Мы слышим в ветре голос скальда,
Рыдающего вдалеке,
И афоризмы из Уайльда
Читаем, сидя на песке.
Мы, углубляясь в мысль эстета,
Не презираем, а скорбим
О том, что Храм Мечты Поэта
Людьми кощунственно дробим…
Нам море кажется не морем,
А в скорби слитыми людьми…
Мы их спасем и олазорим, —
Возможность этого пойми!
Вотще! В огне своих страданий,
В кипеньи низменной крови,
Они не ищут оправданий
И не нуждаются в любви!
Заходящее Солнце уходило за Море,
Сердоликовый цвет в небесах был разлит.
И шумело мне Море в многопевном узоре: —
Вот ты прибыл в святую страну Пирамид.
Желтизна побережья отшумевшей столицы,
Где багряные сказки в столетьях зажглись.
Над преддверьем в Египет — длиннокрылые птицы.
Вот откроется Нил! Да, я твой, Озирис.
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
Ты медленно подходишь к дому,
Полугрустя, полусмеясь…
Улыбка, бледно розовея,
Слетают с уст, как мотылек…
Ты цепенеешь, морефея,
И взгляд твой близок и далек…
Ты видишь остров, дальний остров,
И паруса, и челноки,
И ты молчишь легко и просто,
И вот — крыло из-под руки!..
Не улетай, прими истому:
Вступи со мной в земную связь…
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
От западных морей до самых врат восточных
Не многие умы от благ прямых и прочных
Зло могут отличить… рассудок редко нам
Внушает. . . . . . . . . .
——
«Пошли мне долгу жизнь и многие года!»
Зевеса вот о чем и всюду и всегда
Привыкли вы молить — но сколькими бедами
Исполнен долгий век! Во-первых, как рубцами,
Лицо морщинами покроется — оно
. . . . . . . . . . превращено
1.
Мерцают созвездья в космической мгле,
Заманчиво светят и ясно,
Но люди привыкли жить на земле,
И эта привычка прекрасна.
Космос как море, но берег — Земля,
Равнины ее и откосы.
Что значит земля для людей с корабля,
Вам охотно расскажут матросы.
О море мечтают в тавернах они,
Как узники, ищут свободы.
Но все же на море проходят лишь дни,
А берегу отданы годы.
Я тоже хотел бы на борт корабля,
Созвездия дальние манят.
Но пусть меня ждет дорогая земля,
Она никогда не обманет.
Дождевая капля заронилась в море,
Затерялась капля на морском просторе.
— Как ничтожна здесь я, — капля говорила,
И на дно морское спряталась уныло.
Но в пучине моря капля дождевая,
Развила скорлупку; на песке скучая,
Из скорлупки вышел лучший жемчуг в мире
И теперь хранится у царя в порфире.
Так не даром, капля, ты существовала,
Не без пользы в море синее упала.
В открытом море — только небо,
Вода да ветер. Тяжело
Идет волна, и низко кренит
Фелюка серое крыло.
В открытом море ветер гонит
То свет, то тень — и в облака
Сквозит лазурь… А ты забыта,
Ты бесконечно далека!
Но волны, пенясь и качаясь,
Идут, бегут навстречу мне —
И кто-то синими глазами
Глядит в мелькающей волне.
И что-то вольное, живое,
Как эта синяя вода,
Опять, опять напоминает
То, что забыто навсегда!
Сосны качались, сосны шумели,
Море рыдало в бело-седом,
Мы замолчали, мы онемели,
Вдруг обеззвучел маленький дом.Облокотившись на подоконник,
В думе бездумной я застывал.
В ветре галопом бешеным кони
Мчались куда-то, пенился вал.Ты на кровати дрожко лежала
В полуознобе, в полубреду.
Сосны гремели, море рыдало,
Тихо и мрачно было в саду.Съежились листья желтых акаций.
Рыжие лужи. Карий песок.
Разве мы смели утром смеяться?
Ты одинока. Я одинок.
«то — вопреки всему — Англия…»
Пахнуло Англией — и морем —
И доблестью. — Суров и статен.
— Так, связываясь с новым горем,
Смеюсь, как юнга на канате.
Смеется в час великой бури,
Наедине с господним гневом,
В блаженной, обезьяньей дури
Пляша над пенящимся зевом.
Упорны эти руки, — прочен
Канат, — привык к морской метели!
И сердце доблестно, — а впрочем,
Не всем же умирать в постели!
И вот, весь холод тьмы беззвездной
Вдохнув — на самой мачте — с краю —
Над разверзающейся бездной
— Смеясь! — ресницы опускаю…
(Напев Кирши Данилова)
Высота ли, высота поднебесная
Глубота, глубота акиан-море;
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омуты Днепровские.
