Ах, тошно мне
И в родной стороне:
Всё в неволе,
В тяжкой доле,
Видно, век вековать.
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
И людями,
Как скотами,
Долго ль будут торговать?
Кто же нас кабалил,
Кто им барство присудил
И над нами,
Бедняками,
Будто с плетью посадил?
По две шкуры с нас дерут,
Мы посеем — они жнут,
И свобода
У народа
Силой бар задушена.
А что силой отнято,
Силой выручим мы то.
И в приволье,
На раздолье
Стариною заживем.
А теперь господа
Грабят нас без стыда,
И обманом
Их карманом
Стала наша мошна.
Баре с земским судом
И с приходским попом
Нас морочат
И волочат
По дорогам да судам.
А уж правды нигде
Не ищи, мужик, в суде,
Без синюхи
Судьи глухи,
Без вины ты виноват.
Чтоб в палату дойти,
Прежде сторожу плати,
За бумагу,
За отвагу —
Ты за всё, про всё давай!
Там же каждая душа
Покривится из гроша:
Заседатель,
Председатель,
Заодно с секретарем.
Нас поборами царь
Иссушил, как сухарь:
То дороги,
То налоги
Разорили нас вконец.
А под царским орлом
Ядом потчуют с вином,
И народу
Лишь за воду
Велят вчетверо платить.
Уж так худо на Руси,
Что и боже упаси!
Всех затеев
Аракчеев
И всему тому виной.
Он царя подстрекнет,
Царь указ подмахнет.
Ему шутка,
А нам жутко,
Тошно так, что ой, ой, ой!
А до бога высоко,
До царя далеко,
Да мы сами
Ведь с усами,
Так мотай себе на ус.
Все дни у Бога хороши,
Все дни — одно благословенье,
Но в бедной памяти души —
Немногие, как воскресенье.
И знаете: они не те,
Когда я ждал, и волновался,
И торопливо в темноте
Губами ваших губ касался.
Они не те, когда так зло,
Упрямо веря, я не верил.
Все это былью поросло,
И, может быть, я лицемерил.
Мне помнятся другие дни
(Они так сладостны и жалки)…
В гостинице глаза одни,
Как вылинявшие фиалки…
И вдруг узнали, удивясь,
Что вот теперь уж в самом деле…
Что выросла такая связь,
Какой, быть может, не хотели.
Потом клонило вас ко сну,
В тревоге детской вы дремали
И вдруг: «Отправят на войну
Меня!» — так горестно сказали.
Кому там нужны на войне
Такие розовые губы?
Не для того ли, чтоб вдвойне
Бои нам показались грубы?
А тот, для вас счастливый, день,
Такой недавний день, в который
Чужой любви смешалась тень
С тяжелым мраком желтой шторы...
Опять, опять, как в первый раз,
Признанья ваши и томленье, —
И вот смущенный ваш рассказ
Отвел последние сомненья.
Затворник я, вы — легкий конь,
Что ржет и прядает в весельи,
Но краток ветреный огонь,
И станет конь у той же кельи.
А ваша школьничья тетрадь?
Заплакать можно, так все ново, —
И понял я, что вот — страдать
И значит полюбить другого.
Солнце лучами играло
Над морем, катящим далеко валы;
На рейде блистал в отдаленьи корабль,
Который в отчизну меня поджидал;
Только попутного не было ветра,
И я спокойно сидел на белом песке
Пустынного брега.
Песнь Одиссея читал я — старую,
Вечно юную песнь. Из ее
Морем шумящих страниц предо мной
Радостно жизнь подымалась
Дыханьем богов
И светлой весной человека,
И небом цветущим Эллады.Благородное сердце мое с участьем следило
За сыном Лаэрта в путях многотрудных его;
Садилось с ним в печальном раздумье
За радушный очаг,
Где царицы пурпур прядут,
Лгать и удачно ему убегать помогало
Из объятия нимф и пещер исполинов,
За ним в киммерийскую ночь, и в ненастье,
И в кораблекрушенье неслось,
И с ним несказанное горе терпело.
Вздохнувши, сказал я: «Злой Посейдон,
Гнев твой ужасен,
И сам я боюсь
Не вернуть в отчизну!»Едва я окончил, —
Запенилось море,
И бог морской из белеющих волн
Главу, осокою венчанную, поднял,
Сказавши в насмешку: «Что ты боишься, поэтик?
Я нимало не стану тревожить
Твой бедный кораблик,
Не стану в раздумье о жизни любезной тебя
Вводить излишнею качкой.
Ведь ты, поэтик, меня никогда не сердил:
Ни башенки ты не разрушил у стен
Священного града Приама,
Ни волоса ты не спалил на глазу
Полифема, любезного сына,
И тебе не давала советов ни в чем
Богиня ума — Паллада Афина.»Так воззвал Посейдон
И в море опять погрузился,
И над грубою остротой моряка
Под водой засмеялись
Амфитрита, женщина-рыба,
И глупые дщери Нерея.
Боже благости и правды!
Боже! вездесущий, сый!
Страждет рук твоих созданье!
Боже! что коснишь? воззри!.. Ад в душе моей гнездится,
Этна ссохшу грудь палит;
Жадный змий, виясь вкруг сердца,
Кровь кипучую сосет.
Тщетно слабыми перстами
Рву чудовище… нет сил.
Яд его протек по жилам:
Боже мира! запрети! Где целенье изнемогшей?
Где отрада? где покой?
Нет! не льсти себя мечтою!
Ток целения иссяк,
Капли нет одной прохладной,
Тощи оросить уста!
В огнь дыханье претворилось,
В остру стрелу каждый вздох;
Все глубоки вскрылись язвы, —
Боль их ум во мне мрачит.
Где ты смерть? — Изнемогаю…
Дом, как тартар, стал постыл! Мне ль ты, солнце, улыбнулось?
Мне ль сулишь отраду, май?
Травка! для меня ль ты стелешь
Благовонный свой ковер?
Может быть, мне там и лучше…
Побежим под сень древес.Сколь всё в мире велелепно!
Сколь несчетных в нем красот!
Боже, боже вездесущий!
К смертным ты колико благ! Но в груди огонь не гаснет;
Сердце тот же змий сосет,
Тот же яд течет по жилам:
Ад мой там, где я ступлю.
Нет врача омыть мне раны,
Нет руки стереть слезы,
Нет устен для утешенья,
Персей нет, приникнуть где;
Все странятся, убегают:
Я одна… О, горе мне! Что, как тень из гроба вставша,
Старец бродит здесь за мной?
Ветр власы его взвевает,
Белые, как первый снег!
По его ланитам впалым,
Из померкнувших очей,
Чрез глубокие морщины
Токи слезные текут;
И простря дрожащи длани,
Следуя за мной везде,
Он запекшимись устами
Жизни просит для себя.
На? копейку, старец! скройся!
Вид страдальца мне постыл.
«Боже щедрый! благодатный! —
Он трикратно возгласил, —
Ниспошли свою ей благость,
Все мольбы ее внемли!»
Старец! ты хулы изрыгнул!
Трепещи! ударит гром…
Что изрек, увы! безумный?
Небо оскорбить дерзнул!
Бог отверг меня, несчастну!
Око совратил с меня;
Не щедроты и не благость —
Тяготеет зло на мне.Тщетно веете, зефиры!
Тщетно, соловей, поешь!
Тщетно с запада златого,
Солнце! мещешь кроткий луч
И, Петрополь позлащая,
Всю природу веселишь!
Чужды для меня веселья!
Не делю я с вами их!
Солнце не ко мне сияет, —
Я не дочь природы сей.Свежий ветр с Невы вдруг дунул:
Побежим! он прохладит.
Дай мне челн, угрюмый кормчий!
К ветрам в лик свой путь направь.
Воды! хлыньте дружно с моря!
Вздуйтесь синие бугры!
Зыбь на зыби налегая,
Захлестни отважный челн!
Прохлади мне грудь иссохшу,
Жгучий огнь ее залей.
Туча! упади громами!
Хлябь! разверзись — поглоти… Но всё тихо, всё спокойно:
Ветр на ветвиях уснул,
Море гладко, как зерцало;
Чуть рябят в Неве струи;
Нет на небе туч свирепых;
Облак легких даже нет,
И по синей, чистой тверди
Месяц с важностью течет.
