Порыв несбыточных желаний
Перегорел в огне страданий,
Все очищающем огне,
И так легко и грустно мне,
И так печаль моя отрадна.
Любимый взор ловлю я жадно,
Я слово каждое ловлю,
И муки самые люблю.
Так, в час вечернего отлива
Уходят воды молчаливо,
И брызги их, как капли слез,
Во мгле дробятся об утес.
Небес померкнувшие своды
На успоко́енные воды
Бросают траурную тень.
Уходит он — тревожный день,
Все дышит грустью затае́нной,
Но в этой скорби примире́нной
Покой божественный разлит,
И все, что нас манило в жизни —
Найти в неведомой отчизне
Нам смерть грядущая сулит.
Иль дует от оконницы?
Я кутаюсь, я зябну у огня…
Ломоты да бессонницы
Измучили, ослабили меня.Гляжу на уголь тлеющий,
На жалобный, на пепельный налёт,
И в памяти слабеющей
Всё прошлое, вся жизнь моя встаёт.Грехи да заблуждения…
Но буду ли их ныне вспоминать?
Великого учения
Премудрую постиг я благодать.Погибель и несчастие —
Лишь в суетной покорности страстям.
Явил Господь бесстрастие,
Бесстрастие Он заповедал нам.Любовь, — но не любовную,
Греховную, рождённую в огне,
А чистую, бескровную —
Духовную — Он посылает мне.Изменникам — прощение,
Друзьям моим и недругам — привет…
О, вечное смирение!
О, сладостный, о, радостный завет! Всё плоть моя послушнее…
Распаяно последнее звено.
Чем сердце равнодушнее —
Тем Господу угоднее оно.Гляжу в очаг, на тление…
От тления лишь дух освобожден.
Какое умиление!
В нечестии весь мир, — а я спасён!
Ни на мгновение огонь не замолчит,
И бессиянным быть он не умеет.
В нем сердолик текучий влит,
Сафир и зыбкий хризолит.
И он шуршит, и он горит,
И говорит, и говорит,
Рубинной песней пламенеет.
Так как же ты, огонь любя,
Надела траур на себя?
Гори нам, струйно-золотая,
Или сгори, и пой, сгорая.
Я горю. Говорю,
Что и я люблю зарю,
Сердолик я расцвечаю,
Отвечаю
Янтарю.
Но когда та звезда,
Чья настала череда,
Задрожит, — все небо слышит,
Ночью дышит
С ней вода.
И застыв, ветви ив,
Листья влагой расцветив,
Повторяют безглагольно:
Смерть безбольна,
Сон красив.
1.
ВЛЮБЛЕНИЕАмур пронзил меня стрелою,
Не знаю я, что делать мне
Куда ни гляну — вижу Хлою…
Амур пронзил меня стрелою,
Моей любви никак не скрою,
Сгорая в сладостном огне.
Амур пронзил меня стрелою,
Не знаю я, что делать мне.
2.
ОТВЕРГНУТАЯ СТРАСТЬОтвергнута любовь поэта…
Ах, Хлоя, бессердечна ты!
В моих глазах не стало света,
Отвергнута любовь поэта…
От ароматного букета
Остались вялые цветы…
Отвергнута любовь поэта…
Ах, Хлоя, бессердечна ты!
3.
СЧАСТЛИВЫЙ ПРИМЕРВоркуют голуби премило
Меж зеленеющих ветвей.
Весна объятья им открыла…
Воркуют голуби премило,
Любовь их нежно истомила,
Они спешат отдаться ей.
Воркуют голуби премило
Меж зеленеющих ветвей…
4.
УТЕШЕНИЕЧто плакать о любви несчастной,
Когда огонь в крови горит!
Весной веселой и прекрасной
Что плакать о любви несчастной…
Зовут к забаве сладострастной
Меня наперсницы харит.
Что плакать о любви несчастной,
Когда огонь в крови горит!
Как нам уйти
От терпких этих болей?
Куда нести
Покой разуверенья?