Из-за моря, моря синяго,
Из глухо-морья зеленаго,
От славнаго города Леденца,
От того-де царя ведь заморскаго
Выбегали, выгребали тридцать кораблей,
Тридцать кораблей — один корабль
Славнаго гостя, богатаго,
Молодаго соловья, сына Будимировича.
(Кирша Данилов. Древ: Росс: Стих:)
Примеч: Я не счел возможным поместить здесь всю былину.
Снова и снова иду я с тоскою влюбленной
Жадно впиваться в твою бесконечность очами,
Нужно расстаться и с этой подругою светло-зеленой.
Вместе, о море, мы ропщем, но влаги соленой
Я не умножу слезами.
В путь одинокий и зимний с собой заберу я
Это движенье живое, и голос, и краски;
В ночи бессонные, дальней красою чаруя,
Ты мне напомнишь свои незабвенные ласки.
1 ноября 1893
Снова долгий тихий вечер.
Снова море, снова скалы.
Снова солнце искры мечет
Над волной роскошно-алой.
И не зная, здесь я, нет ли,
Чем дышу — мечтой иль горем, —
Запад гаснет, пышно-светел,
Над безумно светлым морем.
Им не слышен — им, бесстрастным, —
Шепот страсти, ропот гнева.
Небо хочет быть прекрасным.
Море хочет быть — как небо!
Волны быстро нижут кольца.
Кольца рдяного заката…
Сердце! сердце! успокойся:
Всё — навек, всё — без возврата!
Раз шалунье-капле стало скучно в море:
Высь её прельстила,
Солнце заманило,
Сладко улыбаясь в голубом просторе.
Солнце посылало золотые струи
Из небесной дали,
И они ласкали
Маленькую каплю, словно поцелуи.
С каждым их лобзаньем капля загоралась
Новым, сладким жаром,
И незримым паром
Наконец на волю радостно умчалась,
И навстречу солнцу устремилась смело…
Но, увы! Светило
Недоступно было,
Капля ж поневоле в небе холодела.
И земля родная маленькой беглянке
Снова милой стала,
И она упала
С дождиком шумящим на лесной полянке.
Грубый грохот Северного моря.
Грязным дымом стынут облака.
Черный луг, крутой обрыв узоря,
Окаймил пустынный борт песка.
Скучный плеск, пронизанный шипеньем,
Монотонно точит тишину.
Разбивая пенный вал на звенья,
Насыпь душит мутную волну…
На рыбачьем стареньком сарае
Камышинка жалобно пищит,
И купальня дальняя на сваях
Австралийской хижиной торчит.
Но сквозь муть маяк вдруг брызнул светом,
Словно глаз из-под свинцовых век:
Над отчаяньем, над бездной в мире этом
Бодрствует бессоный человек.
«Ты видел ли замок на бреге морском?
Играют, сияют над ним облака;
Лазурное море прекрасно кругом».«Я замок тот видел на бреге морском;
Сияла над ним одиноко луна;
Над морем клубился холодный туман».«Шумели ль, плескали ль морские валы?
С их шумом, с их плеском сливался ли глас
Веселого пенья, торжественных струн?»«Был ветер спокоен; молчала волна;
Мне слышалась в замке печальная песнь;
Я плакал от жалобных звуков ее».«Царя и царицу ты видел ли там?
Ты видел ли с ними их милую дочь,
Младую, как утро весеннего дня?»«Царя и царицу я видел… Вдвоем
Безгласны, печальны сидели они;
Но милой их дочери не было там».
Ты помнишь ли вечер, как море шумело,
В шиповнике пел соловей,
Душистые ветки акации белой
Качались на шляпе твоей? Меж камней, обросших густым виноградом,
Дорога была так узка;
В молчанье над морем мы ехали рядом,
С рукою сходилась рука.Ты так на седле нагибалась красиво,
Ты алый шиповник рвала,
Буланой лошадки косматую гриву
С любовью ты им убрала; Одежды твоей непослушные складки
Цеплялись за ветви, а ты
Беспечно смеялась — цветы на лошадке,
В руках и на шляпе цветы! Ты помнишь ли рев дождевого потока
И пену и брызги кругом;
И как наше горе казалось далеко,
И как мы забыли о нем!
За тебя, за все я благодарен.
По бульвару вьются морячки.
Море входит синими рядами
В неподвижные мои зрачки.Громыхая, катятся платформы,
По-осеннему прозрачна высь.
Чайки в чистой, белоснежной форме
Легким строем мимо пронеслись.Дай мне руку.
Может быть, впервые
Я узнал такую простоту.
Пролетают блики огневые,
Превращаясь в песни на лету.Вижу сад и тень от пешехода,
Пляску листьев, медленный баркас.
