О, моя дорогая! ведь теперь еще осень, ведь теперь еще осень…
А увидеться с вами я мечтаю весною, бирюзовой весною…
Что ответить мне сердцу, безутешному сердцу, если сердце вдруг спросит,
Если сердце простонет: «Грезишь мраком зеленым? грезишь глушью лесною?»
До весны мы в разлуке. Повидаться не можем. Повидаться нельзя нам.
Разве только случайно. Разве только в театре. Разве только в концерте.
Да и то бессловесно. Да и то беспоклонно. Но зато — осиянным
И брильянтовым взором обменяться успеем… — как и словом в конверте…
Вы всегда под охраной. Вы всегда под надзором. Вы всегда под опекой.
Это все для ребенка… Это все для ребенка… Это все для ребенка…
Я в вас вижу подругу. Я в вас женщину вижу. Вижу в вас человека.
И мне дорог ваш крестик, как и ваша слезинка, как и ваша гребенка…
Это сон или бред? Это греза иль жизни отрывок?
Я опять целовал эти губы, вкушая ответ!
И луна расцвела, и у ржи золотеющих гривок
Отдыхала мечтой, посылая колосьям привет.
Ты ко мне подошла, подошла, улыбаясь тревожно,
Заглянула в глаза, молча руку свою подала…
Это так хорошо, что увидеть во сне невозможно!
Это явь! это жизнь! ты не грезилась мне, — ты была!
Это только в жасмин… Это только в сирень…
Проклинается город надрывно…
Заночеет бело, — и в простор деревень
Окрыляется сердце порывно…
И не хочется сна… И зачем ты один?..
Кто-то бродит в ничем… Что-то в ком-то…
Это только в сирень… Это только в жасмин…
Это только узоры экспромта…
Сон мой был или не был? что мне снилось, что снилось? только море и небо,
Только липы и поле! это явь или греза? сон мой был или не был?
Я здесь жил или не жил? ты была ли со мною? здесь тебя ли я нежил?
Что-то все по-другому… Будто то, да не то же… Я здесь жил или не жил?
Та же самая дача… Те же самые окна… В них смотрела ты, плача…
А потом улыбалась… А потом… Да, конечно: та же самая дача!..
Значит, «Тост безответный» здесь написан, не правда ль? И обложкой приветной,
Все сомненья рассеяв, убедил меня в яви милый «Тост безответный».
Этого быть не могло:
Это волшебно для яви!
Мог ли я видеть святое чело
В вечной немеркнущей, солнечной славе?
Мог ли носитель горба,
Данного жизнью суровой,
Видеть сиянье ее неземного герба
И не ослепнуть, ослепнуть готовый?
В мире, где царствует зло,
Этого быть не могло!
Ради шутки, ради смеха
Я хотел бы жить всегда!
Но ответило мне эхо:
«Да!»
Повтори… еще… сначала…
Кто бессмертен, как мечты?
Снова эхо отвечало:
«Ты!»
Я остановила у эскимосской юрты
Пегого оленя, — он поглядел умно.
А я достала фрукты
И стала пить вино.
И в тундре — вы понимаете? — стало южно…
В щелчках мороза — дробь кастаньет…
И захохотала я жемчужно,
Наведя на эскимоса свой лорнет.
Властитель умирал. Льстецов придворных стая
Ждала его конца, сдувая с горностая,
Одежды короля пылинки, между тем,
Как втайне думала: «Когда ж ты будешь нем?»Их нетерпение заметно королю
И он сказал, съев ломтик апельсина:
«О верные рабы! Для вас обижу сына:
Я вам отдам престол, я сердце к вам крылю!»И только он умолк — в разнузданности дикой
Взревели голоса, сверкнули палаши.
И вскоре не было у ложа ни души, -
Лишь двадцать мертвых тел лежало пред владыкой.
В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,
Где под пудрой молитвенник, а на ней Поль де-Кяк,
Где брюссельское кружево… на платке из фланели! —
На кушетке загрезился молодой педагог.Познакомился в опере и влюбился, как юнкер.
Он готов осупружиться, он решился на все.
Перед нею он держится, точно мальчик, на струнке,
С нею в парке катается и играет в серсо.Он читает ей Шницлера, посвящает в коктэбли,
Восхвалив авиацию, осуждает Китай.
И, в ревнивом неверии, тайно метит в констэбли…
Нелли нехотя слушает, — «лучше ты покатай».«Философия похоти!..» Нелли думает едко:
«Я в любви разуверилась, господин педагог…
О, когда бы на «Блерио» поместилась кушетка!
Интродукция — Гауптман, а финал — Поль де-Кок!»