Я знаю, Лидинька, мой друг,
Кому в задумивости сладкой
Ты посвящаешь свой досуг,
Кому ты жертвуешь украдкой
От подозрительных подруг.
Тебя страшит проказник милый,
Очарователь легкокрылый,
И хладной важностью своей
Тебе несносен Гименей.
Ты молишься другому богу,
Своей покорствуя судьбе;
Восторги нежные к тебе
Нашли пустынную дорогу.
Я понял слабый жар очей,
Я понял взор полузакрытый,
И побледневшие ланиты,
И томность поступи твоей...
Твой бог не полною отрадой
Своих поклонников дарит.
Его таинственной наградой
Младая скромность дорожит.
Он любит сны воображенья,
Он терпит на дверях замок,
Он друг стыдливый наслажденья,
Он брат любви, но одинок.
Когда бессонницей унылой
Во тьме ночной томишься ты,
Он оживляет тайной силой
Твои неясные мечты,
Вздыхает нежно с бедной Лидой
И гонит тихою рукой
И сны, внушенные Кипридой,
И сладкий, девственный покой.
В уединенном упоенье
Ты мыслишь обмануть любовь.
Напрасно! — в самом наслажденье
Тоскуешь и томишься вновь.
Амур ужели не заглянет
В неосвященный твой приют?
Твоя краса, как роза, вянет;
Минуты юности бегут.
Ужель мольба моя напрасна?
Забудь преступные мечты,
Не вечно будешь ты прекрасна,
Не для себя прекрасна ты.
Не любопытствуй запрещенным
Халдейским мудрованьем знать,
Какая есть судьба рожденным
И сколь нам долго проживать?
Полезнее о том не ведать
И не гадать, что будет впредь;
Ни лиха, ни добра не бегать,
А принимать, что ни придет.
Пусть боги свыше посылают
Жестокий зной иль лютый мраз,
Пусть бури, грозы повторяют,
Иль грянет гром в последний раз:
Что нужды? — Будь мудрей, чем прежде;
В прок вин не запасай драгих;
Обрезывай крыле надежде
По краткости ты дней своих.
Так! время злое быстротечно
Летит меж тем, как говорим;
Щипли ж веселие сердечно
С тех роз, на кои мы глядим:
Красуйся дня сего благими,
Пей чашу радости теперь,
Не льстись горами золотыми
И будущему дню не верь.
«Не спрашивай; грешно, о Левконоя, знать,
Какой тебе и мне судили боги дать
Конец. Терпи и жди! не знай халдейских бредней.
Дано ли много зим, иль с этою последней,
Шумящей по волнам Тиррены, смолкнешь ты,
Пей, очищай вино и умеряй мечты....
Пока мы говорим, уходит время злое:
Лови текущий день, не веря в остальное».
На завтра крепостей с судьбины
Бессильны сами взять цари.
Помилуй мя, о Боже! по велицей
Мне милости Твоей,
По множеству щедрот, Твоей десницей
Сгладь грех с души моей;
А паче тайных беззаконий
Очисть — их знаю я.Я знаю их, — и зрю всех пред собою
Моих пороков тьму;
Се сокрушенной каюся душою
Тебе, лишь одному
Тебе, — что быть дерзнул лукавым
И укрывал мой грех.Но льзя ль кому перед Тобой в чем скрыться,
Коль все зришь, слышишь Ты?
Как можно на суде в чем оправдиться
Пред Тем, Кто и мечты
Душ наших и сердец всех знает?
Он верно победит.Так, знает, что я зачат в беззаконьи,
В грехах родила мать,
Что внутрь меня коварство, а вне козни
Неправдой правду тьмят, —
Ту правду, искру ту премудру,
Что Он во мне возжег.Ах! окропи ж меня Ты звезд иссопом,
Вод благости Твоей;
Омой, Творец, мне грудь Ты слез потопом,
Вняв вздох души моей,
Да сердцем уясняся чистым,
Бел буду я как снег.Даждь слуху моему веселье, радость
Чтобы в моих костях
Смиренных та вовек лилася сладость,
Пьют кою в небесах.
Так, Боже! отврати взор грозный
От слабостей моих.Созиждь в моей утробе сердце чисто,
Дух правый обнови,
Который бы, как солнце в мгле лучисто,
Сиял в моей крови,
И лика Твоего святаго
С меня не отврати.Пошли мне Твоего жар в грудь спасенья
И духом так своим
Владычным утверди путь для ученья
Заповедям Твоим,
Чтобы к Тебе и нечестивых
Я обратить всех мог.Уста мои, о Творче! мне отверзи
На похвалу Твою,
Да холмы слышат, реки и бездн брези,
Что я Тебя пою
И никому не посвящаю
Я песен, как Тебе.Ах! жертвы б восхотел коль Ты какие,
Принес бы я давно;
Но не приемлешь Ты мольбы иные,
Вздыханье как одно:
Храм Богу — сердце сокрушенно,
Смиренный дух — алтарь.
Не ревнуй отнюдь лукавым,
Беззаконным не завидь:
Скоро Смерть серпом кровавым
Их приидет поразить;
Упадут — и вмиг увянут,
Как подкошенны цветы.
Положись во всем на Бога;
Землю населя, трудись;
Добр будь, не желая многа,
В честь Господню насладись:
Он подаст тебе, что сердце
Пожелает лишь твое.
Вышнему во всем доверься,
Будь во всем Ему открыт,
Крепко на Него надейся, —
В пользу все твою свершит:
Вознесет, как солнце, правду,
И невинность, яко день.
Посвятясь Творцу, мужайся,
Будь в Его законе тверд;
Счастьем злых не ослепляйся,
Гордым не ходи вослед;
Не ходи, не раболепствуй,
Смертных Богом не твори.
Не печалься, не сердися,
Не злословь и злых глупцов;
Паче в доблестях крепися,
Умудряйся средь трудов.
Ты увидишь: зло поникнет,
Добродетель возлетит.
Подожди миг, и не будет
Самый вред тебе во вред;
Будто ветер пепел сдунет,
Так исчезнет злобы след:
Кротость же наследит землю
И сладчайший вкусит мир.
Яры взоры грешник мещет
И над праведником бдит;
Зубом на него скрежещет,
Втай везде его следит.
Но Господь врагу смеется,
Близкий видя рок его.
Меч злодеи извлекают,
Лук натягивают свой:
Низложить они алкают
Правых сердцем и душой;
Но их луки сокрушатся,
Обратится меч им в грудь.
Лучше малое стяжанье,
Нажитое все трудом,
Чем сокровищей собранье,
Скоро скоплено с грехом:
В праведных руках все споро, —
Грешников скудеет длань.
Добрых Бог благословляет:
Твердо ввек наследство их;
В люты глада дни питает
От щедрот Он их своих;
Мытари ж, как овны, жирны;
Но иссохнет весь их тук.
Грешник, взяв, не возвращает;
Праведник всегда дает;
Семена ль кому ссужает,
То земля приносит плод;
На кого ж положит клятву,
Плод тех верно погублен.
Богом человек крепится,
Коль на добром он пути;
Хоть падет, не сокрушится;
Встанет паки, чтоб идти:
Вышняго рука поддержит
Во всех случаях его.
Был я млад — и состарелся:
Добрых в крайности не зрел,
Чтоб в забвеньи род их зрелся,
Чтобы хлеба не имел:
Сами всех они снабжают,
И в довольстве чада их.
Уклонись от злодеяний,
Делай благо — Бог с тобой;
Он судья — и воздаяньи
Держит все Своей рукой:
Семя даже зла погибнет, —
Добродетель расцветет.
Льет всегда благочестивый
Токи мудрости из уст;
Муж человеколюбивый
Изрекает правый суд:
В сердце чистом Бог правитель,
Тверды истины стопы.
Ищет, ищет беззаконный,
Чтоб невинность погубить;
Нет, он мнит, ей обороны,
А не видит, — Бог ей щит:
На суде ль ей быть случится,
Будет правою она.
Потерпи ж еще немного,
Потерпи, храня закон;
Как приидет время строго
И на злобу грянет гром, —
Вознесешься и получишь
Достояние твое.