Мчится с моря шумная свобода,
Обнимает и целует нас.
И вот вся жизнь! Круженье, пенье,
Моря, пустыни, города,
Мелькающее отраженье
Потерянного навсегда.Бушует пламя, трубят трубы,
И кони рыжие летят,
Потом волнующие губы
О счастье, кажется, твердят.И вот опять восторг и горе,
Опять, как прежде, как всегда,
Седою гривой машет море,
Встают пустыни, города.Когда же, наконец, восставши
От сна, я буду снова я, —
Простой индиец, задремавший
В священный вечер у ручья?
На диких скалах, среди развалин —
Рать кипарисов. Она гудит
Под ветром с моря. Угрюм, печален
Пустынный остров, нагой гранит.
Уж берег темен — заходят тучи.
Как крылья чаек, среди камней
Мелькает пена. Прибой все круче,
Порывы ветра все холодней.
И кто-то скорбный, в одежде темной,
Стоит над морем… Вдали — печаль
И сумрак ночи…
Лежу, глаза полузакрыв;
Во сне глубоко море дышит,
И ветра свежего порыв
Балконный занавес колышет.
Вершина темная волны
Сверкает пеною жемчужной,
И свет, и сумрак ночи южной —
Чудесной тайною полны.
Звучит прибой, как рокот струнный,
Вдали готовый замереть,
На все набросил отблеск лунный
Сребристо-трепетную сеть.
И в ней трепещет все живое
И неживое: лунных чар
Не избежал в своем покое
Седой и грозный Одалар.
Безбрежное море кругом
Лежало в вечернем мерцанье.
Вдвоем на утесе крутом
Сидели мы в грусном молчанье.
В туман облекались струи́,
И чайка над нами порхала.
Ты бледные руки свои
Слезами любви орошала.
Безмолвно колени склоня,
К рукам твоим тихо устами
Припал я, и с них ты меня
Поила своими слезами.
С того безотрадного дня
Я высох и сердце изныло…
Слезами своими меня,
Несчастная, ты отравила!
Все море — как жемчужное зерцало,
Сирень с отливом млечно-золотым.
В дожде закатном радуга сияла.
Теперь душист над саклей тонкий дым.
Вон чайка села в бухточке скалистой, —
Как поплавок. Взлетает иногда,
И видно, как струею серебристой
Сбегает с лапок розовых вода.
У берегов в воде застыли скалы,
Под ними светит жидкий изумруд,
А там, вдали, — и жемчуг и опалы
По золотистым яхонтам текут.
Как по морю, как по морю, морю синему
Плывет лебедь со лебедушкой,
Со малыми с лебедятками;
Где не взялся млад ясен сокол,
Убил, ушиб лебедь белою
Со малыми лебедятками;
Он пух пустил по синю морю,
Мелки перья — по чисту полю.
Сбиралися красны девушки
В чисто поле мелки перья брать;
Мимо ехал добрый молодец:
— Бог на помочь, красны девицы,
Мелки перья брать! —
Все деушки поклонилися;
Одна деушка несклончива, непоклончива.
Грозил парень красной девице:
Добро, девка, добро, красная!
А я тебя за себя возьму,
Будешь стоять у краватушки,
Будешь ронить горючи слезы!“
При Море черном стоят столбы.
Столбы из камня. Число их восемь.
Приходят часто сюда рабы.
И сонмы юных несут гробы.
Бледнеют зимы. И шепчет осень.
Порой и звери сюда дойдут.
Порой примчится сюда и птица.
И затоскуют? Что делать тут?
Пойдут, забродят, и упадут,
Устав стремиться, устав кружиться.
При Море черном стоят столбы.
От дней додневных. Число их грозно.
Число их веще меж числ Судьбы.
И их значенья на крик мольбы: —
Навек. Безгласность. Враждебность. Поздно.
Во мне зажгла ты страсть, глубокую, как море,
Но, вечным холодом, как жалом, уязвлен,
С тобой разстался я, души скрывая горе
И сдерживая стон.
Увы! как прежде, я тобою очарован;
Бурю тебе одной, с мольбою, ѳимиам…
Ответь на зов любви!—и цепью скован,
Паду к твоим ногам.
Так в даль уносятся, боясь морозов, птицы;
Когда-жь звучит весны чарующий призыв,
Оне летят назад веселой вереницей,
О холоде забыв.
Два смелых путника, взобравшись на утес,
Закрыв глаза, внимали реву моря.
— Я слышу в нем всю прелесть райских грез! —
— А я — весь стон земного горя! —
Им тот же луч сиял на небе голубом,
И с одинаковою силой
Им море — сфинкс обоим говорило
Такую ж речь, но разным языком.
