От колеса солнцево́й колесницы
Небесный огонь долетел до людей,
Факел зажег для умов, в ореоле страстей.
От колеса солнцевой колесницы
Кто-то забросил к нам в души зарницы,
Дал нам властительность чар,
Тайну змеиных свечей,
Для созвания змей
На великий пожар,
На праздник сжиганья змеиных изношенных кож,
Чешуйчатых звений,
Когда превращается старая ложь,
И лохмотья затмений,
Во мраке ночном,
В торжествующий блеск самоцветных горений,
Тишина обращается в гром,
И пляшут, к Востоку от Запада, в небе, кругом,
К низинам отброшены вышней пучиной,
Синие молнии, синие молнии, чудо раденья громо́вых лучей,
Слившихся с дрожью светло́-изумрудных, хмельных новизною, змеиных очей.
О, праздник змеиный!
О, звенья сплетенных,
Огнем возрожденных,
Ликующих змей!
Гамеланг — как Море — без начала,
Гамеланг — как ветер — без конца.
Стройная Яванка танцевала,
Не меняя бледного лица.
Гибкая, как эта вот лиана,
Пряная, как губы орхидей,
Нежная, как лотос средь тумана,
Что чуть-чуть раскрылся для страстей.
В пляске повторяющейся — руки,
Сеть прядет движением руки,
Гамеланга жалуются звуки,
В зыбком лете вьются светляки.
Над водой, где лотос закачался,
Обвенчался с светляком светляк,
Разошелся, снова повстречался,
Свет, и мрак, и свет, и свет, и мрак.
Ход созвездий к полночи откинут,
В полночь засвечается вулкан.
Неужели звуки эти ми́нут?
В этой пляске сказка вещих стран.
За горой звенит металл певучий,
Срыв глухой, и тонкая струна.
Гамеланг — как Смерть сама — тягучий,
Гамеланг — колодец снов, без дна.
Мерцая белым, тихий Призрак явился мне в ночи,
И мне сказал, чтоб перестал я оттачивать мечи,
Что человек на человека устал идти войной,
И повелел мне наслаждаться безгласной белизной.
И я, свое покинув тело как белая душа,
Пошел с ним в горы, и увидел, что высь там хороша,
Вершины в небо восходили громадами снегов,
И были долы в бледном свете тех лунных маяков.
По склонам ландыши белели в недвижности своей,
И много белых роз из снега, и белых орхидей,
Весь мир, одетый в этот лунный и звездный белый свет,
Был как единый исполинский мерцающий букет.
И все дела, и все мечтанья, где не было вражды,
Преобразились в снег, и в иней, и в вырезные льды,
Но сердце светлое не стыло, и знал весь мир со мной,
Что человек на человека устал идти войной.
Братья, Сестры, порадейте во зеленыим саду,
Каждый с сердцем, в каждом сердце разожжем одну звезду.
В быстрой смене, мы—снежинки, пляшем, вихря не видать,
А снежинки, зримо взору, восхваляют благодать.
В ожерельи, мы—как пчелы, мы—как звезды, как цветы,
Мы, как птицы, научились этим снам—у высоты.
Братья, Сестры, вы умейте благодатью повладеть,
Если золото остынет, будет тягостная медь.
Братья, золото храните, и чтоб каждая сестра
Ни дыханьем не затмила жемчугов и серебра.
Вы коренья золотые не топчите по земле,
Вы серебряныя ветки чуть качайте в нежной мгле.
И в воздушные листочки перебросьте вы огни,
Чтоб, горя, да не сгорая, не осыпались они.
И в глазах своих лелейте поцелуйныя слова,
Чтобы вечным изумрудом разстилалась нам трава.
Еду я из поля в поле, поле в поле, и луга,
Долог путь, и нет мне друга, всюду чувствую врага.
По вечерним еду зорям, и по утренней заре,
Умываюся росою в раноутренней поре.
Утираюсь ясным солнцем, облекаюсь в облака,
Опоясался звездами, и светла моя тоска.
О, светла тоска, как слезы, звездным трепетом жива,
еду полем, в чистом поле Одолень ростет трава.
Одолень-траву сорвал я, ей на сердце быть, цвети,
Сделай легкой путь-дорогу, будь подмогой мне в пути.
Одолей высоки горы, долы, топи, берега,
Темны чащи, темны думы, тайну темнаго врага.
Чтоб рука не поднималась, замышляющая зло,
Чтобы в совести вспененной стало тихо и светло,
Чтобы зеркалом холодным в даль душа могла взглянуть,
Чтоб с цветком, с цветком у сердца, равномерно мерить путь.
Я сижу и я гляжу
На великую межу.
