Баян умолк… Слеза его аккордов
Еще блестит кристаллом неземным —
Как всплески вод таинственных фиордов,
Как над грехом безгрешный серафим.
Он жизнь отпел… Душа вспорхнула гордо
На небеса зефиром голубым…
Перенеси удар, отчизна, твердо,
Воспой его, как ты воспета им.
Пусть задрожат в сердцах народных арфы
И воспоют творца Садко и Марфы;
Живи, Вольфганг! и пусть твои тома
В шкафу у всех — на правый фланг!
Ты вдохновил волшебника Тома, —
Живи, Вольфганг!
Живи, Вольфганг! журчат мечты ума,
Как ближний Дон, как дальний Ганг:
Ты вдохновил волшебника Тома, —
Живи, Вольфганг!
Ты меня совсем измучила, может быть, сама не ведая;
Может быть, вполне сознательно; может быть, перестрадав;
Вижусь я с тобой урывками: разве вместе пообедаю
На глазах у всех и каждого, — и опять тоска-удав.
О, безжалостница добрая! ты, штрихующая профили
Мне чужие, но знакомые, с носом мертвенно-прямым!
Целомудренную чувственность мы зломозгло обутопили
Чем-то вечно ожидаемым и литаврово-немым…
Не устыдись, склонив свои колени,
Благодарить в восторге небеса,
Что зришь еще один рассвет сирени
И слышишь птиц весенних голоса.
Земля цветет, вчера еще нагая,
Цветет душа, ее цветам внемля.
Нисходит в сердце радость всеблагая.
Ценней бессмертья — смертная земля!
Овеяв желание грезовым парусом,
Сверкая устовым колье,
Графиня ударила веером страусовым
Опешенного шевалье.
Оркестромелодия реяла розово
Над белобархатом фойэ.
Графиня с грацией стрекозовой
Кусала шоколад-кайэ.
В кустах белоснежных черемух
Принцесса веселая Мая
Уснула, с отрадой внимая
Весеннему щебету птиц,
И видит во сне голубая
Принцесса веселая Мая:
Пирует в лазурных хоромах,
В сияньи восторженных лиц,
Ее любимец давних лет
Царевич пылкий Триолет!
Увижу ль Вас, я Вами околдован,
В мечтах ли Вы, я грезой упоен.
Ах, знали б Вы, как ум мой очарован,
Когда Вы посещаете мой сон.
Владычица мной скованной короны.
Простите эти бледные штрихи:
Изящны Вы — как музыка «Миньоны»,
Как Мирры Лохвицкой стихи!
Какою нежностью неизяснимою, какой сердечностью
Осветозарено и олазорено лицо твое,
Лицо незримое, отожествленное всечертно с Вечностью,
Твое, — но чье?
В вагоне поезда, на каждой улице и в сновидении,
В театре ль, в роще ли, — везде приложится к черте черта,
Неуловимая, но ощутимая, — черта — мгновение,
Черта — мечта!
Триолет
За струнной изгородью лиры
Живет неведомый паяц.
Его палаццо из палацц -
За струнной изгородью лиры...
Как он смешит пигмеев мира,
Как сотрясает хохот плац,
Когда за изгородью лиры
Рыдает царственный паяц!..
Издатель злого современья —
Невежда, жулик, хам и жох.
Шлю мысленно ему ремень я…
Издатель злого современья
Искусству предпочел поленья
И крыльям грез — припрыжку блох…
Издатель злого современья —
Невежда, жулик, хам и жох.
Сбываются грезы лазоревые,
Сбываются майские сны,
И, снова восторг раззадоривая,
Дарят упоенье весны.
Даль — сказка волшебно олунена,
Танцует незримый прибой,
Все веет палитрою Бунина,
Как северный май голубой.
Знаком ли ты с щемящею тоской
Унылых дней без проблесков, без ласки.
Крылатых грез тускнеют краски,
И ты — один!.. чужой!
И к бездне роковой ведет тебя стезя…
А можно б счастье знать, волшебнее чар юга!..
Но, где искать тебя, подруга?
И можно б, — да нельзя!..
Распустилась зеленая и золотая,
Напоенная солнечным соком листва.
Грëз весенних вспорхнула лукавая стая,
И опять — одряхлевшие юны слова.
Снова — необяснимо и непостижимо,
Обнадеженно, опыту наперекор —
Все разлюбленное стало нежно-любимо,
Очаровывая разуверенный взор.
«Он лучший изо всех моих Хозэ», —
Прощебетала пылкая Ирина,
Изящно выпив ломтик мандарина.
Пел самовар. Отрезав сыр в слезе
И разорвавши розанчик, старушка
Прошамкала: «Ты, детушка, права;
В нем жизнь кипит и бьется за права».
«Бессмертие, — Ирэн мечтала. — Душка!..»
А знаете ли, милые mеsdamеs,
Кто пьет запоем — так трудно, так трудно
Его окончить: запой — это маг.
Все в жизни скучно, бесцветно и скудно,
А греза сока пурпурна, как мак.
Пусть сон безумен, — зато так прекрасен!
Что в том, что бред он? и жизнь — это бред…
Запой — волшебник, он сладко-опасен…
Познай, страдалец, запоя секрет!..
По небу, точно хлопья ваты,
Ползут закатные облака.
Они слегка голубоваты,
И лучезарны они слегка.
Мечты вплетаются в закаты
Из шелковистого далека.
Они слегка голубоваты,
И лучезарны они слегка.
Еще Вы девушка: ведь этот алый крапат
На блузке лилиебатистовой — весень…
Еще Вы девушка, читающая Запад,
Секрет несущая в сиреневую сень.
Такая милая!.. Как золотистый грошик…
Поете молодость на разных голосах…
Очарователен улыбчатый горошек,
Ушко наивное опутав в волосах.