Душе моей
Еще — доколь, доколе? —
Душе моей
Холодные волненья?
Душа — жива:
Но — плачет невозбранно;
Земля мертва…
Пройдут и не ответят
Но — там: смотри!..
В огни зари, — туманно.
В огни зари —
Иные земли светят.
Воздушный путь!
Яснеющие земли!
И зреет высь,
И зреет свет пустыни!
Но здесь — пребудь
До века ты отныне…
Ты покорись —
И долгий мрак приемли.
Пусть он растет!
И вновь склонись послушно
Душой немой…
И жди: и час настанет…
И водомет
Своей струёй воздушно,
Своей струёй,
Как некий призрак, встанет
Бесследны дни,
Несбыточны волненья.
Мы — искони
В краю чужом, далеком.
Безвременную
Боль разуверенья —
Безвременную
Боль — замоет током.
Среди снегов, залегших, как пустыня,
Среди весенних, радостных ручьев,
Все та же ты, бессмертная святыня,
Все тот же путь, без мыслей и без слов.
В уборе светлом хлопьев белоснежных
И в тайных чарах сладостной весны
Один огонь очей лазурно-нежных,
И те же все заманчивые сны.
И как средь мрака яростной мятели,
Так в свете ярком радостных небес
Иду все к той же неизменной цели,
В далекий край таинственных чудес.
Среди ночей весны благоуханной
Горят огнем мистическим мечты,
И в белой дымке, нежной и туманной,
Как и зимой, все та же, та же ты.
Мерю степь единой мерою,
Бегом быстраго коня.
Прах взмету, как тучу серую.
Где мой враг? Лови меня.
Степь—моя. И если встретится
Скиѳу житель чуждых стран,
Кровью грудь его отметится.
Пал—и строй себе курган.
У меня—броня старинная,
Меч прямой и два копья,
Тетива на луке длинная,
Стрел довольно. Степь—моя.
Лик коня, прикрытый бляхами,
Блеском грифов, птиц, и змей,
Ослепит огнем и страхами
Всех врагов меты моей.
А мета моя—высокая,
Византийская княжна,
Черноокая, далекая,
Будет мне мечом дана.
Полетим как два мы сокола.
Звон бубенчиков, трезвонь.
Кто вдали там? Кто здесь около?
Прочь с пути! Огонь не тронь!
Я требую больше веры:
огонь
Пожирает дрова.
Вода
Раздвигает льды.
Ветер
режет пургой.
Время
ведет молодых.
Время идет с нами в строю,
Потому что страна молода.
Приходят на землю старую
Будущие города.
Я требую больше веры:
хлеб
Кладут на весы.
Милостыню
Просит старик.
Стынет на барахле
Детский стеклянный крик.
Но, до копейки себя сберегая,
Утомленная дочерна,
Сердцем ударных бригад
Пульсирует страна.
Я требую больше мужества!
Сор
Сметают метлой.
Уют
Швыряют в мартеновский цех.
Катится колесо.
Высчитана цель.
Я требую больше мужества!
Труд
Сработал поверхность планеты.
Песня
Ему помогала, —
Стой на горячем ветру
Ребенком Интернационала!
Тогда и твоя голова
Тяжелое солнце подымет.
Помни:
Огонь
пожирает дрова,
А время
идет с молодыми.
А пока твои глаза
— Чёрные — ревнивы,
А пока на образа
Молишься лениво —
Надо, мальчик, целовать
В губы — без разбору.
Надо, мальчик, под забором
И дневать и ночевать.
И плывёт церковный звон
По дороге белой.
На заре-то — самый сон
Молодому телу!
(А погаснут все огни —
Самая забава!)
А не то — пройдут без славы
Чёрны ночи, белы дни.
Летом — светло без огня,
Летом — ходишь ходко.
У кого увёл коня,
У кого красотку.
— Эх, и врёт, кто нам поёт
Спать с тобою розно!
Милый мальчик, будет поздно,
Наша молодость пройдёт!
