моя, уже на век тебе подвластна:
Отчаяваюся и чувствуя сей жарь,
По всем ношу местам смертельной сей ударъ;
Против тебя, против себя вооружаюсь,
Не зря тебя грущу, а видя поражаюсь.
Ношу болезнь мою во глубину я рощь;
И самый светлый деиь, и сама темна нощь,
Куда они меня, куда ни удаляют,
Тебя на всякий миг пред очи представляют.
А я, гдеб я ни быль, на что ни погляжу,
Ни где уже себя я сам не нахожу.
Ни лука уж, ни стрел не трогает десница;
Забвенны и кони, забвенна колесница:
Одни стенания со мной по всякий часъ;
И уж мои кони забыли мой и глась.Сияющий отец нещастливаго рода,
Которым мя на казнь произвела природа,
Ко осужденной мне твоей любви уж нетъ;
В последний раз уже я солнце зрю твой свете.
Мой друг уехал без прощанья,
Оставив мне картонный домик.
Милый подарок, ты — намек или предсказанье?
Мой друг — бездушный насмешник или нежный комик?
Что делать с тобою, странное подношенье?
Зажгу свечу за окнами из цветной бумаги.
Не сулишь ли ты мне радости рожденье?
Не близки ли короли-маги?
Ты — легкий, разноцветный и прозрачный,
И блестишь, когда я огонь в тебе зажигаю.
Без огня ты — картонный и мрачный:
Верно ли я твой намек понимаю?
А предсказание твое — такое:
Взойдет звезда, придут волхвы с золотом, ладаном и смирной.
Что же это может значить другое,
Как не то, что пришлют нам денег, достигнем любви, славы всемирной?
Нет ничего грустней ночного
Костра, забытого в бору.
О, как дрожит он, потухая
И разгораясь на ветру!
Ночной холодный ветер с моря
Внезапно залетает в бор;
Он, бешено кружась, бросает
В костер истлевший хвойный сор —
И пламя вспыхивает жадно,
И тьма, висевшая шатром,
Вдруг затрепещет, открывая
Стволы и ветви над костром.
Но ветер пролетает мимо,
Теряясь в черной высоте,
И ветру отвечает гулом
Весь бор, невидный в темноте,
И снова затопляет тьмою
Свет замирающий… О, да!
Еще порыв, еще усилье, —
И он исчезнет без следа,
И явственней во мраке станет
Звон сонной хвои, скрип стволов
И этот жуткий, все растущий,
Протяжный гул морских валов.
Мерю степь единой мерою,
Бегом быстрого коня.
Прах взмету, как тучу серую.
Где мой враг? Лови меня.
Степь — моя. И если встретится
Скифу житель чуждых стран,
Кровью грудь его отметится.
Пал — и строй себе курган.
У меня — броня старинная,
Меч прямой и два копья,
Тетива на луке длинная,
Стрел довольно. Степь — моя.
Лик коня, прикрытый бляхами,
Блеском грифов, птиц и змей,
Ослепит огнем и страхами
Всех врагов меты моей.
А мета моя — высокая,
Византийская княжна,
Черноокая, далекая,
Будет мне мечом дана.
Полетим как два мы сокола.
Звон бубенчиков, трезвонь.
Кто вдали там? Кто здесь около?
Прочь с пути! Огонь не тронь!
Июльский сумрак лепится
К сухим вершинам лип;
Вся прежняя нелепица
Влита в органный всхлип;
Семь ламп над каруселями —
Семь сабель наголо,
И белый круг усеяли,
Чернясь, ряды голов.
Рычи, орган, пронзительно!
Вой истово, литавр!
Пьян возгласами зритель, но
Пьян впятеро кентавр.
Гудите, трубы, яростно!
Бей больно, барабан!
За светом свет по ярусам, —
В разлеты, сны, в обман!
Огни и люди кружатся,
Скорей, сильней, вольней!