Есть столько томного в луны сияньи ровном,
Есть столько мягкого в задумчивых ночах,
Есть столько прелести в страдании любовном,
Есть столько сладости в несбыточных мечтах,
Есть столько жданного зажизненною гранью,
Есть столько нового в загадочном раю,
Есть столько веры в торжество мечтанья
И в воплощение его в ином краю, —
Твои глазенки, как небо — тучки,
Застлали думы, и я, как вождь
Твоих мечтаний, лелеял ручки,
Боясь, что хлынет из глазок дождь.
Крылила чувства в саду певунья,
И раздушила мечты сирень…
Ты прояснилась, моя шалунья,
Защебетала, как майский день.
Я помню весеннее пенье весла,
За взлетом блестящим паденье весла.
Я помню, как с весел струился рой брызг.
В руке твоей твердо движенье весла.
Когда ты гребла, в сердце стих возникал:
Он зачат, сдается, в биеньи весла.
Когда ты гребла, музыкально гребла,
Есть где-то край… Есть где-то край волшебный,
Где небеса и море — бирюза,
Где все поет кому-то гимн хвалебный,
Где мысль — огонь, и чувство где — гроза.
И этот край, с его очарованьем,
С его мечтой, струистой, как гранат,
С его огнем, с его благоуханьем
Зовет любить чарунья-Боронат.
(мадригал-триолет)
Среди созвездья поэтесс
Вы многих-многих звезд светлее.
Среди Парнаса виконтесс —
Одна из первых поэтесс!
Поете Вы — и жизнь алее,
Чем розы гаснущих небес…
Среди созвездья поэтесс
Вы многих ярких звезд светлее.
Мясо наелось мяса, мясо наелось спаржи,
Мясо наелось рыбы и налилось вином.
И расплатившись с мясом, в полумясном экипаже
Вдруг покатило к мясу в шляпе с большим пером.
Мясо ласкало мясо и отдавалось мясу.
И сотворяло мясо по прописям земным.
Мясо болело, гнило и превращалось в массу
Смрадного разложенья, свойственного мясным.
Почему бы не встречаться
Нам с тобой по вечерам
У озер, у сонных речек,
По долинам, по борам?
Отчего бы нам не грезить
От заката до зари?
Это что-то вроде счастья,
Что ты там ни говори!
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? не дорого можно без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Мне плакать хочется о том, чего не будет,
Но что, казалось бы, свободно быть могло…
Мне плакать хочется о невозможном чуде,
В твои, Несбывная, глаза смотря светло…
Мне плакать хочется о празднике вселенском,
Где справедливость облачается в виссон…
Мне плакать хочется о чем-то деревенском,
Таком болезненном, как белый майский сон.
Кто идет? какой пикантный шаг!
Это ты ко мне идешь!
Ты отдашься мне на ландышах
И, как ландыш, расцветешь!
Будут ласки небывалые,
Будут лепеты без слов…
О, мечты мои удалые,
Сколько зреет вам цветов!
…А знаешь край, где хижины убоги,
Где голод шлет людей на тяжкий грех,
Где вечно скорбь, где лица вечно строги,
Где отзвучал давно здоровый смех
И где ни школ, ни доктора, ни книги,
Но где — вино, убийство и… вериги?..
Сон лилея, лиловеет запад дня.
Снова сердце для рассудка западня.
Только вспомню о тебе — к тебе влечет.
Знаешь мысли ты мои наперечет.
И хочу иль не хочу — к тебе без слов
Я иду… А запад грустен и лилов.
О, Дева-Мать, возрадуйся блаженно!
Господь с Тобой, носившая Его,
Хранителя бессмертья моего!
Да будешь Ты меж жен благословенна,
Благословен плод чрева Твоего!
Пойте — пойте, бубенчики ландышей,
Пойте — пойте вы мне —
О весенней любви, тихо канувшей,
О любовной весне;
О улыбке лазоревой девичьей
И — о, боль — о луне…
Пойте — пойте, мои королевичи,
Пойте — пойте вы мне!
Когда сиреневое море, свой горизонт офиолетив,
Задремлет, в зеркале вечернем луну лимонно отразив,
Я задаю вопрос природе, но, ничего мне не ответив,
В оцепененьи сна блистает, и этот сон ее красив.
Ночь, белой лилией провеяв, взлетает, точно белый лебедь,
И исчезает белой феей, так по-весеннему бела,
Что жаждут жалкую планету своею музыкой онебить,
Бряцая золотом восхода, румяные колокола.
Все эти краски ароматов, всю филигранность настроений
Я ощущаю белой ночью у моря, спящего в стекле,
Сегодня я плакал: хотелось сирени, —
В природе теперь благодать!
Но в поезде надо, — и не было денег, —
И нечего было продать.
Я чувствовал, поле опять изумрудно,
И лютики в поле цветут…
Занять же так стыдно, занять же так трудно,
А ноги сто верст не пройдут.
Гулять же по городу, видеть автобус,
Лицо проститутки, трамвай…
Изящная, среднего роста
С головкою bronze-oxide,
Она — воплощение тоста.
Mais non, regardez, regardez!Пикантная, среднего роста,
Она — героиня Додэ.
Поклонников много, — их до ста.
Mais non, regardez, regardez!
Но женщина среднего роста
Бывает высокой en deux:
И надо сознаться, что просто, —
Она была на казнь осуждена,
Но в правоте своей убеждена;
Отважную смутить могла ли плаха?
Пошла на эшафот она без страха.
По мертвому лицу ее палач
Нанес удар и прочь отбросил тело,
Тогда от оскорбленья, как кумач,
Лицо казненной в гневе покраснело.