Видел, видел нечестивых,
Вознесенных яко кедр;
Но по неких днях бурливых
Я их места не обрел;
Вопрошал ходящих мимо,
И никто не отвечал.
Ведай: честность и невинность
Увенчаются венцом;
Злость, нечестье, горделивость
Кончатся своим концом:
Бог помощник людям добрым,
Воздаятель он и злым.
«Я не один, потому что Отец со Мною.»Ев. от Иоанна, гл. 16; 3
2.
Был древле зов. Ему я внемлю.
Слеза слагается в кристалл.
Христос, дабы сойти на Землю,
Среди людей Евреем стал.
Я это ведаю, приемлю,
Без этого я скудно-мал.
Зачем лачугу Иудея
Он выбрал на земле как дом?
Тот возглас, в сердце тяготея,
Для сердца разрешен Христом.
Его святою кровью рдея,
Мы светлым цветом расцветем.
Самозакланный, во спасенье
Всех, кто приидет ко Христу,
Он на Земле Свое служенье
Вметнул как светоч в темноту,
Средь обреченных на мученье,
Что верны на своем посту.
В решеньи выспреннем и строгом
В Египте он ребенком был,
И по Халдейским Он дорогам
Свой путь — незнаемый — пробил,
И, Бог, пришел в Израиль Богом,
И Человека возлюбил.
В суровом царстве Иеговы
Возник воздушнейший цветок,
Разбиты древние оковы,
Лилейно пенье кротких строк,
Не тщетны в мире были зовы,
Здесь дан рядам веков намек.
Кто скажет «Нет», в том хитрость змея,
Возжаждет поздно — молвит «Да»,
Пребудем — сердцем не скудея,
Мы — здесь, нас призовут — туда,
Несть Эллина, ни Иудея,
Есть Вифлеемская звезда!
Мужа поведай мне, муза, мудрого странствия многи,
Им понесенны, когда был священный Пергам испровергнут.
Много он видел градов и обычаев разных народов;
Много, носясь по морям, претерпепел сокрушений сердечных.
Пекшися всею душой о своем и друзей возвращенье.
Но не спас он друзей и сподвижников, сколько ни пекся.
Сами они от себя и своим безрассудством погибли
Буйные!— Тучных волов они высокого солнца
Пожрали — он навек обрек их не видеть отчизны.
Ты, богиня и Диева дщерь, нам все то поведай.
Все уж иные, кого не постигла горькая гибель,
В домы свои возвратились, войны набежавши и моря.
Он лишь один, по отчизне тоскуя и верной супруге,
Властью удержан был сильной, божественной нимфы Калипсы.
В утлых прекрасных пещерах — она с ним уз брачных желала.
Год же когда совершился и новое лето настало,
Боги тогда присудили в отчизну ему возвратиться,
В область Итаку — и тут не избегли трудов и злосчастий
Он и дружина его; боги все к нему умилились.
Только Посейдон один гневен жестоко был к Одиссею,
Мужу божественну, доколь не вступил он на землю.
Но тогда был Посейдон далеко в стране ефиопов.
Два ефиопских народа земли на концах обитают.
Тамо, где солнце восходит, и там, где солнце нисходит.
Жертвами тучных волов и богатой стотельчною жертвой
Он от них услаждался,— боги же купно другие
Были тогда на Олимпе, в чертогах могущего Дия.
Лемносской бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды,
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия Позора и Обиды.
Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона,
Свершитель ты проклятий и надежд,
Ты кроешься под сенью трона,
Под блеском праздничных одежд.
Как адской луч, как молния богов,
Немое лезвие злодею в очи блещет,
И озираясь он трепещет,
Среди своих пиров.
Везде его найдет удар нежданный твой:
На суше, на морях, во храме, под шатрами,
За потаенными замками,
На ложе сна, в семье родной.
Шумит под Кесарем заветный Рубикон,
Державный Рим упал, главой поник Закон;
Но Брут восстал вольнолюбивый:
Ты Кесаря сразил — и мертв обемлет он
Помпея мрамор горделивый.
Исчадье мятежей подемлет злобный крик:
Презренный, мрачный и кровавый,
Над трупом Вольности безглавой
Палач уродливый возник.
Апостол гибели, усталому Аиду
Перстом он жертвы назначал,
Но вышний суд ему послал
Тебя и деву Эвмениду.
О юный праведник, избранник роковой,
О Занд, твой век угас на плахе;
Но добродетели святой
Остался глас в казненном прахе.
В твоей Германии ты вечной тенью стал,
Грозя бедой преступной силе —
И на торжественной могиле
Горит без надписи кинжал.
Дни купальные –
Венчальные:
Бог сочетается с красной девицей –
Зарей Заряницей.
Оком пламенным в землю глядит!
И земля замирает,
Цветы вырастают,
Деревья кудрявые,
Травы.
Оком пламенным в реки глядит!
И невмочь разгоревшимся водам,
Текут они медом,
Желтым и старым,
По бродам
И ярам.
Оком пламенным в сердце глядит.
Бог Купало,
Любый, травник, лих…
Сердце — ало,
Загорается…
Явись, воплотись,
Жених!..
Чудо совершается –
Купало в Козла воплощается…
В речке воды — желтый мед,
Пьяный мед,
Белый к нам Козел идет,
К нам девицы,
Заряницы,
Поутру жених –
Козел идет,
Круторогий нам
Дары несет.
У него венец
Золотых колец.
С нами Купало великий,
С нами Козел наш, девицы!
Скиньте, сорвите паневы!
Где ты, невеста любовная?
Где ты, Заря Заряница?
Ищет невесту Купало,
Круторогий, кудрявый…
Очами глядит, –
Где ты, Заря Заряница?
Вот она кружится, — девица, девица,
Кружится, кружится, девица, девица.
Ты ль жениха не ждала,
В небе зарею цвела,
Ты ли вино не пила,
Пояс тугой сорвала…
Красная девица
Заря Заряница!
Нашел Козел невесту,
Выбрал девицу любовнее всех.
Возьми ее, возьми ее,
Веди ее на реку,
В меду купать, в меду ласкать,
Купало! Купало!
Люби ее, люби ее,
Веди ее по хмелю;
Неделю пить, допьяна пить,
Купало! Купало!
Целуй ее, целуй ее,
До крови невесту!
Твоя любовь — на теле кровь!
Купало! Купало!
1
В мире, ревущем:
— Слава грядущим!
Что во мне шепчет:
— Слава прошедшим!
Вам, проходящим,
В счет не идущим,
Чад не родящим,
Мне — предыдущим.
С клавишем, с кистью ль
Спорили, с дестью ль
Писчею — чисто
Прожили, с честью.
Белые — краше
Снега сокровищ —
Волосы — вашей
Совести — повесть.
2
Поколенью с сиренью
И с Пасхой в Кремле,
Мой привет поколенью
По колено в земле,
А сединами — в звездах!
Вам, слышней камыша,
— Чуть зазыблется воздух —
Говорящим: ду — ша!
Только душу и спасшим
Из фамильных богатств,
Современникам старшим —
Вам, без равенств и братств,
Руку веры и дружбы,
Как кавказец — кувшин
С виноградным! — врагу же —
Две — протягивавшим!
Не Сиреной — сиренью
Заключенное в грот,
Поколенье — с пареньем!
С тяготением — от
Земли, над землей, прочь от
И червя и зерна!
Поколенье — без почвы,
Но с такою — до дна,
Днища — узренной бездной,
Что из впалых орбит
Ликом девы любезной —
Как живая глядит.
Поколенье, где краше
Был — кто жарче страдал!
Поколенье! Я — ваша!
Продолженье зеркал.
Ваша — сутью и статью,
И почтеньем к уму,
И презрением к платью
Плоти — временному!
Вы — ребенку, поэтом
Обреченному быть,
Кроме звонкой монеты
Всё — внушившие — чтить:
Кроме бога Ваала!
Всех богов — всех времен — и племен…
Поколенью — с провалом —
Мой бессмертный поклон!
Вам, в одном небывалом
Умудрившимся — быть,
Вам, средь шумного бала
Так умевшим — любить!