Глаза с кругами дружатся,
С огнями — пляс теней.
Круги в круги закружены,
Кентавр кентавру вслед…
Века ль обезоружены
Беспечной скачкой лет?
А старый сквер, заброшенный,
Где выбит весь газон,
Под гул гостей непрошеных
Глядится в скучный сон.
Он видит годы давние
И в свежих ветках дни,
Где те же тени вставлены,
Где те же жгут огни.
Все тот же сумрак лепится
К зеленым кронам лип;
Вся древняя нелепица
Влита в органный всхлип…
Победа ль жизни трубится —
В век, небылой досель, —
Иль то кермессы Рубенса
Вновь вертят карусель?
Болезнь, седины, труп,
Три вечныя пятна
Для видящаго Муни.
Яд в меде нежных губ,
С расщелиной Весна,
Декабрь—уже в Июне.
Но мне болезнь и боль
Есть огненный исход,
Кремнистый путь познанья.
Неволишь, так неволь,
Крылатым есть полет,
Лечу, мне нет изгнанья.
И седина есть снег,
И старость—замок дней,
Где пол и стены льдяны.
Минут там ровен бег,
Там радуга огней,
Там радости румяны.
И труп, чужой, родной—
Тоска, но лишь на миг,
И снова—до свиданья.
А если это мой,—
Свободу я постиг,
Вновь—светлое скитанье.
И трем богам молясь,
Я засветил огонь
Пред Брамой, Вишну, Сивой.
И мраку каждый час
Пою: „Меня не тронь.
Я вольный и красивый.“
Праведны пути твои, царица,
По которым ты ведешь меня,
Только сердце бьется, словно птица,
Страшно мне от синего огня.С той поры, как я еще ребенком,
Стоя в церкви, сладко трепетал
Перед профилем девичьим, тонким,
Пел псалмы, молился и мечтал, И до сей поры, когда во храме
Всемогущей памяти моей
Светят освященными свечами
Столько губ манящих и очей, Не знавал я ни такого гнета,
Ни такого сладкого огня,
Словно обо мне ты знаешь что-то,
Что навек сокрыто от меня.Ты пришла ко мне, как ангел боли,
В блеске необорной красоты,
Ты дала неволю слаще воли,
Смертной скорбью истомила… тыРассказала о своей печали,
Подарила белую сирень,
И зато стихи мои звучали,
Пели о тебе и ночь и день.Пусть же сердце бьется, словно птица,
Пусть уж смерть ко мне нисходит… Ах,
Сохрани меня, моя царица,
В ослепительных таких цепях.
От колеса солнцево́й колесницы
Небесный огонь долетел до людей,
Факел зажег для умов, в ореоле страстей.
От колеса солнцевой колесницы
Кто-то забросил к нам в души зарницы,
Дал нам властительность чар,
Тайну змеиных свечей,
Для созвания змей
На великий пожар,
На праздник сжиганья змеиных изношенных кож,
Чешуйчатых звений,
Когда превращается старая ложь,
И лохмотья затмений,
Во мраке ночном,
В торжествующий блеск самоцветных горений,
Тишина обращается в гром,
И пляшут, к Востоку от Запада, в небе, кругом,
К низинам отброшены вышней пучиной,
Синие молнии, синие молнии, чудо раденья громо́вых лучей,
Слившихся с дрожью светло́-изумрудных, хмельных новизною, змеиных очей.
О, праздник змеиный!
О, звенья сплетенных,
Огнем возрожденных,
Ликующих змей!
Всевыразительность есть ключ миров и тайн.
Любовь огонь, и кровь огонь, и жизнь огонь, мы огненны.
Кабель под бездной морей, это кличет к державе держава,
Так и паук паутинкой поет о взнесенности радуг.
Кто это молвил, что мы красоте созидаем горнило?
Звезды и звери, цветы, океаны, ручей и вулкан,
Все, что живет в этом мире, влекомо в мирах Красотою.
