Там, где моря влага синяя
Острошхерною косой
С прибережной полосой
Разграничена, сфинкс-Финния
Взор дарит своей красой.
Вы, пробравшийся в Финляндию
И попавший в Гельсингфорс,
Вы, отвергший «красный форс»,
Получаете гарантию,
Я сам себе боюсь признаться,
Что я живу в такой стране,
Где четверть века центрит Надсон,
А я и Мирра — в стороне;
Где вкус так жалок и измельчен,
Что даже, — это ль не пример? —
Не знают, как двусложьем Мельшин
Скомпрометирован Бодлэр;
Где блеск и звон карьеры — рубль,
А паспорт разума — диплом;
Искателям жемчужин здесь простор:
Ведь что ни такт — троякий цвет жемчужин.
То розовым мой слух обезоружен,
То черный власть над слухом распростер.
То серым, что пронзительно остер,
Растроган слух и сладко онедужен,
Он греет нас, и потому нам нужен,
Таланта ветром взбодренный костер.
О своей любви Вы мне не говорите:
Я люблю мужа, у меня дети;
Не трудитесь расставлять сети,
А если пылаете, — сгорите!
Меня коробят ваши признанья,
Вы меня не уважаете. Оставьте.
От сантиментальностей избавьте,
Или — я скажу: «до свиданья».
Ах, я хотела сказать: «прощайте»,
А сказалось отчего-то: «до свиданья»…
Звериное… Зуб острый. Быстрый взгляд.
Решительность. Отчаянность. Отвага.
Борьба за жизнь — девиз кровавый флага.
Ползут. Грызутся. Скачут. И палят.
Идиллии он вовсе невпопад:
Уж слишком в нем кричат инстинкты мага.
Пестрит пантера в зарослях оврага.
Ревет медведь, озлясь на водопад.
Не грусти о моем охлажденьи,
Не старайся меня возвратить:
Наша встреча, мой друг, — сновиденье,
Так зачем же о нем нам грустить?
О, поверь! ты узнаешь их много,
Этих кратких, но радостных снов…
Если любишь меня, — ради Бога,
Позабудь необузданность слов.
Верить клятвам в угаре — смешно ведь,
А кто любит, тот любит без клятв…
Как солнце восходит раз в сутки,
Восходит в крови моей страсть…
И счастья минуту украсть
Спешу у Тоски-Беспробудки,
Сидящей собакою в будке,
Оскалив зубастую пасть.
Вся уличка в маевой тюльке
Качается, чуть бирюзясь.
Окрепла подснежная грязь.
Эстонка проносит копчульки.
В диссонах Пуччини броско
Любила (финал на откосе!)
Певица Флория Тоска
Художника Каварадосси.В диссонах Пуччини дэнди —
Как Скарпиа — равен шельме.
… Не Ливия ли Берленди?
Не Руффо ли? не Ансельми? В диссонах Пуччини столько
Насыщенности богемы:
Ты помнишь Мими и Рудольфа,
Героев его поэмы? А сколько в его пучине, —
Тобою услаждаясь ежечасно,
Мне никогда тобой не досладиться:
Ты, как Балькис опасная, прекрасна,
Как истина прекрасная, опасна,
Тринадцатая — ты! ты — синептица!
Как ты могла мне встретиться так поздно?
Как мог в тебе не ошибиться сразу?
Как подошла ты просто и серьезно
К моей душе! Как посмотрела грозно,
Безмолвностью уничтожая фразу!
Ты сегодня алоуста, ты сегодня синеглаза,
И лицо полно экстаза,
Веселишься и поешь,
Вся — весна, вся — май счастливый, восхитительная грезка,
И кокетливо, и броско
Ты улыбки расточаешь,
Все живишь, все оживляешь,
И живешь! живешь! живешь!
Дай наслушаться мне песен! Дай мне в очи наглядеться!
Дай куда-нибудь мне деться
Елисаветино! Налево,
От станции в одной версте,
Тоскует дылицкая дева,
По своему, о красоте…
Дыша Оранской Изабеллой,
Вступаю в лиственный покой.
Молчит дворец меж сосен белый
И парк княгини Трубецкой.
(Работа Е.Н. Чирикова)
Когда, в прощальных отблесках янтарен,
Закатный луч в столовую скользнет,
Он озарит на полке пароход
С названьем, близким волгарю: «Боярин».
Строителю я нежно благодарен,
Сумевшему средь будничных забот
Найти и время, и любовь, и вот
Ваш дом среди заводских пустырей,
От города приморского в трехверстьи,
Ваш дом, куда охотно ездят гости,
Дом широко распахнутых дверей.