Справа — поле, слева — лес,
Много тут и там чудес.
Я гляжу. А за спиной
Шестикрылый Неземной.
Не один стоит, их два.
И растет, поет трава.
Тот, направо, светлый он,
Словно день воспламенен.
А другой еще светлей,
Как пожар среди ночей.
И один — хорош как тишь,
Как загрезивший камыш.
У другого же глаза —
Грозовая бирюза.
И один — светло поет.
Как напевность тихих вод.
А другой — молчит, молчит,
И как к битве закричит.
И один крылом взмахнет,
Шестикратностью блеснет,
И мгновенно для очей —
Годовых три сотни дней.
И другой крылом взмахнет,
Шестимолнийно сверкнет,
И внезапно для очей —
Триста огненных ночей.
Справа поле, слева лес,
Живо поле, лес воскрес.
Светел день, и ночь светла,
Богу вечному хвала.
Она была в кого-то влюблена.
Дышал Апрель. И зелень молодая
Была светло-девически-нежна.
Узорность облачков, воздушно тая,
В лазури утопала, как мечты,
Сирень пьянила воздух, расцветая.
И девушка, в расцвете красоты,
На утре дней, смотря прозрачным взором,
Преображала все свои черты.
Душа светилась свадебным убором,
И нежная все делалась нежней,
Влюбленность облекала легким флером.
О, девушка, ты в светлой зыби дней,
Средь вод, где волны только закипают,
Баюкают мельканием огней.
И пусть мечты с другим тебя сливают,
Пусть я тебе далекий и чужой,
Мои слова твой сон не прерывают.
К твоей душе я льну своей душой,
С тобой я слит, как луч с лучом, согласный,
Как свет в волне, я нежно, вольно твой.
Люблю тебя, люблю, мой сон прекрасный!
Зачем хотим мы вечности? Звучней ли мы волны?
Светлей ли в нежной млечности, чем тучка вышины?
Не надо, сердце жадное, в тебе чернеет кровь,
Не надо, чтоб ушедшее пришло и жило вновь.
Стремительность червонная, ты в мозг живущий шлешь
Свой алый звон, и шаткую, и сладко-злую, ложь.
И хочешь в упоительном так длительно звенеть,
Как будто в башнях Вечности не их, а наша медь.
О, нет, на башнях Вечности звучат колокола,
Но это звоны белые, вся кровь из них ушла,
Но это звоны звездные, а кровь упала вниз,
Коль хочешь в Вечность синюю, как иней серебрись.
Мгновенность бесповторная лишь тем и хороша,
Что малыми песчинками играла здесь душа.
И только раз наш миг — алмаз, вот гаснет он, прощай.
В Весне всего прекраснее — что так проворен Май.
Последний оплот потонувшей страны,
Что в синих глубинах на дне.
Как крепость, излучины гор сплетены
В начальном узорчатом сне.
Утес за утесом — изваянный взрыв,
Застывший навек водомет,
Базальта и лавы взнесенный извив,
Века здесь утратили счет.
Гигантов была здесь когда-то игра,
Вулканы метали огонь.
Но витязь Небесный промолвил — «Пора»,
И белый означился конь.
Он медленно шел от ущербной Луны
По скатам лазурных высот,
И дрогнули башни великой страны,
Спускаясь в глубинности вод.
Сомкнулась над алой мечтой синева,
Лишь Фиджи осталось как весть,
Что сказка была здесь когда-то жива,
И в грезе по-прежнему есть.
И черные лица Фиджийцев немых,
И странный блестящий их взор —
О прошлом безгласно-тоскующий стих,
Легенда сомкнувшихся гор.
Помню я, в моей счастливой детской
Пела птичка, не синичка, канареечка.
Я простой мальчонка был, не светский,
Был зверенком, у зверенка есть лазеечка.
Я смотрел на луч на половице,
Как в окне он по-иному паутинится,
Как лампадка теплится в божнице,
Как в углу ручной мой еж лежит, щетинится.
Целый мир мне — малая кроватка,
Я зажмурюсь — свет в глазах играет красками,
Пляшут искры, все во мне загадка,
Каждый шорох шепчет тайну, манит сказками.
Там в саду жужжать не перестанут,
Точно струны, шмель тяжелый, пчелы с осами.
В кладезь вечный миги эти канут,
Месяц страсти встанет красный над утесами.
Правят миром страшные Старухи,
И давно уж не звенит мне канареечка.
Но любил я так — как любят духи,
Ах ты, птичка солнцеличка, златофеечка!
Телу звериному — красное,
Зеленое — телу растения.
Пойте свеченье согласное,
Жизнь, это счастие пения.
