Вот, я прочел, не отрываясь
Все то, что должен был прочесть,
В великом зареве сливаясь
Со всем, что в Звездах звездно есть.
И там, где эти свечи Рая
Не достигают Красоты,
Я буквы вычеркнул, стирая,
Кривые выпрямил черты.
И там, где, в Вечность воплощаясь,
Возникла цельно кривизна,
Я долго медлил, восхищаясь,
Воскликнув: «Да живет она».
И там, где в стройные колонны
Сложились строки прямоты,
Я стих пропел, и, многозвонны,
Возникли храмы и цветы.
И там, где в очи смотрят очи,
Где на звезду глядит звезда,
Благословил я дни и ночи,
И быть велел им навсегда.
В великой грамоте, единой,
В гремящей книге Родослов,
Где каждый лист взнесен пучиной,
За каждой буквой сонм веков.
ЗАГОВОР
Есть светлое Синее Море,
На светлом на Синем на Море,
Есть Остров, на Острове Камень,
И Остров и Камень тот — синь.
На Камени, в синей одежде,
Сидит Человек белоликий,
И лук у него бестетивный,
Лук синий для синих пустынь.
И синей стрелою без перьев
Стреляет он в притчи, в призоры,
Во всякую нечисть, в притворства,
В телесный и в думный излом.
В Серебряном Море, напротив,
Серебряный Остров и Камень,
Серебряный кто-то на Камне
Ему отвечает как гром.
Ему подпевает пособно,
Стрела за стрелой улетает,
Над дивной Рекой поперечной
Огонь разрастается, синь.
Так сгиньте же, ковы, призоры,
Рассейтесь вы, притчи и чары,
Я стрелы вам здесь заостряю,
Аминь, говорю я, аминь.
Он Пророк и он Провидец, он Свирельник и Певец,
Он испил священной крови из раскрывшихся сердец.
Он отведал меда мыслей, что как вишенье цвели,
Что как яблоня светились и желаньем сердце жгли.
В белом свете, в алом цвете, в синем, в желто-золотом,
Был он в радугах вселенских освещен Огнем и Льдом.
Заглянул он в голубую опрокинутость зеркал,
Слышал шопоты столетий и нашел, чего искал.
Семиствольную цевницу он вознес, поет свирель,
Вековую он гробницу превращает в колыбель.
Торопитесь, насладитесь полнопевною волной,
Нарядитесь, освятитесь Морем, Солнцем, и Луной.
В стройном хоре дышит Море, в круге — блески всех светил,
Прикоснитесь в разговоре к собеседованью Сил.
Эта птичка-невеличка,
По прозванью тии-вит,
Точно быстрая ресничка,
И мелькает и глядит.
„Тии-вит“ и „Тии-вити“,
Клювик дрогнул, клювик сжат.
На короткой тонкой нити
Две-три бусинки дрожат.
Эта птичка-невеличка,
С ней наверно ты знаком,
У нея гореть привычка
Алым малым огоньком.
В дни, когда все было внови,
Жизнь была как чудо чуд,
У нея три капли крови
Расцвели и все цветут.
Эта птичка знает чары,
Промелькнув огнем в кусте,
В небе выманить пожары,
Вызвать громы в высоте.
Чуть раздастся троекратно
„Тии-вити, тии-вит“,
Ветры встанут всеохватно,
Туча с молнией летит.
И, склонив головку влево,
Смотрит птичка тии-вит,
Как под звук ея напева
Дождь идет, и гром гремит.
Там, где древо мировое,
Там, где ясень Игдразил,
Слышно пение живое,
И как будто звон кадил.
Это — пение Идуны,
И когда ты невзначай,
Проходя, услышишь руны,
Вложишь в струны вечный Май.
Это — пение Идуны,
На узорчатых ветвях,
Там, где яблоки — как луны,
И как солнца в облаках.
Это — пение Идуны,
Чей напев — рожденье струй,
Чьи глаза, лазурно-юны,
Необманный поцелуй.
Кто, любя расцветы в мире,
К Игдразилу подойдет,
Тот увидит лик валькирий,
Изопьет душистый мед.
Кто с Луной и с Солнцем в мысли
От зари и до зари,
Глянь, здесь яблоки нависли,
Встань, целуй, люби, бери.