Не взыщи, шальная кровь,
Молодое тело!
Я про бедную любовь
Спела — как сумела!
Будет день — под образа
Ледяная — ляжу.
— Кто тогда тебе расскажет
Правду, мальчику, в глаза?
Серый пепел выжженных полей,
Камни разоренных деревень…
Пни и угли — вместо тополей,
Вместо солнца — сумрачная тень…
Здесь забыли отдых и покой,
Здесь все время в воздухе висит
Черный дым разрывов над рекой,
Над густыми ветками ракит.
Здесь не знают, что такое сон.
Вверх взлетает рыхлая земля.
Здесь огонь и смерть со всех сторон
И травой заросшие поля…
Ночью от ракет светло, как днем,
Днем темно от дымовых завес.
Люди под губительным огнем
Роют блиндажи, таскают лес.
Зорко смотрит часового глаз,
Спорит с пулеметом пулемет.
Все готовы к бою, каждый час
Ждут приказа двинуться вперед!
До города двенадцать километров.
Шоссе как вымерло — ни человека…
Иду одна, оглохшая от ветра,
перехожу взлохмаченную реку.
Мы на реке с тобой бывали вместе,
когда-то шли по этой вот дороге…
Как увязают в чавкающем тесте
усталые по непривычке ноги.
Как больно хлещут ледяные плети,
какой пронзительный, угрюмый вечер,
и ни огня на целом божьем свете,
и от мешка оцепенели плечи.
В нем розовая крупная картошка,
пронизанная сыростью осенней.
Приду и стукну в крайнее окошко,
и мать с огарком отопрет мне сени.
Огонь запляшет, загудит в железке,
вода забулькает. А я раскрою дверцу
и сяду возле. И при жарком блеске
письмом вчерашним отогрею сердце.
И долгий путь сквозь мокрое ненастье
осенней ночью — хриплой и бездомной
мне кажется ничтожно малой частью
одной дороги — общей и огромной.
Средь пылающих огней? -
Идут под затворы молодцы
За святую Русь.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.Дикие кони стреножены
Дремлет дикий их пастух;
В юртах засыпая, узники
Видят Русь во сне.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.Шепчут деревья над юртами,
Стража окликает страж, —
Вещий голос сонным слышится
С родины святой.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.Зыблется светом объятая
Сосен цепь над рядом юрт.
Звезды светлы, как видения,
Под навесом юрт.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.Спите, [равнины] угрюмые!
Вы забыли, как поют.
Пробудитесь!.. Песни вольные
Оглашают вас.
Славим нашу Русь, в неволе поем
Вольность святую.
Весело ляжем живые
В могилу за святую Русь.
Летом, в месяце Июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск—огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.
Воздух видно. Дымка. Парит.
Воздух словно весь расплавлен.
В чащу леса поскорей,
Вглубь, с желанною твоей.
В мозге нежный звон ударит,
Сердце тут, а ум оставлен.
Тело к телу тесно льнет.
Праздник тела. Счастье. Вот.
Ночь приходит. Всем известно,
Ночь Иванова колдует.
Звездный папоротник рви.
Миг поет в твоей крови.
Пляшет пламя повсеместно.
Мглу огонь светло целует.
Где костры сильней горят,
Ройся глубже, вспыхнет клад.
Мы час назад не думали о смерти.
Мы только что узнали: он убит.
В измятом, наспех порванном конверте
на стуле извещение лежит.
Мы плакали. Потом молчали обе.
Хлестало в стекла дождиком косым…
По-взрослому нахмурив круглый лобик,
притих ее четырехлетний сын.
Потом стемнело. И внезапно, круто
ракетами врезаясь в вышину,
волна артиллерийского салюта
тяжелую качнула тишину.
Мне показалось, будет очень трудно
сквозь эту боль и слезы видеть ей
цветенье желтых, красных, изумрудных
над городом ликующих огней.
Но только я хотела синей шторой
закрыть огни и море светлых крыш,
мне женщина промолвила с укором:
«Зачем? Пускай любуется малыш».