Зодчим быть хочешь? Спроси земляного об этом червя.
Вслушайся в музыку, в музыке вечное смотрит в минутное,
Луч в подземелье заглянет на миг, потолок золотит.
Ветер заморский домчит с островов к нам дыхание смутное,
Звук обоймет, шевельнет сокровенность и прочь улетит.
К душе от души первоцвет, пробегая,
Весь мир засвечает на миг целиком.
Снежинки с снежинкой летают, мелькая,
И станут весною они родником.
И только целуя, и только лаская,
Я чувствую Бога кругом.
М. Б.
Одним огнем порождены
две длинных тени.
Две области поражены
тенями теми.
Одна — она бежит отсель
сквозь бездорожье
за жизнь мою, за колыбель,
за царство Божье.
Другая — поспешает вдаль,
летит за тучей
за жизнь твою, за календарь,
за мир грядущий.
Да, этот язычок огня, —
он род причала:
конец дороги для меня,
твоей — начало.
Да, станция. Но погляди
(мне лестно):
не будь ее, моей ладьи,
твоя б — ни с места.
Тебя он за грядою туч
найдет, окликнет.
Чем дальше ты, тем дальше луч
и тень — проникнет.
Тебя, пусть впереди темно,
пусть ты незрима,
пусть слабо он осветит, но
неповторимо.
Так, шествуя отсюда в темь,
но без тревоги,
ты свет мой превращаешь в тень
на полдороге.
В отместку потрясти дозволь
твой мир — полярный —
лицом во тьме и тенью столь,
столь лучезарной.
Огонь, предпочитая сам
смерть — запустенью,
все чаще шарит по лесам
моею тенью.
Все шарит он, и, что ни день,
доступней взгляду,
как мечется не мозг, а тень
от рая к аду.
Зачем луна, поднявшись, розовеет,
И ветер веет, теплой неги полн,
И челн не чует змеиной зыби волн,
Когда мой дух все о тебе говеет?
Когда не вижу я твоих очей,
Любви ночей воспоминанья жгут, —
Лежу — и тут ревниво стерегут
Очарованья милых мелочей.
И мирный вид реки в изгибах дальних,
И редкие огни неспящих окн,
И блеск изломов облачных волоки
Не сгонят мыслей, нежных и печальных.
Других садов тенистые аллеи —
И блеск неверный утренней зари…
Огнем последним светят фонари…
И милой резвости любовные затеи…
Душа летит к покинутым забавам,
В отравах легких крепкая есть нить,
И аромата роз не заглушить
Простым и кротким сельским, летним травам.
Посвящается Эллису
1
Из дали грозной Тор воинственный
грохочет в тучах.
Пронес огонь — огонь таинственный
на сизых кручах.
Согбенный викинг встал над скатами,
над темным бором,
горел сияющими латами
и спорил с Тором.
Бродил по облачному городу,
трубил тревогу.
Вцепился в огненную бороду
он Тору-богу.
И ухнул Тор громовым молотом,
по латам медным,
обсыпав шлем пернатый золотом
воздушно-бледным:
«Швырну расплавленные гири я
с туманных башен…»
Вот мчится в пламени валькирия.
Ей бой не страшен.
На бедрах острый меч нащупала.
С протяжным криком
помчалась с облачного купола,
сияя ликом.
2
Ослепший викинг встал над скалами,
спаленный богом.
Трубит печально над провалами
загнутым рогом.
Сердитый Тор за белым глетчером
укрылся в туче.
Леса пылают ясным вечером
на дальней круче.
Извивы лапчатого пламени,
танцуя, блещут:
так клочья палевого знамени
в лазури плещут.
Г.А. Рачинскому
Вокзал: в огнях буфета
Старик почтенных лет
Над жареной котлетой
Колышет эполет.
С ним дама мило шутит,
Обдернув свой корсаж, —
Кокетливо закрутит
Изящный сак-вояж.