Куда попасть, чем выбраться, скорей,
И где поэт в своем заздравном тосте
(Хотя вокруг и злобствовал Борей…)
Приветствовал хозяев, чуждых злости,
Ваш дом, где неизменен тонкий вкус
В литературе, мебели, гравюрах,
Рыцарям честным идейного мужества,
Всем за свободу свершившим чудесное,
Павшим со славой за дело содружества —
Царство небесное.
Верным и любящим гражданам нации,
Объединенным могилою тесною,
Детям сознательным цивилизации —
Царство небесное.
Всем закаленным в стремлении пламени,
Всем, испытавшим мучения крестные,
Талант смеялся… Бирюзовый штиль,
Сияющий прозрачностью зеркальной,
Сменялся в нём вспенённостью сверкальной,
Морской травой и солью пахнул стиль.Сласть слёз солёных знала Изергиль,
И сладость волн солёных впита Мальвой.
Под каждой кофточкой, под каждой тальмой —
Цветов сердец зиждительная пыль.Всю жизнь ничьих сокровищ не наследник,
Живописал высокий исповедник
Души, смотря на мир не свысока.Прислушайтесь: в Сорренто, как на Капри,
Ещё хрустальные сочатся капли
Я грущу не о том, что себя отдала ты другому,
что до встречи со мной ты была не одна, а вдвоем,
что лишь гостьей прошла по убогому нашему дому, —
Не о том… не о том…
Не о том, что уехала в город, что сам я уеду
далеко и надолго в края за Балканским хребтом,
что и впредь без тебя одержу над сердцами победу, —
Не о том… не о том…
А о том я грущу, что два месяца были неделей,
что их нет, что они позади в чем-то мертвом, пустом,
«Любовь к тебе была б тебе тюрьмой:
Лишь в безграничном женщины — граница».
Как тут любить? И вот Дубровник снится,
Возникший за вспененною кормой.
Ах, этой жизни скучен ход прямой,
И так желанна сердцу небылица:
Пусть зазвучит оркестр, века немой,
Минувшим пусть заполнится страница.
Мы взбираемся на Ловчен.
Мы бежим под облака.
Будь на поворотах ловче,
Руль держащая рука!
Сердце старое не старо,
Молодо хотя б на час:
У подножья гор Каттаро
Двадцать восемь встало раз!
Почему так много? — спросим.
На вопрос ответ один:
Все, что на паруснике «Bеl-amи»
Продумал он о людях непреложно:
Людьми не возмущаться невозможно,
Кто знал зверей, зовущихся людьми.
Понять способный суть войны, пойми:
В ее обожествленье все безбожно,
Как и в ее величье все ничтожно,
Как в чести здесь — в бесчестье для семьи…
Я знаю, в детстве увлекались вы
Страной, где тлеет кратера воронка,
Где от любви исходит квартеронка
И скачут всадники без головы.
Где из высокой — в рост людской — травы
Следит команч, татуирован тонко,
За играми на солнышке тигренка,
И вдруг — свистящий промельк тетивы.
Зое Ч.Гитана! сбрось бравурное сомбреро,
Налей в фиал восторженный кларет…
Мы будем пить за знатных кабальеро,
Пуская дым душистых сигарет.
Мечта плывет, как легкая галера,
Куда-то вдаль плывет, куда — секрет!
Огня! огня! пусть вспыхнет хабанера, —
Взнуздаем страсть и унесемся в бред!..
Галоп мандол достигнет аллегрэтто,
Заворожен желаньем пируэта,
Звенели ландыши во мху,
Как серебристый колокольчик,
И белки в шубках на меху,
Сгибали хвостики в колечки.
О, красота пушистых кольчек!
О, белок шустрые сердечки!
И было красочно везде
В могучий, бравый полдень мая;
И птички трелили в гнезде,
Кричали утки, как китайцы,
«Мне хочется тихого-тихого вечера, —
Королева сказала:
— Уйти подальше от искалеченного
Людного зала…
Мне так надоела свита льстивая,
Подлая свита.
Я, королева благочестивая,
Мечтой овита.
Мне даже король со своим величием
Нередко в тягость.
Ее любовь проснулась в девять лет,
Когда иной ребенок занят куклой.
Дитя цвело, как томный персик пухлый,
И кудри вились, точно триолет.
Любовь дала малютке амулет:
Ее пленил — как сказка — мальчик смуглый…
Стал. через месяц, месяц дружбы — круглый.
Где, виконтесса, наше трио лет?
Ах, нет того, что так пленяло нас,
Как нет детей с игрой в любовь невинной.
(сонет)Баян умолк… Слеза его аккордов
Еще блестит кристаллом неземным —
Как всплески вод таинственных фиордов,
Как над грехом безгрешный серафим.
Он жизнь отпел… Душа вспорхнула гордо
На небеса зефиром голубым…
Перенеси удар, отчизна, твердо,
Воспой его, как ты воспета им.
Пусть задрожат в сердцах народных арфы
И воспоют творца Садко и Марфы;