И, помолчав, добавила устало,
почти уйдя в густеющую тьму:
«…Мне это все еще дороже стало —
ведь это будто памятник ему».
Наша тень выростала в длину тротуара,
В нерешительный час догоравшаго дня.
И лишь уголья тлели дневного пожара,
В отдаленьи, за нами — без сил, без огня.
Наша тень подымалась на стены строений,
То кивала с простенков, то падала вновь,
И ловила мои утомленныя пени, —
Что костер догорел, что померкла любовь.
Засветились огни; наша тень почернела;
Отбегала назад и росла впереди,
Угадала, как я прошептала несмело:
„Если больше не любишь, так что ж, — уходи!“
Ослепил нас фонарь сине-газовым светом.
И, растаяв внезапно у ног без следа,
Наша тень засмеялась над тихим ответом,
Над нежданным ответом: „Прощай навсегда!“
На золотых рогах
Небеснаго быка,
В снежистых облаках,
Где вечная река,—
В лазури высоты,
Слились живым венком
Багряные цветы
Над сумрачным быком.
Возрадовался бык,
Возликовал, стеня,
Любить он не привык
Без громнаго огня.
Он гулко возопил,
И прокатился гром,
Как будто омут сил
Взыграл своим жерлом.
Прорвались облака,
Небесный глянул луч,
Три сотни для быка
Коров стоят вокруг.
И в празднике огня
До каждой есть прыжок,
И каждая, стеня,
Любовный знает срок.
И сладостен разрыв
От острия любви,
И много влажных нив
В заоблачной крови.
А к вечеру вдали
Зажглась в выси звезда.
И на ночлег пошли
Небесныя стада.
На заре туманной юности
Всей душой любил я милую;
Был у ней в глазах небесный свет,
На лице горел любви огонь.
Что пред ней ты, утро майское,
Ты, дубрава-мать зеленая,
Степь-трава — парча шелковая,
Заря-вечер, ночь-волшебница!
Хороши вы — когда нет ее,
Когда с вами делишь грусть свою,
А при ней вас — хоть бы не было;
С ней зима — весна, ночь — ясный день!
Не забыть мне, как в последний раз
Я сказал ей: «Прости, милая!
Так, знать, бог велел — расстанемся,
Но когда-нибудь увидимся…»
Вмиг огнем лицо все вспыхнуло,
Белым снегом перекрылося, —
И, рыдая, как безумная,
На груди моей повиснула.
«Не ходи, постой! дай время мне
Задушить грусть, печаль выплакать,
На тебя, на ясна сокола…»
Занялся дух — слово замерло…
Мой дух не изнемог во мгле противоречий,
Не обессилел ум в сцепленьях роковых.
Я все мечты люблю, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих.Я возносил мольбы Астарте и Гекате,
Как жрец, стотельчих жертв сам проливал я кровь,
И после подходил к подножиям распятий
И славил сильную, как смерть, любовь.Я посещал сады Ликеев, Академий,
На воске отмечал реченья мудрецов;
Как верный ученик, я был ласкаем всеми,
Но сам любил лишь сочетанья слов.На острове Мечты, где статуи, где песни,
Я исследил пути в огнях и без огней,
То поклонялся тем, что ярче, что телесней,
То трепетал в предчувствии теней.И странно полюбил я мглу противоречий
И жадно стал искать сплетений роковых.
Мне сладки все мечты, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих…
Пожилых не помню на войне,
Я уже не говорю про старых.
Правда, вспоминаю, как во сне,
О сорокалетних санитарах.
Мне они, в мои семнадцать лет,
Виделись замшелыми дедками.
«Им, конечно, воевать не след, —
В блиндаже шушукались с годками.—
Побинтуй, поползай под огнем,
Да еще в таких преклонных летах!»Что ж, годки, давайте помянем
Наших «дедов», пулями отпетых.
И в крутые, злые наши дни
Поглядим на тех, кому семнадцать.