Это — пение Идуны,
Верь в согласный звон кадил,
Дым от жертв и возглас юный
Вечно в Небо доходил.
Она была мечтой одета,
Светилась в новолунных снах,
И в мерной зыби менуэта
Плыла как лебедь на волнах.
Вся в кружевах, как лебедь черный,
С его узорностью крыла.
А в тот же час, в выси надгорной,
Звезда Вечерняя плыла.
Она была из Вальтер-Скота,
Она была и в этих днях.
И в зыби мерного гавота
Плыла как лебедь на волнах.
Вся в кружевах, как лебедь черный,
С его узорностью крыла.
А в тот же час, в выси надгорной,
Звезда Вечерняя плыла.
Она была из сказок света,
Из сказок сумрака в лучах.
И как зима вступает в лето,
Вступила в вальс, кружилась в снах.
Вся в кружевах, как лебедь черный,
С его узорностью крыла.
А в тот же час, за мир надгорный,
Звезда Вечерняя зашла.
Свежий день с зарею новой,
Светлый остров Четверга.
Здравствуй, остров Четверговый,
Вырезные берега.
Мы проплыли, и приплыли
В островной морской венец.
Ты ли знак давнишней были?
Я с тобою, наконец.
Потонувшие вершины
Выдвигаются над дном.
Меж красивых ты — единый,
И лагунный цвет кругом.
Еле зримое растенье
Синий цветик на земле.
И селенье как виденье
Там далеко, там во мгле.
Дым ползет по красной крыше,
Легкий стелется туман.
А над Морем выше-выше
Возлетает пеликан.
Он седой как привиденье,
Но скользит к иному взгляд: —
Ожерельное сплетенье,
Гуси дикие летят.
Точно это Север милый,
Точно это журавли.
Сколько жизни! Сколько силы!
Тот, кто жив — свой миг продли!
Слушай! Уж колокол плачет вдали.
Я умираю.
Что мне осталось? Прижаться лицом к Аргули!
Точно свеча, я горю и сгораю.
Милый мой друг.
Если бездушная полночь свой сумрак раскинет вокруг,
Голосу друга умершего чутко внемли́,
Сердцем задумчиво-нежным
Будешь ты вечно моею, о, птичка моя, Аргули!
Будь далека от земли, и крылом белоснежным
Вечно скользи
В чистых пределах небесной стези.
Мыслям отдайся безбрежным,
Плачь и мечтай,
Прочь от враждебной земли улетай.
Лучше бродить по вершинам холодным и снежным,
Взор навсегда обратить к Красоте,
Лучше страдать, но страдать на такой высоте,
Духом мятежным
Так унестись, чтоб земля чуть виднелась вдали.
О, моя птичка! Моя Аргули!
Лен две недели цветет,
Спеет четыре недели,
На седьмую же семя летит.
Лен — голубой небосвод,
Лен — во влюбленном Апреле
Звон предрассветной свирели,
В лунной ночи сталактит.
Лен — голубой он и белый,
Это есть два,
Лен в мировые уходит пределы,
Всюду сияет его синева,
Это четыре,
Ибо четыре есть таинства в Мире,
Север и Юг и Восток и Закат,
Белый и черный и красный и злат,
Если ж в пещеру мою, где горит
Лунное множество плит,
Если в пещеру
Лен поглядит,
Вот, мы исполнили меру,
Семь засветилось, живет сталактит.
Семя летит,
Светится нежная бледность лица,
Весь осиян голубой небосвод,
Девять в нем лун, —
Чтоб дополнился счет.
Лен две недели цветет,
Им же не будет конца.
Зачем к тебе скользнула змейка?
Без яда этой мысли ход,
Шестиугольная ячейка,
Пчелиный, полный неги, мед.
Я только вижу сновиденья,
И говорю тебе о них,
Ты вся — расцветшее растенье,
Я весь — тебя хотящий стих.
Как не желать, хотя б в напеве,
Лишь в светлых брызгах быстрых слов,
Шепнуть влюбленно юной деве,
Что я готовлю ей альков.
Подушки вышиты шелками,
А полотно сплела Луна,
И только мысль там правит нами,
Что целомудренно нежна.
Тебя усыпав жемчугами,
С тобой я рядом — только сном.
Моя любовь — в Пасхальном храме,
Мое хотение — псалом.
Не будь же лебедью уклонной,
К тебе здесь лебедь снов плывет.