А там — сквозь кустик мелкий
Бредет он большаком.
Мигают злые стрелки
Зелененьким глазком.
Отбило грудь морозом,
А некуда идти —
Склонись над паровозом
На рельсовом пути!
Никто ему не внемлет.
Нигде не сыщет корм.
Вон: — станция подъемлет
Огни своих платформ.
Выходят из столовой
На волю погулять.
Прильни из мглы свинцовой
Им в окна продрожать!
Дождливая окрестность,
Секи, секи их мглой!
Прилипни, неизвестность,
К их окнам ночью злой!
Туда, туда — далеко,
Уходит полотно,
Где в ночь сверкнуло око,
Где пусто и темно.
Один… Стоит у стрелки.
Свободен переезд.
Сечет кустарник мелкий
Рубин летящих звезд.
И он на шпалы прянул
К расплавленным огням:
Железный поезд грянул
По хряснувшим костям —
Туда, туда — далеко
Уходит полотно:
Там в ночь сверкнуло око,
Там пусто и темно.
А всё: в огнях буфета
Старик почтенных лет
Над жареной котлетой
Колышет эполет.
А всё: — среди лакеев,
С сигары армянин
Пуховый пепел свеяв, —
Глотает гренадин.
Дождливая окрестность,
Секи, секи их мглой!
Прилипни, неизвестность,
К их окнам ночью злой!
В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна.
С утра обремененная работой,
Трудом лесов, заботами полей,
Природа смотрит как бы с неохотой
На нас, не очарованных людей.
И лишь когда за темной чащей леса
Вечерний луч таинственно блеснет,
Обыденности плотная завеса
С ее красот мгновенно упадет.
Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
И загорится влажно и светло.
Из белых башен облачного мира
Сойдет огонь, и в нежном том огне,
Как будто под руками ювелира,
Сквозные тени лягут в глубине.
И чем ясней становятся детали
Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали
Речных лугов, затонов и излук.
Горит весь мир, прозрачен и духовен,
Теперь-то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин
В его живых чертах распознаешь.
Бальмонту
Здравствуй, отрок солнцекудрый,
С белой мышью на плече!
Прав твой путь, слепой и мудрый,
Как молитва на мече.
Здравствуй, дерзкий, меднолицый,
Возжелавший до конца
Править грозной колесницей
Пламеносного отца!
С неба павший, распростертый,
Опаленный Фаэтон,
Грезишь ты, с землею стертый,
Все один и тот же сон:
Быть как Солнце! До зенита
Разяренных гнать коней —
Пусть алмазная орбита
Прыщет взрывами огней!
И неверною рукою
Не сдержав узду мечты,
Со священной четвернею
Рухнуть с горней высоты!
В темном пафосе паденья,
В дымах жертвенных костров
Славь любовь и исступленье
Воплями напевных строф!
Жги дома и нивы хлеба,
Жги людей, холмы, леса!
Чтоб огонь, упавший с неба,
Взвился снова в небеса!
За рекой Ляохэ загорались огни,
Грозно пушки в ночи грохотали,
Сотни храбрых орлов
Из казачьих полков
На Инкоу в набег поскакали.
Пробиралися там день и ночь казаки,
Одолели и горы и степи.
Вдруг вдали, у реки,
Засверкали штыки,
Это были японские цепи.
И без страха отряд поскакал на врага,
На кровавую страшную битву,
И урядник из рук
Пику выронил вдруг:
Удалецкое сердце пробито.
Он упал под копыта в атаке лихой,
Кровью снег заливая горячей:
— Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Пусть не ждет понапрасну казачка.
За рекой Ляохэ угасали огни,
Там Инкоу в ночи догорало.
Из набега назад
Возвратился отряд
Только в нем казаков было мало...
Мир создан был из смешенья грязи, воды, огня,
воздуха с вкрапленным в оный криком «Не тронь меня!»,
рвущимся из растения, впоследствии — изо рта,
чтоб ты не решил, что в мире не было ни черта.