Братцы, понимают ли они,
Как теперь нам тяжело сражаться? —
Побинтуй, поползай под огнем,
Да еще в таких преклонных летах!..
Мой передний край —
Всю жизнь на нем
Быть тому, кто числится в поэтах.
Вечно будет жизнь давать под дых,
Вечно будем вспыхивать, как порох.Нынче щеголяют в «молодых»
Те, кому уже давно за сорок.
Все, что вольно, снится мне:
Голубой степной поток,
И по яркой быстрине
Убегающий челнок;
Скок оленя в тьме лесов —
Глаз в огне, рога к спине;
Звон от тысячи ручьев…
Все, что вольно, снится мне!
Над зубцами ясных гор
Снится мне полет орла,
Виден солнечный простор,
Слышен шумный взмах крыла.
Я иду… кусты к реке
Никнут будто в мирном сне…
Хоть бы парус вдалеке!..
Все, что вольно, снится мне!
Снится мне дитя в цветах
Средь сияющих полян;
Синей ночью при звездах
Стан кочующих цыган;
Шум на людных площадях;
Рощи в праздничном огне…
Сердце сдавлено в цепях —
И, что вольно, снится мне!
Отзвенели дни зимы.
Вновь лазурью дышим мы,
Сердцу сердца снова жаль, —
Манит сладкий флореаль!
Выходи, желанный друг,
За фиалками на луг.
В черной буре наших дней
Быть нам вспышками огней!
Нам во вражеских рядах
Сеять смерть и сеять страх!
Кратки сроки, труд велик,
Стоит века каждый миг!
Ах! не жизнь ли коротка?
Ломок стебель василька;
Как волна, неверен день…
Там, где ива клонит тень,
Мы, сокрытые вдвоем,
Губы юные сомкнем!
Новый мир — как страшный сон —
Пред столетьями зажжен!
Дуб и кедр с высоких гор
Повергаем мы в костер!
Словно углю, дай и мне
Вспыхнуть в яростном огне!
Летом, в месяце июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск — огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.
Воздух видно. Дымка. Парит.
Воздух словно весь расплавлен.
В чащу леса поскорей,
Вглубь, с желанною твоей.
В мозге нежный звон ударит,
Сердце тут, а ум оставлен.
Тело к телу тесно льнет.
Праздник тела. Счастье. Вот.
Ночь приходит. Всем известно,
Ночь Иванова колдует.
Звездный папоротник рви.
Миг поет в твоей крови.
Пляшет пламя повсеместно.
Мглу огонь светло целует.
Где костры сильней горят,
Ройся глубже, вспыхнет клад.
На золотых рогах
Небесного быка,
В снежистых облаках,
Где вечная река, —
В лазури высоты,
Слились живым венком
Багряные цветы
Над сумрачным быком.
Возрадовался бык,
Возликовал, стеня,
Любить он не привык
Без громного огня.
Он гулко возопил,
И прокатился гром,
Как будто омут сил
Взыграл своим жерлом.
Прорвались облака,
Небесный глянул луч,
Три сотни для быка
Коров стоят вокруг.
И в празднике огня
До каждой есть прыжок,
И каждая, стеня,
Любовный знает срок.
И сладостен разрыв
От острия любви,
И много влажных нив
В заоблачной крови.
А к вечеру вдали
Зажглась в выси звезда.
И на ночлег пошли
Небесные стада.
Темненька ночь, хоть выколи
Глаза себе — темнешенька!
Тепло ль тебе, хорошенький?
Мы горюшко размыкали
Ладком, да милым шепотом,
Да пением, да хохотом.
Светло в избе огонь горит,
Светлей в душе любовь моя,
А ночь темна, — как зверь, вопит,
Как зверь, вопит вблизи жилья.
Прижмись ко мне — согрей меня,
Забудемся до нова дня.
Не спится мне — боюся я…
В руке твоей пусть русая
Коса моя, что лен в мотке,
Что лен дрожит в твоей руке.