Расслышь напев души стозвонный,
Вдохни мой свежий светлый мед.
— О, сестра моя дарованная,
Лучшей мыслью облюбованная,
Солнце, Море, все мое,
Что ты видишь? — Лезвие.
— О, сестра моя, пленительница,
Звездных мыслей обольстительница,
Что грозит нам лезвием?
— Лес. — Но мы в Саду вдвоем.
— Лес грозится нам разбойниками,
Смертелюбами, покойниками.
— Для чего ж идти нам в Лес,
Если столько здесь чудес?
— Если я Судьбой дарованная,
Звездной мыслью облюбованная,
Я хочу их просветить,
В яму к свету бросить нить.
— О, над душами гадательница,
Золотая сострадательница,
Если ты горишь в Саду,
Видит Лес — из тьмы — звезду.
И свободны волей яменники,
Захотят, прибудут пламенники,
Не хотят, продолжат путь,
Ты же, звездность, в звездах будь.
Благословляю обезьянью руку,
Хоть страшны мне движения ея,
Затем что, вдохновение свое
Забыв, она утратила науку.
Среди древнейших полуобезьян
Был некто ставший получеловеком.
Зверьми он сопричислен быль к калекам,
Не мог он ползать и прямил свой стан.
От предка ли я отрекаться буду,
Пусть был четырерук он и мохнат?
Рука есть воплощенный в ощупь взгляд,
Рука есть мост к свершению и чуду.
К оттенкам чувства приурочив звук,
Он ключ нашел для полнозвучной гаммы.
Его должны включить в великий храм мы,
Да молится деянью предка внук.
Благословим тот лик, тот мозг, ту руку,
Она схватила молнию в веках.
А после, бога чувствуя в руках,
Потомок подарил циклоны звуку.
Но дикий ужас преступления,
Но искаженныя черты,—
И это все твои видения,
И это—новый—страшный—ты?
В тебе рождается величие,
Ты можешь бурями греметь,
Из бледной бездны безразличия
Извлечь и золото и медь.
Зачем же ты взметаешь пыльное,
Мутишь свою же глубину?
Зачем ты любишь все могильное,
И всюду сеешь смерть одну?
И в равнодушии надменности,
Свой дух безмерно возлюбя,
Ты создаешь оковы пленности:
Мечту—рабу самой себя?
Ты—блеск, ты—гений безконечности,
В тебе вся пышность бытия.
Но знак твой, страшный символ Вечности—
Кольцеобразная змея!
Зачем чудовище—над бездною,
И зверь в лесу, и дикий вой?
Зачем миры, с их славой звездною,
Несутся в пляске гробовой?
Молодая Весна в пояске из цветков,
Что готов соскользнуть перед входом в альков,
Наклонилась над светлым затоном,
Под навесом деревьев зеленым.
Уже Солнце зашло. Но весною светло
В вечеру и в ночи. И пол-ночи прошло.
А Весна все заснуть не хотела,
И румянилось юное тело.
Соловьиная песнь и пришла и ушла,
А Весна все ждала, над затоном светла.
И мечты возжелавшей Весталки
Расцветали в лесах как фиалки.
И спала не спала, но в глазах у Весны
Были тени теней, были дальние сны.
И хотенья застывшей Вакханки
Расцветали в росе как горчанки.
Так спала не спала от зари до зари
Огневая Весна, две недели и три.
И растаяла в брызгах рассвета,
Когда глянуло в очи ей Лето.
Белорунный, сребролунный, из пещеры вышел зверь.
Тонкоструйный, златовейный, зажигай огонь теперь.
В старый хворост брызнул шорох, вспышек быстрых перебег.
Зверь пещерный, беспримерный, весь сияет, словно снег.
Златорогий, стройный, строгий, смерти ждет он не страшась.
Струйки-змейки, чародейки, вейтесь, пойте, стройте час.
Струнным строем час построен, час и миг и волшебство.
Снег разялся, кровь красива, хворост ожил, жги его.
В старых ветках смерть устала спать и ждать, не бойся жечь.
Все, что пламень метко схватит, встанет, словно стяг и меч.
Златорунный, огневейный, красный, желтый бог Костер,
Жги нас, жги нас, как несчетных жег и сжег твой жаркий взор.
