То по шоссе, для шины колком,
То по тропинке через лëн,
То утрамбованным просëлком
Велосипедит почтальон.
Он всем знаком. Он старый Перник.
Он служит здесь тридцатый год.
Письмо от Щепкиной-Куперник
Он мне в окно передает.
Я приглашаю на террасу
Его, усталого, зайти,
Чтоб выпить хересу иль квасу
И закусить в его пути.
Он входит очень деликатно
И подвигает стул к столу.
А море благостно-закатно,
Подобно алому стеклу.
Сосредоточенно и ровно
Он пьет токайское вино.
Что пишет мне Татьяна Львовна?
Но, впрочем, кажется, темно.
Мы обокрадены своей эпохой,
Искусство променявшей на фокстрот.
Но как бы ни было нам плохо,
В нас то, чего другим не достаёт.
Талантов наших время не украло.
Не смело. Не сумело. Не смогло.
Мы — голоса надземного хорала.
Нам радостно. Нам гордо. Нам светло.
С презреньем благодушным на двуногих
Взираем, справедливо свысока,
Довольствуясь сочувствием немногих,
Кто золото отсеял от песка.
Поэт и брат! Мы двое многих стоим
И вправе каждому сказать в лицо:
Во всей стране нас только двое-трое,
Последних Божьей милостью певцов!
Шумит, шумит падучая стремнина;
Бежит, бежит зеленая волна;
А я стою в раздумьи у плотины,
И ночь, как я, тоской упоена.
Мой взор плывет на водные равнины
В тумане слез; но мысль моя ясна
И глубока — как шумная стремнина,
И рвется вдаль — как звонкая волна.
Летят, летят и месяцы, и годы;
Живут, живут бессчетные века
Всегда везде несчастные народы,
И их удел, как всех людей — тоска.
Живут — грешат пигмеи, исполины;
Но час придет, — и доля всех равна —
Как брызги волн, что мечет вширь стремнина,
И — как волне беспечная волна.
Бело лиловеет шорох колокольчий —
Веселится летоветр;
Мы проходим полем, мило полумолча.
На твоей головке — фетр,
А на теле шелк зеленый, и — босая.
Обрываешь тихо листик и, бросая
Мелкие кусочки,
Смеешься, осолнечив лоб.
Стада голубых антилоп
Покрыли травы, покрыли кочки:
Но дьяконья падчерица,
Изгибаясь, как ящерица,
Нарушает иллюзию:
Какое беззаконье!
— Если хочешь в Андалузию,
Не езди в Пошехонье…
Улыбаясь, мы идем на рельсы;
Телеграфная проволока
Загудела;
Грозовеет облако, —
К буре дело.
Попробуй тут, рассвирелься!..
Порыв натуры героичной,
Полет в бездонье голубом,
Меж строчек голос мелодичный —
Вот пафос этой лиры в чем!
Ее слеза слезой зовется
И выглядит она слезой,
И полным сердцем сердце бьется,
Гроза трепещет в нем грозой.
Изысканные полутоны
Есть полутоны, а не ноль.
Мучительны Агнессы стоны
И настоящая в них боль.
Виденье принца Вандэлина
Есть не слова, а — Вандэлин,
Возникновения причина
Кого - в рядах мирских причин.
И ведьма у нее есть ведьма,
А не «нарочно», «для детей».
При том стихи бряцают медью
И веят запахом полей.
Не опоздайте к увертюре:
Сегодня ведь «Mиgnon» сама!
Как чаровательны, Тома,
Твои лазоревые бури!
«Mиgnon»!.. она со мной везде:
И в бледно-палевых гостиных,
И на форелевых стремнинах,
И в сновиденьях, и в труде.
Ищу ли женщину, с тоской
Смотрюсь ли в давнее былое,
Кляну ль позорное и злое, —
«Mиgnon»!.. она везде со мной!
И если мыслю и живу,
Молясь без устали Мадонне,
То лишь благодаря «Миньоне» —
Грезовиденью наяву…
Но ты едва ли виноват,
Ея бесчисленный хулитель:
Нет, не твоя она обитель…
О, Арнольдсон! о, Боронат!
О.С. Весенним ветром веют лица
И тают, проблагоухав.
Телам легко и сладко слиться
Для весенеющих забав.
