П.М. КостановуВыхожу я из дома, что построен на горке, — и открыты для взора
В розовеющей дымке повечерья и утром в золотой бирюзе,
Грудь свежащие бодро, в хвойных линиях леса, ключевые озера,
Где лещихи играют и пропеллером вьется стрекоза к стрекозе.Никуда не иду. я, лишь стою перед домом, созерцая павлиний
Хвост заката, что солнце, удаляясь на отдых, распустило в воде.
Зеленеют, синея, зеркала, остывая, и, когда уже сини,
В них звезда, окунаясь, шлет призыв молчаливый надозерной звезде… И тогда осторожно, точно крадучись, звезды, совершая купанье,
Наполняют озера, ключевые озера, и тогда, — и тогда
Я домой возвращаюсь, преисполнен восторга, преисполнен сознанья,
Что она звездоносна, неиссячная эта питьевая вода!
В ее будуаре так много нарциссов,
Китайских фонариков радуга светов
И ярких маркизов, и юных поэтов,
Сплетающих Ингрид гирлянды сонетов,
И аплодисментов, и пауз, и бисов!
И знойных мечтаний, и чувств упоенных,
Желаний фривольных, и фраз окрыленных —
В ее будуаре, в лученье нарциссов,
Так много, так много… И взглядов влюбленных
Весенних поэтов и пылких маркизов.
Яхта Ингрид из розовых досок груш комфортабельна,
Ренессансно отделана и шелками, и бронзою.
Безобидная внешностью, артиллерией грозная,
Стрельчатая — как ласточка, как порыв — монстриозная,
Просто вилла плавучая, но постройки корабельной.
Королева название ей дала поэтичное:
«Звон весеннего ландыша» — правда, чуть элегичное?
Яхта Ингрид из розовых досок груш комфортабельна
И эффектна при месяце, если волны коричневы
С темно-крэмной каемкою, лучиками ограбельной.
Уже в жасминах трелят соловьи,
Уже журчат лобзания в жасмине,
И фимиамы курятся богине;
И пышут вновь в весеневом кармине
Уста твои!
Уста твои — чаруйные новеллы!
Душист их пыл, и всплески так смелы,
И так в жасмине трелят соловьи,
Что поцелуи вальсом из — «Мирэллы» —
Скользят в крови.
Федору СологубуОднажды приехала к Ингрид Ортруда
С Танкредом и Арфой на легком корвете.
В те дни безбоязно дышалось на свете.
Войной европейской пугались лишь дети.
Итак, на корвете из дали Оттуда.
Представила гостья царице Танкреда,
Чье имя для женщин звучало — победа! —
Зачем же приехала к Ингрид Ортруда?
Да так: отдохнуть от интриг, как от бреда,
Взять моря и соли его изумруда.
Ингрид ходит мечтанно над рекою форелью.
Так лимоново небо! Гоноболь так лилов!
Чем безудержней грезы, тем ничтожней улов.
За олесенным кряжем глухи трубы ослов.
Перетрелиться ветер любит с нежной свирелью.
Все здесь северно-блекло. Все здесь красочно-южно.
Здесь лианы к березам приникают окружно.
Ингрид видит победно: за рекою форелью
Плодоносные горы встали головокружно,
Где ольха с тамарином, где банан рядом с елью.
Какая в сердце печаль!..
Никто, никто не идет…
Душа уже не цветет…
Весна уже не поет…
Уже никого не жаль…
Заплакать — ни капли слез…
Загрезить — ни грозди грез…
О злая сердца печаль!
Стынет в устах вопрос…
Снежеет, ледеет даль…
Букет незабудок был брошен небрежно
На письменном розовом дамском столе…
Покинуто было хозяйкой шалэ,
И солнце блистало в оконном стекле
Прощально и нежно.
У окон гостиной сох горько миндаль.
Эльгриной, уплывшей в исконную даль,
Букет незабудок был брошен небрежно
В ее кабинете; в гостиной рояль
Вздыхал так элежно…
Я — Сольвейг полярная, блондинка печальная,
С глазами газельными, слегка удивленными,
Во все неземное безумно влюбленными,
Земным оскорбленными, земным удивленными…
В устах — окрыленная улыбка коральная.
Приди же, мой ласковый, любовью волнуемый!
Приди, мною грежемый, душою взыскуемый!
Я, Сольвейг полярная, блондинка печальная,
Привечу далекого, прильну поцелуйно,
Вопью в гостя милого уста свои жальные!
Миньона, Мирра, Ингрид и Балькис —
Слиянных воедино их четыре,
Извечным украшеньем в этом мире
Проведших жизнь, и вот воспеть на лире,
Прославить их — начертан мой девиз.
От каждой взяв, что в каждой характерно,
По качествам оценивая верно,
Миньону, Мирру, Ингрид и Балькис
Я превращаю в пятую. Ильферна —
Вот имя ей: так хочет мой каприз.