До последнего часа
Обращенным к звезде —
Уходящая раса,
Спасибо тебе!
Вот Ваня
с няней.
Няня
гуляет с Ваней.
Вот дома,
а вот прохожие.
Прохожие и дома,
ни на кого не похожие.
Вот будка
красноармейца.
У красноармейца
ружье имеется.
Они храбрые.
Дело их —
защищать
и маленьких
и больших.
Это —
Московский Совет,
Сюда
дяди
приходят чуть свет.
Сидит дядя,
в бумагу глядя.
Заботятся
дяди эти
о том,
чтоб счастливо
жили дети.
Вот
кот.
Раз шесть
моет лапкой
на морде шерсть.
Все
с уважением
относятся к коту
за то, что кот
любит чистоту.
Это —
собачка.
Запачканы лапки
и хвост запачкан.
Собака
бывает разная.
Эта собака
нехорошая,
грязная.
Это — церковь,
божий храм,
сюда
старухи
приходят по утрам.
Сделали картинку,
назвали — «бог»
и ждут,
чтоб этот бог помог.
Глупые тоже —
картинка им
никак не поможет.
Это — дом комсомольцев.
Они — умные:
никогда не молятся.
когда подрастете,
станете с усами,
на бога не надейтесь,
работайте сами.
Это — буржуй.
На пузо глядь.
Его занятие —
есть и гулять.
От жиру —
как мяч тугой.
Любит,
чтоб за него
работал другой.
Он
ничего не умеет,
и воробей
его умнее.
Это —
рабочий.
Рабочий — тот,
кто работать охочий.
Всё на свете
сделано им.
Подрастешь —
будь таким.
Телега,
лошадь
и мужик рядом.
Этого мужика
уважать надо.
Ты
краюху
в рот берешь,
а мужик
для краюхи
сеял рожь.
Эта дама —
чужая мама.
Ничего не делая,
сидит,
от пудры белая.
Она — бездельница.
У этой дамы
не язык,
а мельница.
А няня работает —
водит ребят.
Ребята
няню
очень теребят.
У няни моей
платок из ситца.
К няне
надо
хорошо относиться.
Сумерки. Снег. Тишина. Весьма
тихо. Аполлон вернулся на Демос.
Сумерки, снег, наконец, сама
тишина — избавит меня, надеюсь,
от необходимости — прости за дерзость —
объяснять самый факт письма.
Праздники кончились — я не дам
соврать своим рифмам. Остатки влаги
замерзают. Небо белей бумаги
розовеет на западе, словно там
складывают смятые флаги,
разбирают лозунги по складам.
Эти строчки, в твои персты
попав (когда все в них уразумеешь
ты), побелеют, поскольку ты
на слово и на глаз не веришь.
И ты настолько порозовеешь,
насколько побелеют листы.
В общем, в словах моих новизны
хватит, чтоб не скучать сороке.
Пестроту июля, зелень весны
осень превращает в черные строки,
и зима читает ее упреки
и зачитывает до белизны.
Вот и метель, как в лесу игла,
гудит. От Бога и до порога
бело. Ни запятой, ни слога.
И это значит: ты все прочла.
Стряхивать хлопья опасно, строго
говоря, с твоего чела.
Нету — письма. Только крик сорок,
не понимающих дела почты.
Но белизна вообще залог
того, что под ней хоронится то, что
превратится впоследствии в почки, в точки,
в буйство зелени, в буквы строк.
Пусть не бессмертие — перегной
вберет меня. Разница только в поле
сих существительных. В нем тем боле
нет преимущества передо мной.
Радуюсь, встретив сороку в поле,
как завидевший берег Ной.
Так утешает язык певца,
превосходя самоё природу,
свои окончания без конца
по падежу, по числу, по роду
меняя, Бог знает кому в угоду,
глядя в воду глазами пловца.
Дубравы пышные, где ваше одеянье?
Где ваши прелести, о холмы и поля,
Журчание ключей, цветов благоуханье?
Где красота твоя, роскошная земля?
Куда сокрылися певцов пернатых хоры,
Живившие леса гармонией своей?
Зачем оставили приют их мирных дней?
И всё уныло вкруг — леса, долины, горы!
Шумит порывный ветр между дерев нагих
И, желтый лист крутя, далеко завевает, —
Так всё проходит здесь, явление на миг:
Так гордый сын земли цветет и исчезает!
На крыльях времени безмолвного летят
И старость и зима, гроза самой природы;
Они, нещадные и быстрые, умчат,
Как у весны цветы, у нас младые годы!
Но что ж? крутитесь вы сей мрачною судьбой,
Вы, коих низкие надежды и желанья
Лишь пресмыкаются над бренною землей,
И дух ваш заключат в гробах без упованья.
Но кто за темный гроб с возвышенной душой,
С святой надеждою взор ясный простирает,
С презреньем тот на жизнь, на мрачный мир взирает
И улыбается превратности земной.
Весна украсить мир ужель не возвратится?
И солнце пало ли на вечный свой закат?
Нет! новым пурпуром восток воспламенится,
И новою весной дубравы зашумят.
А я остануся в ничтожность погруженный,
Как всемогущий перст цветок животворит?
Как червь, сей житель дня, от смерти пробужденный,
На крыльях золотых вновь к жизни полетит!
Сменяйтесь, времена, катитесь в вечность, годы!
Но некогда весна несменная сойдет!
Жив бог, жива душа! и, царь земной природы,
Воскреснет человек: у бога мертвых нет!
Увы мне, богине, рожденной к бедам!
И матери в грусти, навек безотрадной!
Зачем не осталась, не внемля сестрам,
Счастливою девой в пучине я хладной?
Зачем меня избрал супругой герой?
Зачем не судила Пелею судьбина
Связать свою долю со смертной женой?.Увы, я родила единого сына!
При мне возрастал он, любимец богов,
Как пышное древо, долин украшенье,
Очей моих радость, души наслажденье,
Надежда ахеян, гроза их врагов!
И сына такого, Геллады героя,
Создателя славы ахейских мужей,
Увы, не узрела притекшего с боя,
К груди не прижала отрады моей!
Младой и прекрасный троян победитель
Презренным убийцею в Трое сражен!
Делами — богов изумивший воитель,
Как смертный ничтожный, землей поглощен! Зевес, где обет твой? Ты клялся главою,
Что славой, как боги, бессмертен Пелид;
Но рать еще зрела пылавшую Трою,
И Трои рушитель был ратью забыт!
Из гроба был должен подняться он мертвый,
Чтоб чести для праха у греков просить;
Но чтоб их принудить почтить его жертвой,
Был должен, Зевес, ты природу смутить;
И сам, ужасая ахеян народы,
Сном мертвым сковал ты им быстрые воды.Отчизне пожертвовав жизнью младой,
Что добыл у греков их первый герой?
При жизни обиды, по смерти забвенье!
Что ж божие слово? одно ли прельщенье?
Не раз прорекал ты, бессмертных отец:
«Героев бессмертьем певцы облекают».
Но два уже века свой круг совершают,
И где предреченный Ахиллу певец?
Увы, о Кронид, прельщены мы тобою!
Мой сын злополучный, мой милый Ахилл,
Своей за отчизну сложённой главою
Лишь гроб себе темный в пустыне купил!
Но если обеты и Зевс нарушает,
Кому тогда верить, в кого уповать?
И если Ахилл, как Ферсит, погибает,
Что слава? Кто будет мечты сей искать?
Ничтожно геройство, труды и деянья,
Ничтожна и к чести и к славе любовь,
Когда ни от смертных им нет воздаянья,
Ниже от святых, правосудных богов.Так, сын мой, оставлен, забвен ты богами!
И памяти ждать ли от хладных людей?
Твой гроб на чужбине, изрытый веками,
Забудется скоро, сровнявшись с землей!
И ты, моей грусти свидетель унылой,
О ульм, при гробнице взлелеянный мной,
Иссохнешь и ты над сыновней могилой;
Одна я останусь с бессмертной тоской!..
О, сжалься хоть ты, о земля, надо мною!
И если не можешь мне жизни прервать,
Сырая земля, расступись под живою,
И к сыну в могилу прийми ты и мать!
Стеснили путь хребтов громады.