Я снова чувствую томленье
И нежность, нежность без конца…
Твои уста, твои колени
И вздох мимозного лица, —
Лица, которого бесчертны
Неуловимые черты:
Снегурка с темпом сердца серны,
Газель оснеженная — ты.
Смотреть в глаза твои русалчьи
И в них забвенно утопать;
Изнежные цветы фиалчьи
Под ними четко намечать.
И видеть уходящий поезд
И путь без станций, без платформ,
Читать без окончанья повесть, —
Душа Поэзии — вне форм.
Борец за благоденствие страны
Жизнь отдает, не зная колебанья,
Но зная хорошо, что суждены
Ему, герою, муки и страданья.
С презрением смотря на палачей,
С улыбкою на эшафот он всходит,
Но ясен смысл смеющихся очей:
— Все кончено, а солнце вновь восходит.
Так героиня, знавшая сердец,
В нее влюбленных, силу, ад и пламя,
Почувствовав, что всем мечтам конец,
На море смотрит грустными глазами.
Блестящий, яркий солнечный восход
Ее на размышления наводит.
Она твердит, смотря на лоно вод:
— Все кончено, а солнце вновь восходит.
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!
Одно — сказать: «Все люди правы».
Иное — оправдать разбой.
Одно — искать позорной славы.
Иное — славы голубой.
Холопом называть профана
Не значит: брата — «мужиком».
Я, слившийся с природой рано,
С таким наречьем незнаком…
Любя культурные изыски
Не меньше истых горожан,
Люблю все шорохи, все писки
Весенних лесовых полян.
Любя эксцессные ликеры
И разбираясь в них легко,
Люблю зеленые просторы,
Дающие мне молоко.
Я выпью жизнь из полной чаши,
Пока не скажет смерть: «пора!»
Сегодня — гречневая каша,
А завтра — свежая икра!..
Быть может оттого, что ты не молода,
Но как-то трогательно-больно моложава,
Быть может, оттого я так хочу всегда
С тобою вместе быть; когда, смеясь лукаво,
Раскроешь широко влекущие глаза
И бледное лицо подставишь под лобзанья,
Я чувствую, что ты вся — нега, вся — гроза,
Вся — молодость, вся — страсть; и чувства без названья
Сжимают сердце мне пленительной тоской,
И потерять тебя — боязнь моя безмерна…
И ты, меня поняв, в тревоге головой
Прекрасною своей вдруг поникаешь нервно, -
И вот другая ты: вся — осень, вся — покой…
Однажды осенью, совсем монастырскою осенью,
Когда в грустнеющей и шепотной просини вод
Успокоение, плыла Она в лодке по озеру,
Был день Успения и нежное в нем торжество…
О, слезы женские! Все озеро вами наструено.
Из глаз монашеских накаплено до берегов.
Оно наслезено, — в нем просто воды нет ни дюйма.
Оно наплакано монахинями глубоко.
И этой девушкой, что плавала грустно по озеру,
Весло опущено не в воду, а в слезы всех тех,
Кто жизнь оплакивал всю жизнь — и весною, и осенью, —
Кто в ночи мертвые о грешной вздыхал суете…
ДостоевскомуБлагочестивого монастыря
Гостеприимство радостно вкушая,
Я говорю: жизнь прожита большая,
Неповторяемая на земле!
Все находимое порастерял
И вот, слезами взоры орошая,
Я говорю: жизнь прожита большая…
Проговорил — и сердцем обомлел:
Большая жизнь, но сколького не знал!
Мелькают страны, возникают лица
Тех, о которых некому молиться,
Кто без молитвы жил и постарел…
Чем дольше-жизнь, тем явственней сигнал…
С кем из безвестных суждено мне слиться?
О всех, о ком здесь некому молиться,
Я помолюсь теперь в монастыре…
«Au pays parfume que soleil caresse…»
Где ласков луч, в стране благоуханной
Я знал под щедрым куполом дерев,
Где все полно какой-то негой странной,
Царицу гор, креолку, дочь лесов.
Атлас лица и смуглый, и горячий;
Горд очерк шеи: власть она хранит;
Изящный бюст весь вылеплен удачей;
В улыбке — зыбь; в глазах ее — гранит.
О, к вам бы шел и малахит Луары,
И Сэны гладь — как изумруды прерий…
Украсьте замки, гнезда суеверий,
В тени аллей будите Ваши чары.