В щеках моих огонь задуй!
Усни, склонись к плечам моим…
Целуй меня… еще целуй! —
Я здесь одна — с тобой одним!
Лучи и кровь, цветы и краски,
И искры в пляске вкруг костров —
Слова одной и той же сказки
Рассветов, полдней, вечеров.
Я с вами был, я с вами буду,
О, многоликости Огня,
Я ум зажег, отдался Чуду,
Возможно счастье для меня.
В темнице кузниц неустанных,
Где горн, и молот, жар, и чад,
Слова напевов звездотканных
Неумолкаемо звучат.
С Огнем неразлучимы дымы,
Но горицветный блеск углей
Поет, что светлы Серафимы
Над тесной здешностью моей.
Есть Духи Пламени в Незримом,
Как здесь цветы есть из Огня,
И пусть я сам развеюсь дымом,
Но пусть Огонь войдет в меня.
Гореть хотя одно мгновенье,
Светить хоть краткий час звездой —
В том радость верного забвенья,
В том праздник ярко-молодой.
И если в Небе Солнце властно,
И светлы звездные пути,
Все ж искра малая прекрасна,
И может алый цвет цвести.
Гори, вулкан, и лейся, лава,
Сияйте, звезды, в вышине,
Но пусть и здесь — да будет слава
Тому, кто сжег себя в Огне!
Und mein Stamm sind jene Asra,
Welche sterben, wenn sie lieben.
H. HeineЯ помню легкие пиластры
Закатных облаков в огне,
Когда, со мной целуя астры,
Ты тихо прошептала мне:
«И я, и я — из рода азров!»
Я помню бред безумной ночи,
Бред клятв, и ласк, и слез, и мук,
Когда, вперив в молчанье очи,
Ты повторила, с хрустом рук:
«И я, и я — из рода азров!»
И помню я твой взгляд застывшийИ в этот миг, как меч губивший,
Твои слова я вспомнил вновь:
Да, ты была из рода азров!
И никогда к тебе, волнуем
Желаньем, не прильну без слов!
Ты не коснешься поцелуем
Моих седеющих висков!
Да, ты была из рода азров!
И не смотреть нам на пиластры
Вечерних облаков в огне,
И ты, со мной целуя астры,
Не повторишь мне, как во сне;
«И я, и я — из рода азров!»
От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли.
С «лейкой» и с блокнотом,
А то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
Без глотка, товарищ,
Песню не заваришь,
Так давай по маленькой нальем.
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнем!
Есть, чтоб выпить, повод —
За военный провод,
За «У-2», за «эмку», за успех.
Как пешком шагали,
Как плечом толкали,
Как мы поспевали раньше всех.
От ветров и водки
Хрипли наши глотки,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
«С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!»
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали —
Но мы не терялись никогда.
На пикапе драном
И с одним наганом
Первыми въезжали в города.
Так выпьем за победу,
За нашу газету.
А не доживем, мой дорогой,
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой!
Движется нахмуренная туча,
Обложив полнеба вдалеке,
Движется, огромна и тягуча,
С фонарем в приподнятой руке.
Сколько раз она меня ловила,
Сколько раз, сверкая серебром,
Сломанными молниями била,
Каменный выкатывала гром!
Сколько раз, ее увидев в поле,
Замедлял я робкие шаги
И стоял, сливаясь поневоле
С белым блеском вольтовой дуги!
Вот он — кедр у нашего балкона.
Надвое громами расщеплен,
Он стоит, и мертвая корона
Подпирает темный небосклон.
Сквозь живое сердце древесины
Пролегает рана от огня,
Иглы почерневшие с вершины
Осыпают звездами меня.
Пой мне песню, дерево печали!
Я, как ты, ворвался в высоту,
Но меня лишь молнии встречали
И огнем сжигали на лету.
Почему же, надвое расколот,
Я, как ты, не умер у крыльца,
И в душе все тот же лютый голод,
И любовь, и песни до конца!