В долинах тень и дымка мглы.
Горят на солнце Федриады
И клекчут Зевсовы орлы.
Величье тайн и древней мощи
В душе родит святой испуг.
Безгласны лавровые рощи,
И эхо множит каждый звук.
По руслам рвов, на дне ущелий
Не молкнет молвь ручьев седых.
Из язв земли, из горных щелей,
Как пар, встает туманный дых.
Сюда, венчанного лозою, —
В долину Дельф, к устам земли
Благочестивою стезею
Меня молитвы привели.
Я плыл по морю за дельфином,
И в полдень белая звезда
Меня по выжженным равнинам
Вела до змиева гнезда.
Но не вольна праматерь Гея
Рожать сынов. Пифон умолк,
И сторожат пещеру змея
Священный лавр, дельфийский волк.
И там, где Гад ползою мрачной
Темнил полдневный призрак дня,
Струей холодной и прозрачной
Сочится ископыть коня.
И где колчан с угрозой звякал
И змея бог стрелой язвил,
Вещает праведный оракул
И горек лавр во рту Сивилл.
И ветвь оливы дикой место
Под сенью милостной хранит,
Где бог гонимого Ореста
Укрыл от гнева Эвменид.
В стихийный хаос — строй закона.
На бездны духа — пышность риз.
И убиенный Дионис —
В гробу пред храмом Аполлона!
Когда Фернанд благочестивый
Еще в неистовстве святом
Не гнал род мавров нечестивый,
Тогда Гусмановым копьем
Омар младой повержен витязь. В стране врагов страшась отмщенья
(Убитый знатен был, богат),
Бежал Гусман, и в утомленье
Перед собой увидел сад,
Высоким тыном огражденный. Когда через сию ограду
С трудом гишпанец перелез,
Узрел хозяина он саду,
Который там в тени древес
Вечернюю вкушал прохладу. Он о покрове умоляет
Весь в поте — эмир Ибраим
Его приемлет и сажает,
И спелы овощи пред ним
Со взором дружелюбным ставит: ‘Ты гость мой, — старец рек почтенный, —
И будешь у меня укрыт;
Странноприимства долг священный
Тебе защиту дать велит, ’ —
И гостя лаской ободряет. Но вдруг на время в дом свой вызван
Великодушный старец был;
И так, чтоб не был кем он признан,
Старик поспешно заключил
Его в садовую беседку. В мучительнейшем ожиданье
Гусман в ней три часа сидел,
Пока при лунном он сиянье
Опять идущегоСМв4 узрел
Хозяина, который плакал: ‘Жестокий, — рек он в сокрушенье, —
Убил ты сына моего!
Увы, хотя и сладко мщенье,
Но слаще во сто крат того
Быть верну в данном мною слове! Перед садовыми вратами
Стоит мой лучший конь готов —
Беги, ты окружен врагами,
В Толедо, град твоих отцов!
Да будет Бог тебе защитник! ’ О, зри героя в нем, читатель,
Благотворящего врагам;
Хотя б, кумиров почитатель,
Молился ложным он богам,
Но он есть друг творца вселенной.
Блажен, кто, богами еще до рожденья любимый,
На сладостном лоне Киприды взлелеян младенцем;
Кто очи от Феба, от Гермеса дар убеждения принял,
А силы печать на чело — от руки громовержца.
Великий, божественный жребий счастливца постигнул;
Еще до начала сраженья победой увенчан;
Любимец Хариты, пленяет, труда не приемля.
Великим да будет, кто собственной силы созданье,
Душою превыше и тайныя Парки и Рока;
Но счастье и Граций улыбка не силе подвластны.
Высокое прямо с Олимпа на избранных небом нисходит:
Как сердце любовницы, полное тайныя страсти,
Так все громовержца дары неподкупны; единый
Закон предпочтенья в жилищах Эрота и Зевса;
И боги в послании благ повинуются сердцу:
Им милы бесстрашного юноши гордая поступь,
И взор непреклонный, владычества смелого полный,
И волны власов, отенивших чело и ланиты.
Веселому чувствовать радость; слепым, а не зрящим
Бессмертные в славе чудесной себя открывают:
Им мил простоты непорочныя девственный образ;
И в скромном сосуде небесное любит скрываться;
Презреньем надежду кичливой гордыни смиряют;
Свободные силе и гласу мольбы не подвластны.
Лишь к избранным с неба орлу-громоносцу Кронион
Велит ниспускаться — да мчит их в обитель Олимпа;
Свободно в толпе земнородных заметив любимцев,
Лишь им на главу налагает рукою пристрастной
То лавр песнопевца, то власти державной повязку;
Лишь им предлетит стрелоносный сразитель Пифона,
Лишь им и Эрот златокрылый, сердец повелитель;
Их судно трезубец Нептуна, равняющий бездны,
Ведет с неприступной фортуною Кесаря к брегу;
Пред ними смиряется лев, и дельфин из пучины
Хребтом благотворным их, бурей гонимых, из’емлет.
Над всем красота повелитель рожденный; подобие бога,
Единым спокойным явленьем она побеждает.
Не сетуй, что боги счастливца некупленным лавром венчают,
Что он, от меча и стрелы покровенный Кипридой,
Исходит безвредно из битвы, летя насладиться любовью:
И менее ль славы Ахиллу, что он огражден невредимым
Щитом, искованьем Гефестова дивного млата,
Что смертный единый все древнее небо в смятенье приводит?
Тем выше великий, что боги с великим в союзе,
Что, гневом его распаляем, любимцу во славу,
Элленов избраннейших в бездну Тенара низводят.
Пусть будет красою краса — не завидуй, что прелестьей с неба,
Как лилиям пышность, дана без заслуги Цитерой;
Пусть будет блаженна, пленяя; пленяйся — тебе наслажденье.
Не сетуй, что дар песнопенья с Олимпа на избранных сходит;
Что сладкий певец вдохновеньем невидимой арфы наполнен:
Скрывающий бога в душе претворен и для внемлющих в бога;
Он счастлив собою — ты, им наслаждаясь, блаженствуй.
Пускай пред зерцалом Фемиды венок отдается заслуге —
Но радость лишь боги на смертное око низводят.
Где не было чуда, вотще там искать и счастливца.
Все смертное прежде родится, растет, созревает,
Из образа в образ ведомое зиждущим Кроном;
Но счастия мы и красы никогда в созреванье не видим:
От века они совершенны во всем совершенстве созданья;
Не зрим ни единой земныя Венеры, как прежде небесной,
В ее сокровенном исходе из тайных обителей моря;
Как древле Минерва, в бессмертный эгид и шелом ополченна,
Так каждая светлая мысль из главы громовержца родится.
Огненно-красное солнце уходит
В далеко волнами шумящее,
Серебром окаймленное море;
Воздушные тучки, прозрачны и алы,
Несутся за ним; а напротив,
Из хмурых осенних облачных груд,
Грустным и мертвенно-бледным лицом
Смотрит луна; а за нею,
Словно мелкие искры,
В дали туманной
Мерцают звезды.
Некогда в небе сияли,
В брачном союзе,
Луна-богиня и Солнце-бог;
А вкруг их роились звезды,
Невинные дети-малютки.
Но злым языком клевета зашипела,
И разделилась враждебно
В небе чета лучезарная.
И нынче днем в одиноком величии
Ходит по́ небу солнце,
За гордый свой блеск
Много молимое, много воспетое
Гордыми, счастьем богатыми смертными.
А ночью
По небу бродит луна,
Бедная мать,
Со своими сиротками-звездами,
Нема и печальна…
И девушки любящим сердцем
И кроткой душою поэты
Ее встречают
И ей посвящают
Слезы и песни.
Женским незлобивым сердцем
Все еще любит луна
Красавца мужа
И под вечер часто,
Дрожащая, бледная,
Глядит потихоньку из тучек прозрачных,
И скорбным взглядом своим провожает
Уходящее солнце,
И, кажется, хочет
Крикнуть ему: «Погоди!
Дети зовут тебя!»
Но упрямое солнце
При виде богини
Вспыхнет багровым румянцем
Скорби и гнева
И беспощадно уйдет на свое одинокое
Влажно-холодное ложе.