Потом в нём возникли комнаты, вещи, любовь в лице,
сходство прошлого с будущим, арии с ТБЦ,
пришли в движение буквы, в глазах рябя.
И пустоте стало страшно за самое себя.
Первыми это почувствовали птицы — хотя звезда
тоже суть участь камня, брошенного в дрозда.
Всякий звук, будь то пенье, шёпот, дутьё в дуду, —
следствие тренья вещи о собственную среду.
В клёкоте, в облике облака, в сверканьи ночных планет
слышится то же самое «Места нет!»,
как эхо отпрыска плотника, либо как рваный СОС,
в просторечии — пульс окоченевших солнц.
И повинуясь воплю «прочь! убирайся! вон!
с вещами!», само пространство по кличке фон
жизни, сильно ослепнув от личных дел,
смещается в сторону времени, где не бывает тел.
Не бойся его: я там был! Там, далеко видна,
посредине стоит прялка морщин. Она
работает на сырьё, залежей чьих запас
неиссякаем, пока производят нас.
Младенец кашку составляет
Из манных зерен голубых.
Зерно, как кубик, вылетает
Из легких пальчиков двойных.
Зерно к зерну — горшок наполнен,
И вот, качаясь, он висит,
Как колокол на колокольне,
Квадратной силой знаменит.
Ребенок лезет вдоль по чащам,
Ореховые рвет листы,
И над деревьями всё чаще
Его колеблются персты.
И девочки, носимы вместе,
К нему, но воздуху плывут.
Одна из них, снимая крестик,
Тихонько падает в траву.Горшок клубится под ногою,
Огня субстанция жива,
И девочка лежит нагою,
В огонь откинув кружева.
Ребенок тихо отвечает:
»Младенец я, и не окреп!
Ужель твой ум не примечает,
Насколь твой замысел нелеп?
Красот твоих мне стыден вид,
Закрой же ножки белой тканью,
Смотри, как мой костер горит,
И не готовься к поруганью!»
И, тихо взяв мешалку в руки,
Он мудро кашу помешал, —
Так он урок живой науки
Душе несчастной преподал.
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: — Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Гончарова и ЛарионовВосток и нежный и блестящий
В себе открыла Гончарова,
Величье жизни настоящей
У Ларионова сурово.В себе открыла Гончарова
Павлиньих красок бред и пенье,
У Ларионова сурово
Железного огня круженье.Павлиньих красок бред и пенье
От Индии до Византии,
Железного огня круженье —
Вой покоряемой стихии.От Индии до Византии
Кто дремлет, если не Россия?
Вой покоряемой стихии —
Не обновленная ль стихия? Кто дремлет, если не Россия?
Кто видит сон Христа и Будды?
Не обновленная ль стихия —
Снопы лучей и камней груды? Кто видит сон Христа и Будды,
Тот стал на сказочные тропы.
Снопы лучей и камней груды —
О, как хохочут рудокопы! Тот встал на сказочные тропы
В персидских, милых миньятюрах.
О, как хохочут рудокопы
Везде, в полях и шахтах хмурых.В персидских, милых миньятюрах
Величье жизни настоящей.
Везде, в полях и шахтах хмурых
Восток и нежный, и блестящий.
Твоя застенчивая нежность —
В земле сокрытый водопад,
В ней страсти дремлющей безбрежность.
Твоя застенчивая нежность —
Растущей тучи безмятежность,
Цветов несмятых аромат.
Твоя застенчивая нежность —
Готовый вспыхнуть водопад.
Немая царственная вечность
Для нас зажгла свои огни,
Любви блаженства и беспечность.
Немая царственная вечность
Нас увлекает в бесконечность,
И в целом мире — мы одни:
Немая царственная вечность
Для нас зажгла свои огни.
Любви цветок необычайный,
Зачем так рано ты поблек!