Месяц гладит камыши
Сквозь сирени шалаши…
Всё — душа, и ни души.Всё — мечта, всё — божество,
Вечной тайны волшебство,
Вечной жизни торжество.Лес — как сказочный камыш,
А камыш — как лес-малыш.
Тишь — как жизнь, и жизнь — как тишь.Колыхается туман —
Как мечты моей обман,
Как минувшего роман… Как душиста, хороша
Белых яблонь пороша…
Ни души, и всё — душа!
На искусственном острове крутобрегого озера
Кто видал замок с башнями? Кто к нему подплывал?
Или позднею осенью, только гладь подморозило,
Кто спешил к нему ветрово, трепеща за провал? Кто, к окну приникающий, созерцания пестрого
Не выдерживал разумом — и смеялся навзрыд?
Чей скелет содрогается в башне мертвого острова,
И под замком запущенным кто, прекрасный, зарыт? Кто насмешливо каялся? Кто возмездия требовал?
Превратился кто в филина? Кто — в летучую мышь?
Полно, полно, то было ли? Может быть, вовсе не было?..
…Завуалилось озеро, зашептался камыш.
Помните вечно заветы почившего,
К свету и правде Россию будившего,
Страстно рыдавшего,
Тяжко страдавшего
С гнетом в борьбе.
Сеятель! Зерна взошли светозарные:
Граждане, вечно тебе благодарные,
Живы заветами,
Солнцу обетами!
Слава тебе!
Ало-атласные туфли были поставлены на стол,
Но со стола поднимались и прижимались к губам.
Создал сапожник-художник, а инженер вами хвастал.
Ало-атласные туфли глаз щекотали гостям.Ало-атласные туфли, вы наподобие гондол,
Помните температуру требовательной ноги?
Ало-атласные туфли, сколько купивший вас отдал
Разума и капитала — знает один Ибрагим… Ало-атласные туфли с дымчатым кроличьим мехом
Грелись кокетно в ладонях и утопали в коврах,
Топали в пламенном гневе, то содрогались вы смехом,
Вас на подносах носили на вакханальных пирах.Плавали бурно в шампанском, кушали пряные трюфели,
Аэропланом взлетали, били мужчин по щекам,
Ало-атласные туфли, ало-атласные туфельки!
Вы, чьи носки к молодежи! чьи каблуки — к старикам!
Белой ночью в белые сирени,
Призраком возникшие, приди!
И целуй, и нежь, и на груди
Дай упиться сонмом упоений,
И целуй, и нежь, и утруди… Белой ночью белые приветы,
Ласк больных, весенних полусны,
И любовь, и веянье весны,
И полутемени, и полусветы,
И любовь, и чувства так лесны!..
Эта ночь совсем, совсем живая! В эту ночь приди ко мне, приди!
И судьбу свою опереди!
А сирень цветет, слегка кивая!
А любовь растет, легка, в груди!
Поет Июнь, и песни этой зной
Палит мне грудь, и грезы, и рассудок.
Я изнемог и жажду незабудок,
Детей канав, что грезят под луной
Иным цветком, иною стороной.
Я их хочу: сирени запах жуток.
Он грудь пьянит несбыточной весной;
Я их хочу: их взор лазурный чуток,
И аромат целебен, как простор.
Как я люблю участливый их взор!
Стыдливые, как томны ваши чары…
Нарвите мне смеющийся букет,
В нем будет то, чего в сирени нет,
А ты, сирень, увянь в тоске нектара.
Весеннее! весеннее! как много в этом слове!
Вы, одуванчики, жасмины и сирень!
Глаза твои! глаза! они как бы лиловей
Они сиреневей в весенний этот день! Любимая! любимая! как много в этом звуке!
Уста улыбные и синева ресниц…
Уста твои, уста! и что же в них из муки.
Святая из святых! блудница из блудниц! Люблю тебя, люблю тебя! и буду вечно-вечно
Любить тебя, моя! все вылилось в моей…
О, как же ты добра, прекрасна и сердечна,
Мой Южик! мой бокал! поэзосоловей!
Лишь гении доступны для толпы!
Ho ведь не все же гении — поэты?!
Не изменяй намеченной тропы
И помни: кто, зачем и где ты.
Не пой толпе! Ни для кого не пой!
Для песни пой, не размышляя — кстати ль!..
Пусть песнь твоя — мгновенья звук пустой, -
Поверь, найдется почитатель.
Пусть индивидума клеймит толпа:
Она груба, дика, она — невежда.
Не льсти же ей: лесть — счастье для раба,
А у тебя — в цари надежда…
Лунные тени — тени печали —
Бродят бесшумной стопой.