Так-то шипящая злоба
Скорбь и погибель вселила
Даже средь вечных богов,
И бедные боги
Грустно проходят по не́бу
Свой путь безутешный
И бесконечный,
И смерти им нет, и влачат они вечно
Свое лучезарное горе.
Так мне ль — человеку,
Низко поставленному,
Смертью одаренному, —
Мне ли роптать на судьбу?
О Боге небеса вещают,
Твердь дело рук Его явит:
Все, что они в себе вмещают,
Всевышню славу нам гласит.
Какой концерт великолепный,
Гармония всех тел небесных,
Звучит во слышание всем!
Какие песни вдохновенны,
По всей вселенной протяженны,
Гремят по всем земли концам!
Все, все гласит и поучает,
Все сотворившего поет;
День дни глагол свой присылает,
Ночь ночи голос предает.
Сие творение огромно,
Величественное, толь стройно,
Для человека есть язык,
Не темный, тайный, непонятный;
Нет, это глас Природы ясный:
Тут видят все, коль Бог велик.
На своде голубом, в эфире,
Поставил солнцу Он чертог,
Чтобы оно сияя в мире,
Являло нам, коль благ есть Бог.
Великолепная планета,
Источник жизни нам и света,
Оставя сень, исходит в путь,
Подобно как жених прекрасный
Идет от ложа, взоры страстны,
Лицо в лучах, в восторгах грудь.
Грядет, Природа воскресает,
Как будто вновь творится свет;
Как гордый исполин ступает,
На подвиг славный свой течет,
Животворит весь мир собою;
С востока пламенной стезею
Спешит на запад с высоты;
Торжественно свой путь свершая,
В вертепы, в бездны проливая
Лучи отрадной теплоты.
О коль дела Твои чудесны,
Непостижимы, Боже мой!
Ты дал свиденья нам небесны,
Закон свят, непорочен Твой:
Твой страх вселяет в сердце радость,
Льет мир, неизреченну сладость,
Жизнь новую душе дарит;
Он юность светом просвещает,
Безвестны тайны открывает,
Младенцев мудрыми творит.
И я, Твой раб, Тебе молюся:
Всели Ты в душу мне Твой страх,
Да я закон Твой научуся
Блюсти, творить в Твоих очах;
Закон сей злата вожделенней,
Алмазов, перлов драгоценней
И сладостней, чем мед и сот;
Хранящему его мзда многа,
Венец блистательный от Бога,
Души величество доброт.
Но кто, о Господи, узнает
Без просвещенья Твоего,
Какие слабости скрывает
В изгибах сердца своего?
О, в наших немощах, Всесильный!
Пролей струи свои обильны
И тайный грех очисти мой,
Равно и волей сотворенный;
Освободи мне чувства пленны,
Поставь стопы в путь правый Твой.
Дай силы злу сопротивляться,
Противника в себе смирить,
К земле душой не прилепляться,
Тебя единого любить;
Тогда невинен и свободен,
Во всем Тебе благоугоден,
Во славе возвещу всем я,
Что благ Господь, нас сотворивший!
Он падшего из бездн воздвигши,
Помиловал и спас меня.
«Куда ты, Павел?» — «В мир несу спасенье.
Нам богом дан закон любви». —
«Апостол, отдохни мгновенье!
Устал ты, ноги все в крови». —
«Нет, нет; я в мир несу спасенье.
Нам богом дан закон любви».
«Куда ты, Павел?» — «Проповедать людям
Весть мира, братства, правоты». —
«Останься с нами; вместе будем
Жить для наук и красоты». —
«Нет; я иду поведать людям
Весть мира, братства, правоты».
«Куда ты, Павел?» — «Со стези неправой
Направить души в путь прямой». —
«Светлей всего дорога славы.
Коль хочешь славы, с нами пой!» —
«Нет; я иду с тропы неправой
Направить души в путь прямой».
«Куда ты, Павел?» — «Благовестье бога
В селенья скудные несу». —
«Страшись! Трудна туда дорога:
В горах злодеи, зверь в лесу». —
«Нет; я благословенье бога
В селенья скудные несу».
«Куда ты, Павел?» — «В города, пороки
Искоренить во всех сердцах». —
«Страшись! насмешки там жестоки,
И много зла кипит в страстях». —
«Нет; я иду туда — пороки
Искоренить во всех сердцах».
«Куда ты, Павел?» — «К бедным и несчастным;
Сказать им: бог один велик!» —
«Ты бич вручишь врагам всевластным,
И сгубит бедных твой язык». —
«Нет; я иду сказать несчастным
И бедным: бог один велик!»
«Куда ты, Павел?» — «На прибрежья моря,
Дрожащих ободрять друзей». —
«Как! ни года, ни труд, ни горе
Не потрясли души твоей?» —
«Нет; я иду к прибрежьям моря,
Дрожащих ободрять друзей».
«Куда ты, Павел?» — «Высказать все прямо
Гнетущим свой народ царям». —
«Страшись! за горстку фимиама
Ты будешь выдан их жрецам». —
«Нет; выскажу я правду прямо
Гнетущим свой народ царям».
«Куда ты, Павел?» — «В суд; свое ученье
Перед судьями возгласить». —
«Смягчи уступкой обвиненье,
Хитрей старайся говорить». —
«Нет; я иду свое ученье
Перед судом провозгласить».
«Куда ты, Павел?» — «Я несу на плаху
Седую голову свою». —
«Лишь слово дай промолвить страху
И старость озлатят твою». —
«Нет, нет; я понесу на плаху
Седую голову свою».
«Куда ты, Павел?» — «В тихой сени рая
По трудном отдохнуть пути». —
«И жизнь и смерть твоя святая
Примером будет нам. Прости!» —
«В небесной, тихой сени рая
По трудном отдохну пути».
Ариадна! Ариадна!
Ты, кого я на песке,
Где-то, в бездне беспощадной
Моря, бросил вдалеке!
Златоокая царевна!
Ты, кто мне вручила нить,
Чтобы путь во тьме бездневной
Лабиринта различить!
Дочь угрюмого Миноса!
Ты, кто ночью, во дворце,
Подошла — светловолосой
Тенью, с тайной на лице!
Дева мудрая и жрица
Мне неведомых богов,
В царстве вражьем, чья столица
На меня ковала ков!
И — возлюбленная! тело,
Мне предавшая вполне,
В час, когда ладья летела
По зыбям, с волны к волне!
Где ты? С кем ты? Что сказала,
Видя пенную корму,
Что, качаясь, прорезала
Заревую полутьму?
Что подумала о друге,
Кто тебя, тобой спасен,
Предал — плата за услуги! —
Обманул твой мирный сон?
Стала ль ты добычей зверя
Иль змеей уязвлена, —
Страшной истине не веря,
Но поверить ей должна?
Ты клянешь иль кличешь, плача,
Жалко кудри теребя?
Или, — горькая удача! —
Принял бог лесной тебя?
Ах! ждала ль тебя могила,
Иль обжег тебя венец, —
За тебя Судьба отметила:
В море сгинул мой отец!
Я с подругой нелюбимой
Дни влачу, но — реешь ты
Возле ложа, еле зримый
Призрак, в глубях темноты!
Мне покорствуют Афины;
Но отдать я был бы рад
Эту власть за твой единый
Поцелуй иль нежный взгляд!
Победитель Минотавра,
Славен я! Но мой висок
Осребрен: под сенью лавра
Жизнь я бросил на песок!
Бросил, дерзкий! и изменой
За спасенье заплатил…
Белый остров, белой пеной
Ты ль мне кудри убелил?
Не тот счастлив, кто кучи злата
Сбирает жадною рукой
И — за корысть — родного брата
Тревожит радостный покой;
Не тот, кто с буйными страстями
В кругу прелестниц век живет,
В пирах с ничтожными глупцами
Беседы глупые ведет
И с ними ценит лишь словами
Святую истину, добро,
А нажитое серебро
Хранит, не дремля, под замками.
Не тот счастлив, не тот, кто давит
Народ мучительным ярмом
И кто свое величье ставит
На полразрушенном другом!
Он пренебрег земли законы,
Он, презирая вопль и стоны,
И бедной, горестной мольбе
Смеется вперекор судьбе!..