Зверю — горячий рубин,
Изумруды — побегам долин.
Кровь сокровенна звериная,
Страшная, быстрая, жгучая,
Львиная или орлиная,
Празднует, в празднике — мучая.
Слитность законченных рек,
Кровью живет человек.
Кровь огнескрыта растения,
Стебли как будто бескровные.
Правда ль? А праздник цветения?
Зорность? Одежды любовные?
Это напевная кровь
В весны оделася вновь.
Две разноблещущих цельности,
Два разноцветных сияния,
Царствуют, в мире, в отдельности,
Все же дано им слияние.
Глянь, над мерцаньем цветков,
В жерла тигриных зрачков.
В звере, глаза раскрывающем,
Пламя зеленое светится.
В стебле, влюбленность внушающем,
Замысел розой отметится.
На трех конях Властитель Солнца
Свершает выезд в Иванов день.
И конь один красней червонца,
И конь другой есть конь-игрень.
И третий конь весь белый, белый,
Как будто вылит из серебра.
Властитель Солнца, светлый, смелый,
Свершает выезд. — «В путь. Пора».
Но чуть доедет до зенита,
Конь златокрасный горит — и пал.
Властитель Дня хлеснет сердито
Тех двух — и дальше поскакал.
И конь-игрень он тоже красный,
Но с белой гривой, о, с белой он.
Он мчит, бежит, играет, страстный,
И пал, и пал на небосклон.
У Бога Солнца сердце сжато,
Ему лишь белый остался конь.
На склонах яркого заката
Горит пурпуровый огонь.
И виден в тучах белоснежных
Конь смертно-бледный из серебра.
Властитель Солнца, в снах безбрежных,
Свершает путь. — «Домой. Пора».
Мы блаженные сонмы свободно кочующих Скиѳов,
Только воля одна нам превыше всего дорога.
Бросив замок Ольвийский с его изваяньями грифов,
От врага укрываясь, мы всюду настигнем врага.
Нет ни капищ у нас, ни богов, только зыбкия тучи
От востока на запад молитвенным светят лучом.
Только богу войны темный хворост слагаем мы в кучи,
И вершину тех куч украшаем железным мечом.
Саранчей мы летим, саранчей на чужое нагрянем,
И безстрашно насытим мы алчныя души свои.
И всегда на врага тетиву без ошибки натянем,
Напитавши стрелу смертоносною желчью змеи.
Налетим, прошумим, и врага повлечем на аркане,
Без оглядки стремимся к другой непочатой стране.
Наше счастье—война, наша верная сила—в колчане,
Наша гордость—в незнающем отдыха быстром коне.
Из глубокого колодца, из-под той крутой горы,
Где гнезда не строит птица, где не строит зверь норы,
Протекала полноводно, и течет, поет века,
Непослушная, живая, влага-пламя, Втай-Река.
Там на дне — лишь белый сахар, алый бархат, жемчуга,
Из глазастых изумрудов расписные берега,
А порой, за крутизнами, поровнее бережки,
На отлогостях сверкают желто-рдяные пески.
От Востока до Заката Втай-Реки идет длина,
От холодных стран до жарких растянулась ширина,
Глубину никто не знает, измеряли мудрецы,
Опускали в воду тяжесть, потеряли все концы.
А и что ж нам ведать тайны — тех, кто хочет тайну скрыть
Втай-Река не с мудрецами, хочет с сердцем говорить,
Прикатилась и вселилась в полнозвучные сердца,
Из глубокого колодца, без начала и конца.
Кровь отдавший, ликом белый,
Саван взявший, вот он спит,
Неподвижный, онемелый,
Пятикратностью пробит.
Сколько чувств стенящим людям
Ниспослала вышина,
Все, в чем были, все, в чем будем,
Светлый, принял он сполна.
И во знаменье принятья
Этой жизни, ввергнут в сон,
На кресте, раскрыв обятья,
Пятикратно он пронзен.
Но, доверив долу тело,
Свиток смертной пелены,
Он велел нам мыслить смело,
Дал печальным верить в сны.
Льды разяв потоком света,
Солнце нежит небосклон,
И — святой псалом Завета, —
Слышим мы Пасхальный звон.
Силен голос дней грядущих,
Светлый праздник к нам придет,
Бог живой во гробе сущих
Не обманет тех, кто ждет.
И цветок в саду раскрытый,
Вторит звездочкой цветной: —
Вот я вышел, тюрьмы срыты,
Бог любви воскрес — весной.
Взоры гор — обсидиан,
Дымно-лиственный туман,
Мир сапфиров, срывный скат,
Черно-блещущий агат.
Чальчивитль-зеленоцвет,
Взгляд травинок древних лет,
Изумрудистый намек
На давнишний стебелек.