РопшинуО нет. Не в падающий час закатный,
Когда, бледнея, стынут цветы дня,
Я жду прозрений силы благодатной… Восток — в сияньи крови и огня:
Горело, рдело алое кадило,
Предвестный ветер веял на меня, И я глядел, как медленно всходило,
Багряной винностью окроплено,
Жестокое и жалкое светило.Во славе, в пышности своей, оно,
Державное Величество природы,
Средь голубых пустынь — всегда одно; Влекутся соблазненные народы
И каждому завидуют лучу.
Безумные! Во власти — нет свободы, Я солнечной пустыни не хочу, —
В ней рабье одиночество таится, —
А ты — свою посмей зажечь свечу, Посмей роптать, но в ропоте молиться,
Огонь земной свечи хранить, нести,
И, покоряя, — вольно покориться.Умей быть верным верному пути,
Умей склоняться у святых подножий,
Свободно жизнь свободную пройтиИ слушать… И услышать голос Божий.
* * *
В пустыне безбрежнаго Моря
Я остров нашел голубой,
Где, арфе невидимой вторя,
И ропщет и плачет прибой.
Там есть позабытая вилла,
И, точно видение, в ней
Гадает седая Сибилла,
В мерцаньи неверных огней.
И тот, кто взойдет на ступени,
Пред Вещей преклонится ниц,—
Увидит поблекшия тени
Знакомых исчезнувших лиц.
И кто, преклоняясь, заметит,
Как тускло змеятся огни,
Тот взглядом сильней их засветит,—
И вспомнит погибшие дни.
И жадным впиваяся взором
В черты безтелесных теней,
Внимая беззвучным укорам,
Что бури громо́вой слышней,—
Он вскрикнет, и кинется страстно
Туда, где былая стезя…
Но тени пройдут безучастно,
И с ними обняться—нельзя.
Голос ветра
«Когда сквозных огней
Росы листок зеленый
На мой томящий одр
Нальет и отгорит, —
Когда дневных лучей
Слепящий ток, червленый,
Клоня кленовый лист,
По купам прокипит, —
Когда, багров и чист,
Меня восток приметит,
Когда нальет поток
Своих сквозных огней —
Твоя душа, твоя,
Мою призывно встретит
(Последних дней моих,
Твоих весенних дней…)
Ну что ж? Тревожиться?
Тревожиться не надо:
Отрада вешняя кругом —
Смотри: зари
Отрада вешняя
Нисходит к нам, отрада.
Теперь склонись, люби,
Лобзай — скажи: «Умри…»
Лобзай меня! Вотще:
И гаснет лик зажженный,
Уже склоненный в сень
Летейской пустоты…
Прости, мой бедный друг!
Прости, мой друг влюбленный!
Тебе я отдал жизнь…
Нет, не любила ты…»
(Голос ветра замирает)
Тогда сквозных огней
Поток дневной, червленый,
Клоня кленовый лист,
По купам прокипел —
Вотще! И, как слезой,
Росой листок зеленый
Так скромно их кропил…
И скорбно отгорел.
Ты прав: мы старимся. Зима недалека,
Нам кто-то праздновать мешает,
И кудри темные незримая рука
И серебрит и обрывает.
В пути приутомясь, покорней мы других
В лицо нам веющим невзгодам;
И не под силу нам безумцев молодых
Задорным править хороводом.
Так что ж! ужели нам, покуда мы живем,
Вздыхать, оборотясь к закату,
Как некогда, томясь любви живым огнем,
Любви певали мы утрату?
Нет, мы не отжили! Мы властны день любой
Чертою белою отметить
И музы сирые еще на зов ночной
Нам поторопятся ответить.
К чему пытать судьбу? Быть может, коротка
В руках у парки нитка наша!
Еще разымчива, душиста и сладка
Нам Гебы пенистая чаша.
Зажжет, как прежде, нам во глубине сердец
Ее огонь благие чувства, —
Так пей же из нее, любимый наш певец:
В ней есть искусство для искусства.