В чёрном как горе земли покрывале
Призрачной робкой тропой.
Многих любовно и нежно качали,
Чутко давали отсвет…
Лунные тени, тени печали,
Мой повторят силуэт!
И в зле добро, и в добром злоба,
Но нет ни добрых, нет ни злых,
И правы все, и правы оба, —
И правоту поет мой стих.И нет ни шведа, ни японца.
Есть всюду только человек,
Который под недужьем солнца
Живет свой жалкий полувек.
Разбор собратьев очень труден
И, согласитесь, щекотлив:
Никто друг другу не подсуден,
И каждый сокровенным жив… Но не сказать о них ни слова —
Пожалуй, утаить себя…
Моя душа сказать готова
Все, беспристрастье возлюбя.Тем мне простительней сужденье
О них, что часто обо мне
Они твердят — без снисхожденья,
Не без пристрастия вполне… Я Пушкиным клянусь, что святы
Характеристики мои,
Что в них и тени нет расплаты
За высмеянные стихи!
Восемь лет эту местность я знаю.
Уходил, приходил, — но всегда
В этой местности бьет ледяная
Неисчерпываемая вода.Полноструйный родник, полнозвучный,
Мой родной, мой природный родник,
Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!)
Неотбрасываемо я приник.И светло мне глаза оросили
Слезы гордого счастья, и я
Восклицаю: ты — символ России,
Изнедривающаяся струя!
О, знаю я, когда ночная тишь
Овеет дом, глубоко усыпленный,
О, знаю я, как страстно ты грустишь
Своей душой, жестоко оскорбленной!.. И я, и я в разлуке изнемог!
И я — в тоске! Я гнусь под тяжкой ношей…
Теперь я спрячу счастье под замок, -
Вернись ко мне: я все-таки хороший… А ты — как в бурю снасть на корабле, -
Трепещешь мной, но не придешь ты снова:
В твоей любви нет ничего земного, -
Такой любви не место на земле!
Отдохновенье мозгу и душе
Для девушек и правнуков поныне…
Оркестровать улыбку Бомарше
Мог только он, эоловый Россини.Глаза его мелодий ясно-сини,
А их язык понятен в шалаше.
Пусть первенство мотивовых клише
И графу Альмавиве, и Розине.Миг музыки переживет века,
Когда его природа глубока, —
Эпиталамы или панихиды! Россини — это вкрадчивый апрель,
Идиллия селян «Вильгельма Телль»,
Кокетливая трель «Семирамиды».
Мне удивительный вчера приснился сон:
Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока.
Лошадка тихо шла. Шуршало колесо.
И слёзы капали. И вился русый локон.
И больше ничего мой сон не содержал…
Но, потрясённый им, взволнованный глубоко,
Весь день я думаю, встревоженно дрожа,
О странной девушке, не позабывшей Блока…
Деревня спит. Оснеженные крыши —
Развёрнутые флаги перемирья.
Всё тихо так, что быть не может тише.В сухих кустах рисуется сатирья
Угрозья головы. Блестят полозья
Вверх перевёрнутых саней. В надмирьеЛетит душа. Исполнен ум безгрезья.
Талант смеялся… Бирюзовый штиль,
Сияющий прозрачностью зеркальной,
Сменялся в нём вспенённостью сверкальной,
Морской травой и солью пахнул стиль.Сласть слёз солёных знала Изергиль,
И сладость волн солёных впита Мальвой.
Под каждой кофточкой, под каждой тальмой —
Цветов сердец зиждительная пыль.Всю жизнь ничьих сокровищ не наследник,
Живописал высокий исповедник
Души, смотря на мир не свысока.Прислушайтесь: в Сорренто, как на Капри,
Ещё хрустальные сочатся капли
Ключистого таланта босяка.
В моей душе восходит солнце,
Гоня невзгодную зиму.
В экстазе идолопоклонца
Молюсь таланту своему.В его лучах легко и просто
Вступаю в жизнь, как в листный сад.
Я улыбаюсь, как подросток,
Приемлю все, всему я рад.Ах, для меня, для беззаконца,
Один действителен закон —
В моей душе восходит солнце,
И я лучиться обречен!
Мы живём, точно в сне неразгаданном,
На одной из удобных планет…
Много есть, чего вовсе не надо нам,
А того, что нам хочется, нет…
Январский воздух на Кавказе
Повеял северным апрелем.
Моя любимая, разделим
Свою любовь, как розы — в вазе…
Ты чувствуешь, как в этой фразе
Насыщены все звуки хмелем?
Январский воздух на Кавказе
Повеял северным апрелем.