У каждого правда своя,
И каждый по-своему прав.
Винить ли тебе соловья
За песню греховных отрав?
Винить ли невинный цветок,
В чьем запахе скрыта вина?
Винить ли бурливый поток,
Вздымающий камни со дна?
Винить ли за жало змею,
Спасающуюся у ржи?
В войне нет правого: виновны все в войне
И нации, и классы поголовно.
Нет оправданья ни одной стране:
Кто взялся за оружье — все виновны.
К завоеванию призывы не должны
Поддерживаться мыслящей страною.
А для взбесившихся правителей страны
Есть наказанье площадное.
В моей стране — столица Виноград,
Опутанная в терпком винограде.
Люблю смотреть на ягоды, в усладе
Сомлевшие, как полуталый град…
Разнообразен красочный наряд:
Лиловые, в вишневых тонах сзади,
И черные жемчужины, к ограде
Прильнувшие в кистях, за рядом ряд.
Над горными кудрявыми лесами,
Поработив счастливые места,
Города выдумывают войны
И навязывают их деревне,
Потому что помыслы их гнойны
В бестолочи пакостной и нервной.
Стоит их деревне не послушать,
Нечего им сразу станет кушать.
Перестанут грозно хмурить брови:
Ах, голодным будет не до крови…
— Господа с портфелями! Довольно
Претворять кошмар корыстный в были.
Был дух крылат,
Бескрыло тело.
Земных палат
Не захотело.
Приобрело
У птицы крылья,
Превозмогло
Свое бессилье.
Все побороть!
Не тут-то было:
Ликует голубь, воет аспид,
Разлад вселенную объял.
Христос за мир в страданьях распят
И для бессмертья смерть принял.
Христос, не знавший прегрешенья,
С дыханьем лилии в крови,
Христос воскрес для воскрешенья
В сердцах людей любви к Любви!
Полет в лазорь из бездны мрака,
Свой ослепительный Вознос,
Оттого ль, что осенняя возникла рана
В прожилках падающего листа,
Девушка чувствовала себя так странно,
Как будто матерью готовилась стать.
Оттого ли, что думала она из Фета
И в неосязаемое ее влекло,
Девушка чувствовала себя поэтом
От кончиков пальцев до корней волос.
Каждая женщина любит неправду,
И комплименты, и лесть.
Если понравишься, — будет награда,
Если прогневаешь, — месть.
Каждая женщина любит измену
И униженья, и… бич.
Женщины любят такие контрасты,
Что невозможно постичь.
Вот пятый год, как ты мне дорога,
А страсть юна, — как прежде, неизбывна,
И нас влекут по-прежнему луга.
По-прежнему стремлюсь к тебе порывно,
Все нови открываю с каждым днем…
О, наша связь вовеки неразрывна,
И страсть бессмертным зажжена огнем.
Все клонится ко сну
В желтеющей природе.
Кивает дуб клену
При солнечном заходе.
И грустно, грустно мне
Смотреть на смерть в природе
В осенней тишине
При солнечном заходе.
Все те же краски, те же типы
В деревьях, птицах и цветах:
Как век назад — сегодня липы,
Как век вперед — любовь в мечтах.
Строй мирозданья одинаков,
Почти разгадан, скуп и плоск.
Но есть значение без знаков,
Есть знак, расплывчатый как воск.
На нашу дорогу встречать выхожу я тебя, —
Но ты не приходишь… А сердце страдает, любя…
Я все ожидаю: вот-вот ты прорежешь листву
И мне улыбнешься опять наяву-наяву!
Отдашься… как прежде, отдашься! даруя, возьмешь.
Но ты не приходишь и, может быть, ты не придешь.
А я на дороге, на нашей встречаю тебя!
А я тебе верю!.. И мечется сердце, любя…
Вся в искрах-брызгах от взмаха весел,
Ты хохотала, и я был весел.
Я утомился и якорь бросил,
А шаль сырую на флаг повесил.
До поздней ночи играли шутки,
И наши песни смеялись звонко.
Кружась, кричали над речкой утки,
И лес, при ветре, ворчал спросонка.
Хотелось ласки — и стало грустно.