От наших дружб, от книг университета,
Прогулок, встреч и вальсов под луной
Шагнула ты, не дописав сонета,
В прожектора, в ночной октябрьский бой.Сгорали дни и хлопали, как ленты
Матросских бескозырок. В снежный прах,
В огонь боев, в великие легенды
Входила ты на алых парусах.Что пыль веков перед прищуром глаза
У линз бинокля, перед языком
Ночных атак и точного приказа,
С сердцами говорящего, как гром! В нем дем блеск и свет, в нем жизни утвержденье,
Огонь мечты, прозренье чертежа
И лучшее твое стихотворенье,
Сверкнувшее, как острие ножа.А город мой, свидетель грозной славы,
Весь устремленный в светлые года,
Живет в тебе, как первенец державы,
Как зодчий нашей мысли и труда.И если Революция когда-то
Предстанет нам, как юность, это ты,
Ты, женщина, союзница бушлата,
Возьмешь ее прекрасные черты!..
Ой-е-е-ей! Бог с тобой!
Ой-е-е-ей! Бог с тобой!
Если я с собой не в ладу, чтоб ей оборваться, струне,
Но раз уж объявился в аду — так ты пляши в огне!
Раз ужe в аду, так ты пляши в огне.
Сходу пропаду, если нет ни души во мне.
Мне бы сотворить ворота у трех дорог.
Да небо своротить охота до судорог.
Гадами ползут времена, где всяк себе голова.
Нынче — Страшный Зуд. На, бери меня, голого!
Нынче — Скудный день. Горе — горном, да смех в меха!
С пеньем на плетень — горлом — красного петуха.
Но сбей озноб да брось меня в пот.
Каков лоб, таков и приход.
Но дай восход, и я его подожгу.
Воля уготована всем кому вольготно.
Мне с моею милою — рай на шабаше.
У меня есть все, что душе угодно,
Но это только то, что угодно душе.
Ой, не лей елей, да я не пью, я пою, да нынче мне в седло.
Пей да не жалей, ведь праздник на моей стороне.
Все бы хорошо, да в одиночку не весело.
Да почему бы нам с тобой не плясать в огне!
Чтобы пятки не жгли угли, да не пекла зола,
Да не рубиться бы в рубли, да от зла не искать бы зла.
Я тобой живу, но прости, мне сны — не житье.
И я не согрешу против истины, согрешив за нее.
Мы облучены, и я иду на звон струны из твоей косы.
Мы обручены, и значит время задуть часы.
Время выйти в лес, где поляны твои святы.
Времени в обрез — цветы и еще цветы.
Я тебя люблю, и я уйду, раз уж я пришел.
Я тебя люблю, и по колено мне трын-трава.
Так вей славянским словом, молва, как все хорошо!
Славно на земле, где всяк всему голова.
Я тебя люблю, и в облака смотрю свысока.
Весело ли грустно, да по Руси по руслу речет река.
Как течет река в облака, а на самом дне
Мечется огонь, и я там пляшу в огне!
Мечется огонь, и мы там с тобой в огне!
Четверть века назад отгремели бои.
Отболели, отмаялись раны твои.
Но, далёкому мужеству верность храня,
Ты стоишь и молчишь у святого огня.
Ты же выжил, солдат! Хоть сто раз умирал.
Хоть друзей хоронил и хоть насмерть стоял.
Почему же ты замер — на сердце ладонь
И в глазах, как в ручьях, отразился огонь?
Говорят, что не плачет солдат: он — солдат.
И что старые раны к ненастью болят.
Но вчера было солнце! И солнце с утра…
Что ж ты плачешь, солдат, у святого костра?
Оттого, что на солнце сверкает река.
Оттого, что над Волгой летят облака.
Просто больно смотреть — золотятся поля!
Просто горько белеют чубы ковыля.
Посмотри же, солдат, — это юность твоя —
У солдатской могилы стоят сыновья!
Так о чём же ты думаешь, старый солдат?
Или сердце горит? Или раны болят?