Рабочему Русскому — слава!
Во имя родного Народа,
Он всем возвестил, что Свобода
Людское священное право.
Рабочему Русскому — слава!
О, Рабочий, ты вырвал испуганный крик
У Насилья, чьи дни сочтены.
Задрожал этот рабий монарший язык
Пред напором народной волны.
Жужжащий тонкий свист слепня,
То сказка зноя в звенящих крыльях.
Шуршанье шаткаго огня,
То пляска вспышек в их изобильях.
Свист крыльев сокола в ветрах,
Когда за быстрой он мчится цаплей,
Несхож со свистом бурь в горах,
Что сеют каплю за светлой каплей.
И свист есть в старом тростнике,
То Ночь бормочет, свой саван свея,
Мы ходили, мы гуляли в изумрудном во саду,
Во саду твоем зеленом мы томилися в бреду.
Мы глядели, как, зардевшись, расцветает нежный сад,
Мы хотели, чтоб скорее был нам спелый виноград.
Мы молили, искушали, вопрошали мы Судьбу,
Мы с дрожанием трубили в живогласную трубу.
Мы звонили, и звенели в Небесах колокола,
Теперь, когда идет резня,
И жадны руки у злодея,
О, братья, слушайте меня,
Сомкнемтесь все, дружней, теснее.
Мы можем верить лишь себе,
Составим тесную дружину,
Да будет каждый миг в борьбе,
Разгоним мрак, разгоним тину.
Белый Нил, Небесная Дорога,
Млечности созведные разлил.
А внизу, как дар Речного бога,
Голубой качает звезды Нил.
Где теперь царите, Фараоны?
Радостно ли в царстве двойника?
Те же ль там красивые уклоны
Делает священная Река?
Скандинавские саги, железные саги,
Вы обрызганы пеной шумящих морей,
И мерцают в вас слезы, и капли той влаги,
Что гореньями красными мучит людей,
Пробегая в их жилах скорей, все скорей,
Навевая им жажду открытий сокровищ,
Прогоняя их вдаль от родимых домов,
Научая сердца не бояться чудовищ,
Подучая их жечь всякий дом, каждый кров,
Говоря им, что нет им иного закона,
Скандинавския саги, железныя саги,
Вы обрызганы пеной шумящих морей,
И мерцают в вас слезы, и капли той влаги,
Что гореньями красными мучит людей,
Пробегая в их жилах скорей, все скорей,
Навевая им жажду открытий сокровищ,
Прогоняя их вдаль от родимых домов,
Научая сердца не бояться чудовищ,
Подучая их жечь всякий дом, каждый кров,
Говоря им, что нет им иного закона,
Темнеет вечер голубой,
Мерцают розовыя тени.
Мой друг, скорей, пойдем с тобой
На те заветныя ступени.
Над нами будет желтый крест,
Цветныя окна церкви темной.
Зажжется небо, и окрест
Повсюду будет блеск заемный.
Другие итоги… Их много,
И скоро я их разскажу.
Но я еще здесь—у порога,
С восторгом смотрю на межу.
И то, что заветная тайна
До завтра во мне заперта,
Не прихоть, что встала случайно,
Но знаний моих полнота.
Зарничник, Зарев, Ленорост,
Дожать, вспахать, посеять,
Пожары сел, паденье звезд,
Пожары листьев, звездный мост.
Куда? И что лелеять?
Серпы нагреты, а свежей,
Чем было там, в Июле,
Все песни спеты, и слышней,
Чем песня, крики журавлей,
«Прощай, мой милый!» — «Милая, прощай!»
Замкнулись двери. Два ключа пропели.
Дверь шепчет двери: «Что же, кончен Май?»
«— Как Май? Уж дни октябрьские приспели».
Стук, стук. — «Кто там?» — «Я, это я, Мечта.
Открой!» — Стук, стук. — «Открой! Луна так светит».
Молчание. Недвижность. Темнота.
На зов души как пустота ответит!
Солнце — Савлита — красивая дева,
Месяц женился на ней.
Светы — направо, и светы — налево,
Солнце поет, и под звуки напева
Розы раскрылись на сетке ветвей.
Солнце взошло, и по Небу блуждало,
Месяц сказал: «Целовались мы мало»,
Месяц бледнеет от трепета сил.