Твое рожденье было тайной,
Любви цветок необычайный,
Ты мне блеснул мечтой случайной,
И я, как прежде, одинок.
Любви цветок необычайный,
Зачем так рано ты поблек!
Ты промелькнула, как виденье,
О, юность быстрая моя,
Одно сплошное заблужденье!
Ты промелькнула, как виденье,
И мне осталось сожаленье,
И поздней мудрости змея.
Ты промелькнула, как виденье,
О, юность быстрая моя!
Наперсница волшебной старины,
Друг вымыслов, игривых и печальных,
Тебя я знал во дни моей весны,
Во дни утех и снов первоначальных.
Я ждал тебя; в вечерней тишине
Являлась ты веселою старушкой
И надо мной сидела в шушуне,
В больших очках и с резвою гремушкой.
Ты, детскую качая колыбель,
Мой юный слух напевами пленила
И меж пелен оставила свирель,
Которую сама заворожила.
Младенчество прошло, как легкий сон.
Ты отрока беспечного любила,
Средь важных муз тебя лишь помнил он,
И ты его тихонько посетила;
Но тот ли был твой образ, твой убор?
Как мило ты, как быстро изменилась!
Каким огнем улыбка оживилась!
Каким огнем блеснул приветный взор!
Покров, клубясь волною непослушной,
Чуть осенял твой стан полувоздушный;
Вся в локонах, обвитая венком,
Прелестницы глава благоухала;
Грудь белая под желтым жемчугом
Румянилась и тихо трепетала…
Оделося море в свой гневный огонь
И волны, как страсти кипучие, катит,
Вздымается, бьется, как бешенный конь,
И кается, гривой до неба дохватит;
И вот, — опоясавшись молний мечом,
Взвилось, закрутилось, взлетело смерчом;
Но небес не достиг столб, огнями обвитой,
И упал с диким воплем громадой разбитой. Стихнул рокот непогоды,
Тишины незримый дух
Спеленал морские воды,
И, как ложа мягкий пух,
Зыбь легла легко и ровно,
Без следа протекших бурь, —
И поникла в ней любовно
Неба ясная лазурь Так смертный надменный, земным недовольный,
Из темного мира, из сени юдольной
Стремится всей бурей ума своего
Допрашивать небо о тайнах его; Но в полете измучив мятежные крылья,
Упадает воитель во прах от бессилья. Стихло дум его волненье,
Впало сердце в умиленье,
И его смиренный путь
Светом райским золотится;
Небо сходит и ложится
В успокоенную грудь.
I
Отец — огнь. Сын — огнь. Дух — огнь.
Три равны, три нераздельны.
Пламя и жар — сердце их.
Огнь — очи ихи.
Вихрь и пламя — уста их.
Пламя Божества — огнь.
Лихих спалит огнь.
Пламя лихих отвратит.
Лихих очистит.
Изогнет стрелы демонов.
Яд змия да сойдет на лихих!
Агламид — повелитель змия!
Артан, Арион, слышите вы!
Тигр, орел, лев пустынного
Поля! От лихих берегите!
Змеем завейся, огнем спалися,
сгинь, пропади,
лихой.
II
<Отец — Тихий, Сын — Тихий, Дух — Тихий.
Три равны, три нераздельны.
Синее море — сердце их.
Звезды — очи их.
Ночная заря — уста их.
Глубина Божества — море,
Идут лихие по морю.
Не видят их стрелы демонов.
Рысь, волк, кречет,
Уберегите лихих!
Расстилайте дорогу!
Кийос, Киойзави.
Допустите
лихих.
III
Камень знай. Камень храни.
Огонь сокрой. Огнем зажгися.
Красным смелым.
Синим спокойным.
Зеленым мудрым.
Знай один. Камень храни.
Фу, Ло, Хо, Камень несите.
Воздайте сильным.
Отдайте верным.
Иенно Гуйо Дья, —
прямо иди!