С Новым Годом, Лебединый стан!
Славные обломки!
С Новым Годом — по чужим местам —
Воины с котомкой!
С пеной у рта пляшет, не догнав,
Красная погоня!
С Новым Годом — битая — в бегах
Родина с ладонью!
Приклонись к земле — и вся земля
Песнею заздравной.
Это, Игорь, — Русь через моря
Плачет Ярославной.
Томным стоном утомляет грусть:
— Брат мой! — Князь мой! — Сын мой!
— С Новым Годом, молодая Русь
За морем за синим!
По морям, играя, носится
с миноносцем миноносица.
Льнет, как будто к меду осочка,
к миноносцу миноносочка.
И конца б не довелось ему,
благодушью миноносьему.
Вдруг прожектор, вздев на нос очки,
впился в спину миноносочки.
Как взревет медноголосина:
«Р-р-р-астакая миноносина!»
Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,
а сбежала миноносица.
Но ударить удалось ему
по ребру по миноносьему.
Плач и вой морями носится:
овдовела миноносица.
И чего это несносен нам
мир в семействе миноносином?
Полны таинственных возмездий
Мои пути!
На небесах былых созвездий
Мне не найти… Таит глубин неутоленность
Свой властный зов…
И не манит меня в бездонность
От берегов! Сомкнулось небо с берегами,
Как черный щит,
И над безмолвными морями
Оно молчит… Но верю я в пути завета,
Гляжу вперед!
Гляжу вперед и жду рассвета,
И он придет!.. Пусть небеса мои беззвездны,
Молчат моря…
Там, где сливаются две бездны,
Взойдет заря!
Ты причаль, моя рыбачка,
Легкий к берегу челнок, —
Подойди и дай мне руку,
Сядь со мною на песок.
Мне на грудь склони головку
И не бойся так меня…
Ведь без страха ты вверяешь
Морю дикому себя.
В моем сердце, словно в море,
Буря тож порой шумит, —
И немало чудных перлов
В глубине его лежит.
Я тебя целовал сквозь слезы
Только ты не видела слез,
Потому, что сырой и темной
Была осенняя ночь.
По земле проносились листья,
А по морю — за штормом шторм,
Эти листья тебе остались,
Эти штормы достались мне.
Широко, отрешенно, грозно
Бились волны со всех сторон
Но порой затихало море
И светилась заря во мгле.
Я подумал, что часто к морю
Ты приходишь и ждёшь меня,
И от этой счастливой мысли
Будто солнце в душе зажглось!
Пусть тебе штормовые стоп
Выражают мою печаль,
А надежду мою и верность
Выражает заря во мгле…
Кого блистающа я вижу средь лучей?
Не Марс ли? Аполлон, Эрмий, иль бог морей?
Ликурга ль образ сей, Алкида ль представляет? —
Великого Петра, — мне Клия отвечает.
На изображение Петра Великого
Се кое божество блистает средь лучей?
Кто — Марс иль Аполлон, Эрмий иль бог морей?
На ту же статую
Который это бог? божествен вид сей чей?
Кто — Марс иль Аполлон? иль это бог морей?
Срезал себе я тростник у прибрежья шумного моря.
Нем, он забытый лежал в моей хижине бедной.
Раз увидал его старец прохожий, к ночлегу
В хижину к нам завернувший (Он был непонятен,
Чуден на нашей глухой стороне.) Он обрезал
Ствол и отверстий наделал, к устам приложил их,
И оживленный тростник вдруг исполнился звуком
Чудным, каким оживлялся порою у моря,
Если внезапно зефир, зарябив его воды,
Трости коснется и звуком наполнит поморье.
Даже вполголоса мы не певали,
Мы горемыки-певцы!
Под берегами мы ведра прождали,
Словно лентяи-пловцы.Старость подходит — недуги да горе!
Жизнь бесполезно прошла.
Хоть на прощанье в открытое море,
В море царящего злаПрямо и смело направить бы лодку.
Сунься-ко!.. Сделаешь шаг,
А на втором перервут тебе глотку!
Друг моей юности (ныне мой враг)! Я не дивлюсь, что отчизну любезную
Счел ты за лучшее кинуть.
Жить для нее — надо силу железную,
Волю железную — сгинуть.
Над морем позднею порой
Еще лучи блестели,
А мы близ хижины с тобой
В безмолвии сидели.
Туман вставал, росла волна,
И чайка пролетала,
А у тебя, любви полна,
Из глаз слеза упала.
Катилась по руке твоей —
И на колени пал я,
И медленно с руки твоей
Твою слезу спивал я.
С тех пор сгораю телом я,
Душа в тоске изныла —
Ах, эта женщина меня
Слезою отравила.