Заколыхалась от счастья лодка.
Евгению ПуниВздыхала осень. Изнежена малина.
Клен разузорен. Ночами тьма бездонна.
…Она смеялась, темно как Мессалина,
И улыбалась, лазурно как Мадонна.
Ветреет вечер. Стрекочет майдолина.
В студеном флэре теченье монотонно.
Сапфирны грезы. Виденье Вандэлина.
И тембры парка рыдают баритонно.
Вы стоите на палубе за зеркальною рубкою
И грызете, как белочка, черносливную косточку…
Вы — такая изящная и такая вы хрупкая,
Вы похожи на девочку и немного на ласточку…
Улыбаются весело два матроса у румпела,
Капитан донжуанствует, вам стихи декламируя,
О таинственном крейсере, о голубке под куполом,
То чаруя Мореллою, то Дарьяльской Тамарою…
Вы знаете осеннюю весну
Своей любви унылых увлечений,
Своей души сонливых пробуждений, —
Встречали ль вы осеннюю весну?
Какая ширь стыдливых сновидений!
Какая пропасть к огненному сну!
Ценили ль вы осеннюю весну,
Весну своих бесплотных увлечений?
Улыбок нет. Живительные слезы
Вы, те, что носите на плечах мертвый шар,
Наполненный Бог весть какой ничтожной дрянью,
Сумели ли бы вы зажечь в себе пожар
Такой, как я зажег за недоступной гранью?
Вы, те, что учитесь, чтоб ничего не знать,
Вы, незнакомые с восторгом восприятья,
Вы, пролетарии и блещущая знать,
Я вас не допущу до нового распятья.
Все светозарное в вас пробуждает злость, —
Будь это Сам Господь или поэта строфы.
Она придет, сверкнет — исчезнет!
Она, минутная любовь!
И больше к жизни не воскреснет,
И не пробудит к жизни вновь!
А ты, влюбленный! как смешон ты!
Как жалок в «чувствах на обмен»!
Вдали свободны горизонты,
Достигнешь их — все тот же плен…
Она разлюбит. Она забудет.
О, как я знаю, что это будет!
Мне будет странно. Пожалуй, стыдно.
Чуть-чуть туманно. И так обидно.
Потом утешусь. И сам забуду.
Ах, так со всеми. Ах, так повсюду.
Потом другую — уже другую? —
Они поют, вершины эти,
Они поют, они поют!
Опять тоскуют о поэте
И обещают свой приют.
Я слышу в липовом дуэте
Мечте обещанный уют.
Они поют, вершины эти,
Они поют, они поют…
Не вечно мне гореть. Не вечно мне пылать.
И я могу стареть. И я могу устать.
Чем больше пламени в моем давно бывалом,
Тем меньше впереди огня во мне усталом.
Но все-таки, пока во мне играет кровь,
Хоть изредка, могу надеяться я вновь
Зажечься, засиять и устремиться к маю…
Я все еще живу. Я все еще пылаю…
В цветах стыдливости, в мечтах веселья,
В душистой полыме своей весны,
Она пришла ко мне, — и без похмелья
Пьянили девственно поэта сны.
А сколько радости! А сколько счастья!
Ночей жасминовых!.. фиалок нег!..
О, эта девочка — вся гимн участья,
Вся — ласка матери, вся — человек!
Орешек счастия сберечь в скорлупке
Я не сумел тогда… Молчи, постой! —
Осеню себя осенью — в дальний лес уйду.
В день туманный и серенький подойду к пруду.
Листья, точно кораблики, на пруде застыв,
Ветерка ждут попутного, но молчат кусты.
Листья мокрые, легкие и сухие столь,
Что возьмешь их — ломаются поперек и вдоль.
Не исчезнуть скоробленным никуда с пруда:
Ведь она ограниченна, в том пруде вода.
Берега всюду топкие с четырех сторон.
И кусты низкорослые стерегут их сон.
Вид поля печальный и голый.
Вид леса уныло-нагой.
На крыше одной — белый голубь,
И карий — на крыше другой.
И море, — и то как-то наго
У гор оголенных грустит.
И суша, и воздух, и влага —
Все грусть и унынье таит.