Он Бога гнев, он кары Неба
Считает за ничтожный страх;
Суму, кусок последний хлеба
Отнял у ближнего — и прав!
Не он! — Но только тот блажен,
Но тот счастлив и тот почтен,
Кого природа одарила
Душой, и чувством, и умом,
Кого фортуна наградила
Любовью — истинным добром.
Всегда пред Богом он с слезою
Молитвы чистые творит,
Доволен жизнию земною,
Закон Небес боготворит,
Открытой грудию стоит
Пред казнью, злобою людскою,
И за царя, за отчий кров
Собой пожертвовать готов.
Он, и немногое имея,
Всегда делиться рад душой;
На помощь бедных, не жалея,
Все щедрой раздает рукой!
иже во христианех многу неволю от царей
и от правителей неразсудных
злобы приемлют многи,
еще же и от еретик и чревоугодных человек;
таков есть глагол прискорбных,
краестрочие имуще по буквам, на римские ереси
Полки обнищавшие, Иисусе, вопиют к тебе,
Речение сие милостивное приими, владыка, в слух себе.
Еже на нас вооружаются коварством сего света,
Всегда избави, Господи, нас от их злаго совета.
Оне убо имеют в себе сатанину гордость,
Да отсекнут нашу к тебе душевную бодрость.
И твой праведный закон по своей воли изображают,
Злочестивых к совести своей приражают.
Лестными и злыми бедами погубляют нас, яко супостаты,
А не защитят от твоего гнева их полаты.
Желаю бо аз единаго тя, Спаса истиннаго,
Еже верую в тебе, Творца милостиваго.
Не предаждь нас, раб твоих, точию,
И посещай своих благочестивою мочию.
Яко безсловесных скотов нас имеют,
Коварствы неправедными укоряют.
Но мнози убо на себе клятвы наложили,
Яко злыми, лукавыми нас обложили.
Злой прибыток себе утверждают,
На нас души злостьми вооружают.
Владыка вседержитель, ты нашу беду видишь,
А глаголющиа поистинне молитвы наши приимешь.
Не дай врагом вознестися злостию на ны,
А злостныя да не будут на нас их раны.
Из ненапечатанной поэмыНе считай часов разлуки,
Не сиди сложивши руки
Под решетчатым окном…
О мой друг! о друг мой нежный!
Не следи с тоской мятежной
За медлительным лучом… Не скучай… Тревожный, длинный
День пройдет… С улыбкой чинной
Принимай твоих гостей.
Не чуждайся разговора,
Не роняй внезапно взора —
И внезапно не бледней… Но когда с холмов душистых
По краям полей росистых
Побежит живая тень…
И, сходя с вершин Урала,
Как дворец Сарданапала,
Загорится пышный день… Из-под тучи длинной, темной
Тихо выйдет месяц томный
За возлюбленной звездой,
И, предчувствуя награду —
Замирая — к водопаду
Прибегу я за тобой! Там из чаши крутобокой
Бьет вода волной широкой
На размытые плиты…
Над волной нетерпеливой,
Прихотливой, говорливой
Наклоняются цветы… Там нас манит дуб кудрявый,
Старец пышный, величавый,
Тенью пасмурной своей…
И сокроет он счастливых
От богов — богов ревнивых,
От завистливых людей! Слышны клики… над водами
Машут лебеди крылами…
Колыхается река…
О, приди же! Звезды блещут,
Листья медленно трепещут —
И находят облака.
__________________О, приди!.. Быстрее птицы —
От заката до денницы
По широким небесам
Пронесется ночь немая…
Но пока волна, сверкая,
Улыбается звездамИ далекие вершины
Дремлют, темные долины
Дышат влажной тишиной —
О, приди! Во мгле спокойной
Тенью белой, легкой, стройной
Появись передо мной! И когда с тревожной силой
Брошусь я навстречу милой
И замрут слова мои…
Губ моих не лобызая —
Пусть лежат на них, пылая,
Губы бледные твои!
Конь степной
бежит устало,
пена каплет с конских губ.
Гость ночной
тебя не стало,
вдруг исчез ты на бегу.
Вечер был.
Не помню твердо,
было все черно и гордо.
Я забыл
существованье
слов, зверей, воды и звезд.
Вечер был на расстояньи
от меня на много верст.
Я услышал конский топот
и не понял этот шепот,
я решил, что это опыт
превращения предмета
из железа в слово, в ропот,
в сон, в несчастье, в каплю света.
Дверь открылась,
входит гость.
Боль мою пронзила
кость.
Человек из человека
наклоняется ко мне,
на меня глядит как эхо,
он с медалью на спине.
Он обратною рукою
показал мне — над рекою
рыба бегала во мгле,
отражаясь как в стекле.
Я услышал, дверь и шкап
сказали ясно:
конский храп.
Я сидел и я пошел
как растение на стол,
как понятье неживое,
как пушинка или жук,
на собранье мировое
насекомых и наук,
гор и леса,
скал и беса,
птиц и ночи,
слов и дня.
Гость я рад,
я счастлив очень,
я увидел край коня.
Конь был гладок,
без загадок,
прост и ясен как ручей.
Конь бил гривой
торопливой,
говорил —
я съел бы щей.
Я собранья председатель,
я на сборище пришел.
— Научи меня Создатель.
Бог ответил: хорошо.
Повернулся боком конь,
и я взглянул
в его ладонь.
Он был нестрашный.
Я решил,
я согрешил,
значит, Бог меня лишил воли, тела и ума.
Ко мне вернулся день вчерашний.
В кипятке
была зима,
в ручейке
была тюрьма,
был в цветке
болезней сбор,
был в жуке
ненужный спор.
Ни в чем я не увидел смысла.
Бог Ты может быть отсутствуешь?
Несчастье.
Нет я все увидел сразу,
поднял дня немую вазу,
я сказал смешную фразу
чудо любит пятки греть.
Свет возник,
слова возникли,
мир поник,
орлы притихли.
Человек стал бес
и покуда
будто чудо
через час исчез.
Я забыл существованье,
я созерцал
вновь
расстоянье.
В цветущей Дании, где свет увидел я,
Берет мой мир свое начало;
На датском языке мать песни мне певала,
Шептала сказки мне родимая моя…
Люблю тебя, родных морей волна,
Люблю я вас, старинные курганы,
Цветы садов, родных лесов поляны,
Люблю тебя, отцов моих страна!..
Где ткет весна узорные ковры
Пестрей, чем здесь — богаче и душистей?
Где светит месяц ярче и лучистей,
Где темный бук разбил пышней свои шатры?..
Люблю я вас, леса, холмы, луга,
Люблю святое знамя «Данеброга», —
С ним видел Бог победной славы много!..
Люблю я Дании цветущей берега!..
Царицей севера, достойною венца,
Была ты — гордая своею долей скромной;
Но все же и теперь на целый мир огромный
Звенит родная песнь, и слышен звук резца!..
Люблю я вас, зеленые поля!
Вас пашет плуг, места победных браней!..
Бог воскресит всю быль воспоминаний,
Всю быль твою, родимая земля!..
Страна, где вырос я, где чувствую родным
И каждый холм, и каждый нивы колос,
Где в шуме волн мне внятен милый голос,
Где веет жизнь пленительным былым…
Вы, берегов скалистые края,
Где слы́шны взмахи крыльев лебединых,
Вы — острова, очаг былин старинных,
О, Дания! О, родина моя!..
Бог Аполлон песнопевец, исполнившись жалости кроткой
К бедной вселенной, погрязшей в мученьях земных и скорбях,
Лиру забытую поднял, хотел он страдальцев утешить
Звуками райских напевов, аккордами струн золотых.
Искры святых упований, в грядущее сладкую веру,
Пламя энергии в битве с могучею силою зла
Песнью поэзии светлой в сердца он задумал посеять,
Стал на горе олимпийской, ударить хотел по струнам,
Только, о, Боже, что слышит!.. Поэты несчастной юдоли,
Взяв балалайки и дудки и гнусно кривляясь, притом,
Оды пред сильными мира слагают, склоняясь во прахе,
Квакают словно лягушки, а гром барабанов земных
Все заглушает: и ропот, и мысли младенческий лепет…
Тут возмутился и мрачно нахмурил чело Аполлон;
В гневе своем благородном швырнул он священную лиру.