Птицы в воздухе кружатся
И летят, и поют,
И, летя, отстают,
Отставая, зовут…
Воздух северный южится.
Не считая минут,
Без печали, без смут,
Птицы в воздухе кружатся.
Мотыльки там и тут
Золотисто жемчужатся.
Глушь, северная глушь — как скорби изваянье —
Способна вдохновить не мало гордых душ
И залечить порыв душевного страданья.
Глушь, северная глушь.
Снег бледный, как лицо покойника, холодный…
Со дня рождения он — старец, — словно век:
Такой же он немой, осмысленно бесплодный,
Бездушный бледный снег.
И в снежных берегах стеклянное теченье
Чарующей раздолием реки…
Мы встретились холодною зимою
В селении, заброшенном в снегах,
И поняли: пришел конец покою —
Любовь опять забрезжилась в сердцах.
Я видел Вас всегда в своих мечтах,
И были Вы любимою мечтою.
— Я Вас люблю, — так думал я порою;
Что любите, — читал у Вас в глазах.
Любовь опять забрезжилась при встрече;
Смотрите: разрастается она,
Она читает зимой Евангелье,
Она мечтает о вешнем ангеле.
Душой поэта и аполлонца
Все ожидает литавров солнца!
Умом ребенок, душою женщина,
Всегда капризна, всегда изменчива,
Она тоскует о предвесеньи,
О незабудках, о росной сени…
И часто в ложе, на пестрой опере,
Когда ей сердце мечты отропили,
Белеет черемуха над сонной гусынею,
И море прохладою подернулось синею…
А в поле так воздушно! а в парке так сосново!
О, радости праздного! восторг безвопросного!
Где желтые лютики златеют на солнышке,
Забегали клевера веселые волнышки,
И белые бабочки, и белые курочки
Доверчиво ластятся к резвящейся Мурочке…
Блаженство бессмысленно, и в летней лилейности —
Прекрасен и сладостен триумф безыдейности…
Студёной синью блещет озеро,
Знобя полдневные лучи.
Рой бархатистых пчёлок, к розе рой
Стремясь, гуторит, как ключи.
Над малахитовою лужею
Жужжит комар, заворожён.
Мой жаркий взгляд щемящей стужею
Твоих очей расхоложён.
Вы так жалеете, что том моих стихов
Забыт в Америке перед отъездом Вами.
Греха подобного не наказать словами,
И я даю вам… отпущение грехов!
Вы говорите, что среди сонетных строф
Вы не нашли Вам посвященных мной. Как даме,
Я Вам, польщенный, отвечаю: Вас стихами
Я пел четырежды, и впредь всегда готов…
Сирень весны моей! Вот я на Вас гляжу,
Переносясь мечтой к совсем иному мигу,
Стремись поймать эола,
Дитя, в цветной сачок.
Дурманит матиола.
Стрекочет ручеек.
И в обоянье гвозди
Сирень, безбольно вбив.
Пылает на погосте,
Вся — фьолевый порыв.
В цветение июня
Кусты свои накрень,
Как ты похожа сегодня в профиль на шельму-лисицу.
Но почему же твой завтрак — скумбрия и геркулес?
Ах, понакрала бы яиц, — курицы стали носиться, —
И наутек — через поле, через канаву и в лес!
В поле теперь благодатно: там поспевает картофель,
Розовая земляника; гриб набухает в лесу.
Вспомни, забывшая травы, что у тебя лисопрофиль,
Вспомни, что ты каждым вскидом напоминаешь лису.
В рыжей лукавой головке, чувствую, косточки лисьи
(Вот еще что: на лисицу очень похожа оса!..)
Лишь тот велик, кто верит в мощь свою,
В величии простив ошибки слабых.
До жабы есть ли дело соловью?
Что злость людей, когда поэт не раб их?
Я гению венок из роз совью
И закреплю надежными узлами.
Его душой всю землю напою
И небеса затку его мечтами!
Ловлю печаль в твоей улыбке
И тайный смех в твоих слезах…
Твои глаза блестят, как рыбки,
Но сердце — в смутных голосах.
Ты в заблужденье, ты в ошибке!
Топлю глаза в твоих глазах, —
И снова — смех в твоей улыбке,
И снова — грусть в твоих слезах!
Лунные слезы легких льнущих ко льну сомнамбул.
Ласковая лилейность лилий, влюбленных в плен
Липких зеленых листьев. В волнах полеты камбал,
Плоских, уклонно-телых. И вдалеке — Мадлэн.
Лень разветвлений клена, вылинявшего ало.
Палевые поляны, полные сладких сил.
Лютиковые лютни. В прожилках фьоль опала.
Милая белолебедь в светлом раскрыльи крыл.
Лучше скользить лианно к солнечному Граалю,
Кроликов ланно-бликих ловко ловить в атлас
Ан. Н. ЧеботаревскойЯ хочу быть росою двух цветущих цветов.