Уже деревья скелетеют…
Балькис СивскаяУже деревья скелетеют
И румянеют, и желтеют;
Уж лето бросило поля,
Их зелень златом опаля.
Уж ветки стали как дубины,
Уже заежились рябины,
И поморозили грибы
В сухой листве свои горбы.
Уже затинились озера,
В апреле природа все юнее,
Но осенью боле пригожа.
Царица осенняя, — Юния, —
На Врубеля Музу похожа…
Царица осенняя, — Юния, —
Как лилия, золотокрыла…
Чем ночь лиловее и луннее,
Тем шире глаза пораскрыла…
Ни меня не любили они, ни любви моей к ним,
Ни поющих стихов, им написанных в самозабвенье.,
Потому что, расставшись со мной, не окончили дни,
Жить остались они и в других обрели утешенье…
Пусть, живя у меня, никогда не свершали измен,
Но зачем же расстаться с поэтом сумели так просто?
Ах, о том ли я грезил при встречах и в каждом письме,
Очаровываясь милой новою женщиной вдосталь?
О, никем никогда вечно любящий незаменим:
Не утратила смысла старинная верность «до гроба»…
Остерегайся, музарь, брать
Поддержку для себя от хама:
Тебя измучит хамья рать
Упреками, что смел ты брать.
Хам станет так тебя карать,
Что заболеешь ты от срама.
Остерегись, художник, брать
Что-либо для себя от хама.
Петру Гаврилову-ЛебедевуСкончался твой крошка, твой умный ребенок!
Ты плачешь, ты полон тоской…
Он был твоя гордость от детских пеленок,
В Раю — его духу покой!..
О, я понимаю! о, я понимаю!
Все в жизни ты с ним потерял.
Страдалец мой! брат мой! тебе я внимаю…
За что тебя Бог покарал?
Судить ли нам Бога?.. С улыбкой востока
Пой гимны в простор голубой!
Ты шел дорогою проезжей,
И был твой шаг трудолюбив.
А я парил в лазури вещей,
Весь мир в осколки раздробив!
Ты робко пел и робко шел ты,
Боясь прохожих обогнать…
Лист зеленел, потом стал желтый, —
Зазеленеет ли? — Как знать!
Ты изменил Луне и Нимфе,
Изменой поругав сердца…
Анатолию КайгородовуБлагоухала матиола
Семь лет назад в пресветлой Эстии,
И значит — жил здесь Сологуб…
И голос некий, как виола,
Потусторонние известия
Вещал из женских алогуб…
Увы. Вы этого не помните —
Затем, что Вы тогда не жили,
И это, право, очень жаль:
Духовней были дни и скромней те,
Вы поселились весной в Нидерландах,
Бодро и жизненно пишете мне.
Вы на оплесканных морем верандах,
Я же в колосьях при ветхом гумне.
Милый! но Вы не ошиблись, что волны
И за моим нарастают окном:
Только не море, — то ветрятся клены —
Волны зеленые, — поле с овсом.
Вам — о полянах — на море Немецком,
Мне же в полях — о просторе морском:
Из-за ненужной, ложной гордости
Она, прожив с ним много лет,
Нашла в себе довольно твердости
Представить, что былого нет.
А между тем, в былом вся молодость,
Все счастье, вся она сама.
О, сколько скопческого холода!
Без проблесков весны зима!
Я знаю, дружба настояшая
Все оправдает, все поймет.
Изумительное у меня настроенье:
Шелестящая чувствуется чешуя…
И слепит петухов золотых оперенье…
Неначертанных звуков вокруг воспаренье…
Ненаписываемые стихотворенья…
— Точно Римского-Корсакова слышу я.
Это свойственно, может быть, только приморью,
Это свойственно только живущим в лесу,
Где оплеснуто сердце живящей лазорью,
Где свежаще волна набегает в подгорью,
Я люблю сердечно, безрассудно,
Безотчетно всю, как есть, тебя!
Но за что люблю, я знаю смутно,
А верней — совсем не знаю я.
Как тебя целую! как милую!
Ты со мной — смеюсь, а нет — грущу…
Оттого тебя ведь и люблю я,
Что любви причины не ищу!..