Гиацинт, и новый скат,
Меж рубинами гранат,
Фиолетно-бледный лист,
Зори в море, аметист.
Воссиявший через мрак,
Нетемнеющий светляк,
Разных радуг пересказ,
Радость глаз, живой алмаз.
Взоры гор — лучей раскат,
Самоцветный светоч злат,
Солнце в зернах и в кусках,
В самородных рудниках.
Бледно-лунная игра
Колдований серебра,
Украшение и звон
Всяких стран и всех времен.
Кровью тронутая медь,
Топорами ей греметь,
Чтоб размашисто убить,
И железу уступить.
Под железом — о, руда!
Кровь струится, как вода,
И в стальной замкнут убор
Горный черный разговор.
Из глубокаго колодца, из-под той крутой горы,
Где гнезда не строит птица, где не строит зверь норы,
Протекала полноводно, и течет, поет века,
Непослушная, живая, влага-пламя, Втай-Река.
Там на дне—лишь белый сахар, алый бархат, жемчуга,
Из глазастых изумрудов расписные берега,
А порой, за крутизнами, поровнее бережки,
На отлогостях сверкают желто-рдяные пески.
От Востока до Заката Втай-Реки идет длина,
От холодных стран до жарких растянулась ширина,
Глубину никто не знает, измеряли мудрецы,
Опускали в воду тяжесть, потеряли все концы.
А и что-жь нам ведать тайны—тех, кто хочет тайну скрыть
Втай-Река не с мудрецами, хочет с сердцем говорить,
Прикатилась и вселилась в полнозвучныя сердца,
Из глубокаго колодца, без начала и конца.
Глубокие рвы. Подемные мосты.
Высокие стены с тяжелыми воротами.
Мрачные покои, где сыро и темно.
Высокие залы, где гулки так шаги.
Стены с портретами предков неприветных.
Пальцы, чтоб ткань все ту же вышивать.
Узкие окна. Внизу — подземелья.
Зубчатые башни, их серый цвет.
Серый их цвет, тяжелые громады.
Что тут делать? Сегодня — как вчера.
Что тут делать? Завтра — как сегодня.
Что тут делать? Завтра — как вчера.
Только и слышишь, как воет ветер.
Только и помнишь, как ноет сердце.
Только взойдешь на вершину башни.
Смотришь на дальнюю даль горизонта.
Там, далеко, страны другие.
Здесь все те же леса и равнины.
Там, далеко, новое что-то.
Здесь все те же долины и горы.
Замок, замок, открой мне ворота —
Сердце больше не может так жить.
Пламень тонкий
Я воронкой
Передам.
Я мелькаю,
Возникаю,
Здесь и там.
Я пьянящий,
Веселящий
Метеор.
Веря раю,
Я играю,
Зыблю хор.
Много было
Огнекрыло,
Млела мгла.
Много было,
Что могила
Вновь взяла.
Много будет,
Кто забудет
Свой исход.
Мчись, мгновенье,
Через пенье,
В хоровод.
В вихре счастья,
Сладострастья,
Крайний час.
В межь-планетных
Снах несметных
Мой разсказ.
В миг сладимый
Я незримый
Проскользну.
Я качаю,
Расцвечаю,
Жгу весну.
Радость глазу,
Я алмазу
Пламень дам.
Врину в льдины
Я рубины
Здесь и там.
В сумрак красный
Дух согласный
Мчит зарю.
Над мирами
Я громами
Говорю.
Ходом молний,
В жарком чолне
Проплыву.
Час веселья,
Сон и хмель я
Наяву.
Я ребенок,
Смех мой звонок,
Цвет мой ал.
Ты ли, ты ли
Этой были
Не узнал?
У Ночи две дочери есть,
Одна в серебристых вуалях,
Другая — в лазоревых далях,
Нарядов обеих не счесть.
Но все же одна предпочла
В покрове быть звездно-сребристом,
Другая же в золоте чистом
И в смехе огнистом светла.
Одну Вечерянкой зовут,
Проходит она по высотам,
И меда не ищет по сотам,
Не холит в саду изумруд.
Другая же любит кусты,
Ее называют Утрянка,
Проснется она спозаранка,
И гонит пчелу на цветы.
И звезды — служанки одной,
Готовят ей серьги, запястья,
Готовят высокое счастье
Быть избранной в безднах — Луной.
И слуги другой суть цветы,
Сплетаясь златым хороводом,
Готовят ей чашечки с медом,
И Солнце зовут с высоты.
Утрянка пьянеет в лучах,
С зарей засыпает хмельная,
И тут выступает другая,
И светятся звезды в очах.