Слышит в ветвях он поющую птицу,
Видит блестящую деву Денницу,
Что северным мы называем сияньем,
Есть не сиянье, — игранье лучей.
Владеет великим оно расстояньем,
Рожденье различным дает чарованьям,
Узорной легендой встает для очей.
Сперва это — отбель: на Севере, белый,
Бледнеющий свет, как бы Млечный путь,
Но вот розовеют цветные пределы,
Багровеют зорники, зори те смелы,
Лучи полосами, цветочная жуть,
Летом, в месяце июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск — огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.
Воздух видно. Дымка. Парит.
Летом, в месяце Июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск—огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.
Воздух видно. Дымка. Парит.
— Отчего, сестра, молчишь,
Ничего не говоришь?
— Мне, мой братик, очень внове
Свет цветов, хожденье в слове.
То раскроюсь, то сожмусь,
Братьев, братика боюсь.
— Ты не верь себе, сестрица,
Будь как в Небе голубица.
Со цветами будь цветок,
Говорил для нас Пророк.
Литвин уезжал на войну,
Мать оставлял и жену.
Мать начинает тужить.
«— Кто тебе будет служить
В далекой Угорской земле?»
«— Что же, родная? Есть звезды во мгле.
И не счесть.
Божия дочери есть.
Светят глазами,
Белыми светят руками,
Я видел всю Волгу, от капель до Каспия,
Я видел разлившийся Нил,
Что грезит доднесь — и навек — Фараонами,
Синея меж царских могил.
Я видел в Америке реки кровавые,
И черные токи воды,
Я знаю, что в Майе есть реки подземные,
Которым не нужно звезды.
Мерю степь единой мерою,
Бегом быстрого коня.
Прах взмету, как тучу серую.
Где мой враг? Лови меня.
Степь — моя. И если встретится
Скифу житель чуждых стран,
Кровью грудь его отметится.
Пал — и строй себе курган.
Ужь давно, на гранях мира, заострился жгучий терн,
Ужь не раз завыли волки, эти псы, собаки Норн.
Мистар-Марр, созданье влаги, тяжко-серый конь
Валькирий
Опрокинул бочки грома, и низвергнул громы в мире.
Битва длится, рдяны латы, копья, шлемы, и щиты,
Меч о меч стучит, столкнувшись, ярки искры
Красоты.
Их тринадцать, тех Валькирий, всех из них
Уж давно, на гранях мира, заострился жгучий терн,
Уж не раз завыли волки, эти псы, собаки Норн.
Мистар-Марр, созданье влаги, тяжко-серый конь
Валькирий
Опрокинул бочки грома, и низвергнул громы в мире.
Битва длится, рдяны латы, копья, шлемы, и щиты,
Меч о меч стучит, столкнувшись, ярки искры
Красоты.
Их тринадцать, тех Валькирий, всех из них
Я только знал, в те дни, в те дни единственные,
Когда был юн, я знал лишь звоны струн,
Лишь орлий крик, огни, и сны таинственные,
Поцеловать, и вбросить в девять лун.
Найдя цветок, сорвать его с медлительностью,
Чтоб взять слегка с цветка цветочный сок,
И вдруг уйти, пленивши ослепительностью,
Чтоб жил в другом намек, всегда намек.
И в чем была та сила-чаровательница,
Что мне дала такой изведать путь?
Когда б тебя, с кем слит я в тайной цельности,
Мог каждый миг я — взор во взор — встречать,
Сверкали б мы в лазурной беспредельности,
Скрепив судьбу, как звездная печать.
И были б мы в причастии горения,
Вгнезденные в созвездие одно,
Дабы светить всем тем, чей путь — борение,
В ночных степях, где глухо и темно.
Слава святой,
Золотой,
И серебряной,
Медно-железной,
Скрепе, блюдущей над зыбкою бездной, —
Твердой — над шаткой водой, —
Твердо-алмазной,
Единосущной — над разной,
Многообразною смутой, —
Вечной — над быстрой минутой, —
Мировая пыль Дороги млечной,
Драгоценный прах Дороги птиц,
Водопад легенды быстротечной,
Белое дрожание зарниц.
Золотая пыль ложбины звездной,
Звоны всей созвездной высоты, —
Для чего я брошен в мрак морозный,
Отвечатель светлый, где же Ты?