Я хочу быть стезею голубых голубков.
Я хочу быть солучьем двух лазурных планет.
Я хочу быть созвучьем между «да», между «нет»
Если буду росою, обрильянчу цветы.
Если буду стезею, олазорю мечты.
Если буду солучьем, я миры съединю.
Если буду созвучьем, я себя сохраню.
Так да буду собою и во веки веков!
Животворной росою двух цветущих цветов,
Люби меня, как хочется любить,
Не мысля, не страшась, не рассуждая.
Будь мной, и мне позволь тобою быть.
Теперь зима. Но слышишь поступь мая?
Мелодию сирени? Краски птиц?
Люби меня, натуры не ломая!
Бери меня! Клони скорее ниц!
Любила… Но что это значит?
Да, что это значит — любила?
Откуда узнал я? Не знаю…
Но знаю, что это так было…
Мы счастливы были… Что значит —
Мы счастливы были? Пойми-ка!
Но помню: при ней жизнь и солнце,
А нет ее — жутко и дико…
О, если б ты умела
Любить ради любви,
И мне сказала смело:
«Мужайся и живи».
Я стал бы жить, пожалуй,
Свободней и живей…
О, друг мой, мозг усталый
Мне ласкою овей.
Но ты в ответ немела,
Был сон в твоей крови…
Любовь — это сон в сновиденьи…
Любовь — это тайна струны…
Любовь — это небо в виденьи…
Любовь — это сказка луны…
Любовь — это чувственных строк душа…
Любовь — это дева вне форм…
Любовь — это музыка ландыша…
Любовь — это вихрь! это шторм!
Любовь — это девственность голая…
Любовь — это радуга снов…
Любовь — беспричинность. Бессмысленность даже, пожалуй.
Любить ли за что-нибудь? Любится — вот и люблю.
Любовь уподоблена тройке, взбешенной и шалой,
Стремящей меня к отплывающему кораблю.
Куда? Ах, неважно… Мне нравятся рейсы без цели.
Цветенье магнолий… Блуждающий, может быть, лед…
Лети, моя тройка, летучей дорогой метели
Туда, где корабль свой волнистый готовит полет!
Топчи, моя тройка, анализ, рассудочность, чинность!
Дымись кружевным, пенно-пламенным белым огнем!
Хрустит под сапогом валежник:
Еще недавно здесь был куст.
В моей душе — ведь я элежник! —
Отдался грустью этот хруст.
Так каждодневно портят, рубят
И обезглушивают глушь.
И чем же парк они полюбят,
Раз вовсе не имеют душ?!.
Ал. Ал. НаумовойЧасто вы мне грезитесь фиалкой —
Этим нежным, ласковым цветком;
Иногда — таинственной русалкой,
Воплощенной грезящим умом.
Иногда — принцессой кроткой, хрупкой,
Милосердной даже к комару;
И всегда — свободною голубкой,
Ввысь летящей к правде и добру!
Да, вспоминай, как ты бродила
Лениво грубым шагом в долы,
Как тупо над рекой сидела,
Дыша уродливо-устало.
И если вспомнишь это лето,
Его стесняющие латы,
Поймешь, что часто позолота —
Как монумент аэролита.
Маленькая женщина с крупными глазами,
Вы во всем случившемся виноваты сами.
Разве интересною можно быть такою
И в глаза заглядывать с вкрадчивой тоскою?
Обладать раздумчивой шелковой походкой?
Быть всегда приманчиво-обреченно-кроткой?
Так карта вить ласково, нежно и наивно
Самое обычное необычно — дивно?
Все о Вас я думаю, мысленно лаская,
Маленькая женщина, славная такая.
В ней тихо бродила душа
ТургеневВ ней тихо бродила душа.
Она была так хороша.
Душа хороша как она:
Пригожа, светла и нежна.
И не было места средь дня,
Чтоб ей не хотелось меня.
И не было суток в году,
Чтоб мог я помыслить: «не жду…»
Она приходила ко мне
Храм с бархатной обивкой голубой,
Мелодиями пахнущий, уютный,
Где мягок свет — не яркий и не смутный —
Я захотел восставить пред собой.
Пусть век прошел, как некий Людобой,
Век похоти и прихоти минутной,
Пусть сетью разделяет он злопутной
Меня, Мариинский театр, с тобой, —
Пусть! Все же он, наперекор судьбе,
Не может вырвать память о тебе,
Глаза зеленые с коричневыми искрами.
Смуглянка с бронзовым загаром на щеках.
Идет высокая, смеющаяся искренно,
С вишневым пламенем улыбок на губах.
Такая стройная. Она такая стройная!
Она призывная и емкая. Она
Так создана уже, уж так она устроена,
Что льнуть к огнистому всегда принуждена…
Вся пророкфорена, и вместе с тем не тронута…
О, в этом самчестве ты девность улови!