Чтоб Корабль построить наш,
Из златых мы пили чаш,
Все испили мы, до дна,
От столетнего вина.
И пошли во старый бор,
Острый выбрали топор,
Твердый выбрали мы дуб,
Чтоб построить верный сруб.
Снасти вили мы рукой,
И не то что час-другой,
И не то что целый год,
Сколько-только Бог сочтет.
И для паруса — в закон
Был введен небесный лен,
И зазыбилась, чиста,
Вздутость белого холста.
Вздулся ветер и подул,
И пошел по Морю гул,
Вздулся парус, задрожал,
Терем в Море побежал.
И чтоб шел корабль легко,
Был посажен глубоко,
Чтоб легко он в Море шел,
Груз богатый был тяжел.
Опрокинуться нельзя,
В Море — верная стезя.
Чтоб корабль построить наш,
Из златых мы пили чаш.
Если жемчуг, сафир, гиацинт, и рубин
С изумрудом смешать, превративши их в пыль,
Нежный дух ты услышишь, нежней, чем жасмин,
И красиво-пьяней, чем ваниль.
В аромате таком есть фиалка весны,
И коль на ночь подышишь ты тем ароматом,
Ты войдешь в благовонно-стозвонные сны,
Ты увидишь себя в Вертограде богатом,
В Вертограде двенадцати врат,
Где оплоты подобны сияющим латам,
И рядами в стенах гиацинты горят,
И рядами алеют и льются рубины,
И рядами, как возле озер — берега,
Изумруды, сафиры горят, жемчуга,
Кто-то шепчет тебе: — «Ты единый!
Посмотри, посмотри: —
Здесь заря — до зари.
Любишь?» — «Счастье! Люблю.» — «Повтори! Повтори!»
«О, люблю!» — Как сияют вершины!
И ждать ты будешь миллион минут.
Быть может, меньше. Ровно вдвое.
Ты будешь там, чтоб, вновь проснувшись тут,
Узнать волнение живое.
И ждать ты должен. Стынь. Молчи. И жди.
Познай всю скорченность уродства.
Чтоб новый день был свежим впереди,
У дня не будет с ночью сходства.
Но в должный миг порвется шелуха,
Корней качнутся разветвленья,
Сквозь изумруд сквозистого стиха
К строфе цветка взбодрится мленье.
Приветствуй смерть. Тебе в ней лучший гость.
Не тщетно, сердце, ты боролось.
Слоновая обята златом кость.
Лоза — вину. И хлебу — колос.
Я облекался в саван много раз.
Что говорю, я твердо знаю.
Возьми в свой перстень этот хризопрас.
Иди к неведомому краю.
Зверь спущен. Вот она, потеха
Разоблаченных палачей.
Звериный лик. Раскаты смеха.
Звериный голос: «Бей! Бей! Бей!»
И вдоль по всей России, снова,
Взметнулась, грязная всегда,
Самодержавия гнилого
Рассвирепевшая орда.
Удар могучий Общей Стачки
Их выбил вон из колеи.
Добычи нужно им, подачки
От их Романовской семьи.
Чужое нужно паразитам,
Свобода — гадам не подстать.
И вот они, своим синклитом,
Спустили Зверя погулять.
Но мы не спим, мы четко видим,
Борцов Восстания не счесть.
И тех, кого мы ненавидим,
В свой должный миг постигнет месть.
Гуляй же, Зверь Самодержавья,
Являй всю мерзостность для глаз.
Навек окончилось бесправье.
Ты осужден. Твой пробил час.
Девица волшебная, богиня Громовница,
Моя полюбовница
Лежала в гробу.
И ветры весенние плакали жалостно,
И с воплями, яростно,
Играли на флейтах, и дули в трубу.
Покойница юная — о, с косами русыми,
И с рдяными бусами
На шее своей —
Белела застылая, словно дремотная
Купава болотная,
Что еле раскрылась среди камышей.
Девица волшебная, богиня Громовница,
Душа-полюбовница,
Ты крепко ли спишь?
Ужели ты вновь не исполнишься силою
Пред богом Ярилою,
Не вспрянешь со смехом, разрушивши тишь?
Проснулась, проснулась ты! Я молньями рдяными
Взмахнул над туманами,
О, слава мечу!
Какая ты светлая с этими маками,
Ты мчишься над мраками,
Ворчат твои громы, рычат они. Чу!