В дребезги та раскололась об острый кремнистый утес…
С громом и звоном по безднам, дробясь, полетели осколки,
Словно и смех, и рыданья посыпались с порванных струн.
Пламенем жгучей сатиры осколки над миром сверкали,
Сыплясь с горы олимпийской в ущелья и бездны земли.
Там же, где падал осколок, твердыни во прах разсыпались,
Башни чертогов дрожали, и сильные мира тогда
Жмурили очи в испуге, иль в гневе неистово-яром
Всюду искали и ищут незримых, но страшных врагов…
Когда я был влюблен (а я влюблен
Всегда — в поэму, женщину иль запах),
Мне захотелось воплотить свой сон
Причудливей, чем Рим при грешных папах.
Я нанял комнату с одним окном,
Приют швеи, иссохшей над машинкой,
Где, верно, жил облезлый старый гном,
Питавшийся оброненной сардинкой.
Я стол к стене придвинул; на комод
Рядком поставил альманахи «Знанье»,
Открытки — так, чтоб даже готтентот
В священное б пришел негодованье.
Она вошла спокойно и светло,
Потом остановилась изумленно,
От ломовых в окне тряслось стекло,
Будильник тикал злобно-однотонно.
И я сказал: «Царица, вы одни
Сумели воплотить всю роскошь мира,
Как розовые птицы — ваши дни,
Влюбленность ваша — музыка клавира.
Ах! Бог любви, загадочный поэт,
Вас наградил совсем особой меткой,
И нет таких, как вы…» Она в ответ
Задумчиво кивала мне эгреткой.
Я продолжал (и резко за стеной
Звучал мотив надтреснутой шарманки):
«Мне хочется увидеть вас иной,
С лицом забытой Богом гувернантки;
И чтоб вы мне шептали: „Я твоя“,
Или еще: „Приди в мои объятья“.
О, сладкий холод грубого белья,
И слезы, и поношенное платье».
А уходя, возьмите денег: мать
У вас больна, иль вам нужны наряды…
…Мне скучно всё, мне хочется играть
И вами, и собою, без пощады…»
Она, прищурясь, поднялась в ответ,
В глазах светились злоба и страданье:
«Да, это очень тонко, вы поэт,
Но я к вам на минуту… до свиданья!»
Прелестницы, теперь я научён,
Попробуйте прийти, и вы найдете
Духи, цветы, старинный медальон,
Обри Бердслея в строгом переплете.
«Здорово, кум Фаддей!» — «Здорово, кум Егор!» —
«Ну, каково приятель, поживаешь?» —
«Ох, кум, беды моей, что́ вижу, ты не знаешь!
Бог посетил меня: я сжег дотла свой двор
И по́-миру пошел с тех пор».—
«Ка́к-так? Плохая, кум, игрушка!» —
«Да так! О Рождестве была у нас пирушка;
Я со свечой пошел дать корму лошадям;
Признаться, в голове шумело;
Я как-то заронил, насилу спасся сам;
А двор и все добро сгорело.
Ну, ты как?» — «Ох, Фаддей, худое дело!
И на меня прогневался, знать, бог:
Ты видишь, я без ног;
Как сам остался жив, считаю, право, дивом.
Я тож о Рождестве пошел в ледник за пивом,
И тоже чересчур, признаться, я хлебнул
С друзьями полугару;
А чтоб в хмелю не сделать мне пожару,
Так я свечу совсем задул:
Ан, бес меня впотьмах так с лестницы толкнул.
Что сделал из меня совсем не-человека,
И вот я с той поры калека».—
«Пеняйте на себя, друзья!»
Сказал им сват Степан: «Коль молвить правду, я
Совсем не чту за чудо,
Что ты сожег свой двор, а ты на костылях:
Для пьяного и со свечою худо;
Да вряд, не хуже ль и впотьмах».
Как странно — ровно десять лет прошло
С тех пор, как я увидел Эзбекие,
Большой каирский сад, луною полной
Торжественно в тот вечер освещенный.Я женщиною был тогда измучен,
И ни соленый, свежий ветер моря,
Ни грохот экзотических базаров,
Ничто меня утешить не могло.
О смерти я тогда молился Богу
И сам ее приблизить был готов.Но этот сад, он был во всем подобен
Священным рощам молодого мира:
Там пальмы тонкие взносили ветви,
Как девушки, к которым Бог нисходит.
На холмах, словно вещие друиды,
Толпились величавые платаны, И водопад белел во мраке, точно
Встающий на дыбы единорог;
Ночные бабочки перелетали
Среди цветов, поднявшихся высоко,
Иль между звезд, — так низко были звезды,
Похожие на спелый барбарис.И, помню, я воскликнул: «Выше горя
И глубже смерти — жизнь! Прими, Господь,
Обет мой вольный: что бы ни случилось,
Какие бы печали, униженья
Ни выпали на долю мне, не раньше
Задумаюсь о легкой смерти я,
Чем вновь войду такой же лунной ночью
Под пальмы и платаны Эзбекие».Как странно — ровно десять лет прошло,
И не могу не думать я о пальмах,
И о платанах, и о водопаде,
Во мгле белевшем, как единорог.
И вдруг оглядываюсь я, заслыша
В гуденьи ветра, в шуме дальней речи
И в ужасающем молчаньи ночи
Таинственное слово — Эзбекие.Да, только десять лет, но, хмурый странник,
Я снова должен ехать, должен видеть
Моря, и тучи, и чужие лица,
Все, что меня уже не обольщает,
Войти в тот сад и повторить обет
Или сказать, что я его исполнил
И что теперь свободен…
Он полюбил. За много лет, счастливый,
Однажды здесь с возлюбленной он шел,
И в сумраке дубравы молчаливой
Ее к лесной часовне он привел.
Они вошли, склонились их колена;
Струясь в окно, заката луч алел,
И вместе с ней молился он смиренно
И вдалеке рожок пастуший пел.
Торжественно подняв для клятвы руку,
С волнением промолвила она:
— Да обречет меня Господь на муку,
Когда в любви не буду я верна. —
Пылал закат все ярче, все чудесней —
С его святой любовью наравне.
Пастушья песнь звучала райской песней
Среди лесной долины в тишине.
Но был забыт он для другого вскоре:
И принял тот с обетом лживым уст
И поцелуй, что также лжив и пуст.
С ним под венцом стоит она в уборе.
И не смотря на клятвенный обман,
Вся жизнь ее в забавах неизменно
С тех пор течет пред Богом дерзновенно,
Которому обет был ею дан.
За это ли безумья грозной тьмою
Пути его ты омрачаешь, рок?
За это ли безжалостно тобою
Был из души его исторгнут Бог?
И он клянет — отчаянней, греховней —
Там, где склонял колени он с мольбой.
Вот почему, терзаемый тоской,
Изгнанником он бродит пред часовней.
В гареме брань и плач… но — входит падишах,
И одалиска еле дышит,—
Мутит ей душу гнев, отчаянье и страх…—
Но разве не сверкнет восторг у ней в очах,
Когда ей ласка грудь всколышет!..
Холодный Север наш печален и суров,—
Но разве он весны не примет,
Когда владычица в предел его снегов
Внесет и ландыши, и трели соловьев,
И горячо его обнимет!
И небо, и земля, и жизнь моя в цепях,
На жизнь я тщетно негодую,
Сжимает душу мне отчаянье и страх…—
Но разве не сквозит любовь в моих речах,
Когда я Бога сердцем чую…
В гареме брань и плач… но — входит падишах,
И одалиска еле дышит,—
Мутит ей душу гнев, отчаянье и страх…—
Но разве не сверкнет восторг у ней в очах,
Когда ей ласка грудь всколышет!..
Холодный Север наш печален и суров,—
Но разве он весны не примет,
Когда владычица в предел его снегов
Внесет и ландыши, и трели соловьев,
И горячо его обнимет!
И небо, и земля, и жизнь моя в цепях,
На жизнь я тщетно негодую,
Сжимает душу мне отчаянье и страх…—
Но разве не сквозит любовь в моих речах,
Когда я Бога сердцем чую…