Сотките свет сонетов для поэта, —
Ваш взгляд один важнее глаз дуэта!..
О чем поет? поет о боли
Больного старика-отца,
Поет о яркой жажде воли,
О солнце юного лица.
О чем поет? о крае смутном,
Утерянном в былые дни,
О сне прекрасном и минутном,
О апельсиновой тени…
О чем поет? о вероломстве
Филины, хрупкой как газель,
О нежном с Мейстером знакомстве,
О хмеле сладостном недель…
О чем поет мотив крылатый,
Огнем бегущий по крови?
О страстной ревности Сператы,
О торжестве ее любви!
О чем поет? о многом, многом,
Нам близком, нужном и родном,
О легкомысленном, о строгом,
Но вечно юном и живом!
Е.Я. Исстражденный, хочу одевить,
Замужница, твои черты:
Не виденная мною девять
Осенних лет, ты — снова ты!
Смеющаяся в отстраданьи,
Утихшая — … июнь в саду… —
Растративши дары и дани,
Пристулила в седьмом ряду.
Я солнечник и лью с эстрады
На публику лучи поэз.
Ты, слушая, безгрезно рада
(Будь проклята приставка «без»!)
Но может быть, мое явленье,
Не нужное тебе совсем,
Отторгнуло тебя от лени,
Пьянительней моих поэм?
Напомнило, что блеклых девять
Осенних лет твои черты
Суровеют, что их одевить
В отчаяньи не можешь ты…
Морозову-Гоголю
Снежеет дружно, снежеет нежно,
Над ручейками хрусталит хрупь.
Куда ни взглянешь — повсюду снежно,
И сердце хочет в лесную глубь.
Мне больно-больно… Мне жалко-жалко…
Зачем мне больно? Чего мне жаль?
Ах, я не знаю, ах, я — фиалка,
Так тихо-тихо ушла я в шаль.
О ты, чье сердце крылит к раздолью,
Ты, триумфатор, ты, властелин!
Приди, любуйся моей фиолью —
Моей печалью в снегах долин.
О ты, чьи мысли всегда крылаты,
Всегда победны, внемли, о ты:
Возьми в ладони меня, как в латы,
Моей фиолью святя мечты!..
Она вошла в моторный лимузин,
Эскизя страсть в корректном кавалере,
И в хрупоте танцующих резин
Восстановила голос Кавальери.Кто звал ее на лестнице: «Manon?»
И ножки ей в прохладном вестибюле, -
Хотя она и бросила: «Mais non!»* —
Чьи руки властно мехово обули? Да все же он, пустой, как шантеклер,
Проборчатый, офраченный картавец,
Желательный для многих кавалер,
Использованный многими красавец.О, женщина! Зови его в турне,
Бери его, пожалуй, в будуары…
Но не води с собою на Массне:
«Письмо» Массне… Оно не для гитары!..
Народ оцарен! Царь низложен!
Свободно слово и печать!
Язык остер, как меч без ножен!
Жизнь новую пора начать! Себя царями осознали
Еще недавние рабы:
Разбили вздорные скрижали
Веленьем солнечной судьбы! Ты, единенье, — златосила,
Тобою свергнут строй гнилой!
Долой, что было зло и хило!
Долой позорное! Долой! Долой вчерашняя явь злая:
Вся гнусь! Вся низость! Вся лукавь!
Долой эпоха Николая!
Да здравствует иная явь! Да здравствует народ весенний,
Который вдруг себя обрел!
Перед тобой клоню колени,
Народ-поэт! Народ-орел!
Жил Сологуб на даче Мэгар,
Любимый, старый Сологуб,
В ком скрыта магия и нега,
Кто ядовит и нежно-груб…
Так в Тойле прожил он два лета
На крайней даче, у полей
И кладбища, и было это
Житье мне многого милей.
Из Веймарна к нему приехать
Мне нравилось в рассветный час,
Когда, казалось мне, утеха —
Искать в траве росы алмаз.
Я шел со станции, читая
Себе стихи, сквозь холодок.
Душа пылала молодая,
И простудиться я не мог.
Я приходил, когда все спали
Еще на даче, и в саду
Бродил до полдня, и в опале
Тумана нюхал резеду…