В сем доме жительство имеет писарь Сава.
Простерлася его по всей России слава.
Вдовы и сироты всеместно это врут,
Что он слезами их себе наполнил пруд
И рек пруда ко украшенью
И плачущих ко утешенью:
«Да будет огород у сих моих палат!»
И стал на месте сем великий вертоград.
Недавно воровать Ермолке запретили,
Да кражи никакой с него не возвратили.
Ермолка мой покойно спит,
На что ему обед? Уже Ермолка сыт.
Ермолка мой за плутни не повешен.
А сверх того Ермолка и не грешен.
Покаялся пред богом он,
А денег у себя имеет миллион,
И златорунный стал ягненок он из волка.
О небо! Кто же вор, когда не вор Ермолка,
И можно ль истину на свете утвердить,
Коль можешь ты Ермолку пощадить?
Как будто наяву,
Я видел сон дурацкий:
Пришел посадский,
На откуп у судьи взять хочет он Неву
И петербургски все текущие с ней реки.
Мне
То было странно и во сне;
Такой диковинки не слыхано вовеки.
Судья ответствовал: «Потщися претворить,
Искусный альхимист, во злато воду,
Да только б сим питьем людей не поморить!
А впрочем, я хвалю гораздо эту моду
И вижу, что ты друг российскому народу».
Савушка грешен,
Сава повешен.
Савушка, Сава!
Где твоя слава? Больше не падки
Мысли на взятки.
Савушка, Сава!
Где твоя слава? Где делись цуки,
Деньги и крюки?
Савушка, Сава!
Где твоя слава? Пруд в вертограде,
Сава во аде.
Савушка, Сава!
Где твоя слава?
Войск вожду греческих царь перский дщерь давал,
Пол-Азии емy приданым обещает,
Чтоб он ему спокойство даровал,
И чрез послов его об этом извещает.
Парменион такой давал ему совет:
«Когда бы Александр я был на свете,
Я взял бы тотчас то, что перский царь дает».
Во Александровом сей слышит муж ответе,
Ответствовал ему на слово это он:
«А я бы взял, когда б я был Парменион».
Не ведаю за что прогневался Зевес:
Был свержен Аполлон с Минервою с небес.
Принуждены они по всей земле скитаться,
И способов искать, чем странствуя питаться.
Тот стал по городам аптеки уставлять,
Другая мнит умы скорбящи исцелять.
Аптекарю чиня великия доходы,
Бегут по порошки от всех сторон народы.
Минерве в нищете доходу с миру нет,
Хотя безумием и весь наполнен свет.
Ужасна смерть; и всех аптекарь обирает:
А от дурачества ни кто не умирает.
Новоманерны дамы были,
И позабыли
В гостях о ленточках и платьи говорить.
Вить им по всякой час не все одно варить.
Был жар тогда великой;
Не часто видится в Ишпании толикой.
Одна сказала тут,
Что жар был очень крут.
Я чаю, говорит, Арапско лето дол? ,
И что у них жары еще и наших боле.
Другая плюнула, сказав, по всем местам
Такой же хлад и жаръ; вить солнце тож и там.
Премудрый Астролог,
В беседе возвещал, что он предвидеть мог,
Лет за пять раняе, что с кем когда случится,
И что ни приключится:
Вбежал ево слуга и ето говорит:
Ступай, ступай, скоряй домой, твой дом горит.
Безбожник ли иль суевер,
Зависиш более от ангела не чиста?
Обеихь скаредству один размер
Но нет ни одного на свете атеиста,
Такая чортом мысль еще не вложена:
А суеверами подсолнечна полна.
Начто и голова, когда ума в ней нетъ;
Вить я людских голов не жарю.
Нашед лисица харю,
Ей ето говорит: безмозгла ты мой свет.
И мне не надобна ни в ужин, ни в обед.
Безперестанно я горя в любви стонаю,
Прелестной красотой дух сердце приманя:
Не знаю для чево не любиш ты меня:
Ответь был: и сама я етова не знаю.
Безсмертных действием Сей Муж наполнив век,
Что смертен, по тому Он только человек:
Сию хвалу Ему Богиня соплетает.
Которая, трубя, вселенну пролетает.
Без страха шествовал под новую ты Трою;
Но жалостливым быть никак не льзя Герою.
Лей слезы и стени,
Да то воспомяни
Ты ныне,
Что должность нам велит покорствовать судбине.
Стени и слезы лей,
Но ради общества и о себе жалей,
И сколько льзя тебе себя преодолей.
Высокой толстой боров
Был добрая свинья, да лишь имел он норов:
Он был не малъ;
От етова он был великой самохвал,
И говорит медведю:
Коль я к тебе себя, дружечик, присуседю,
Так ты тогда не убежишь,
Свиненком нашим завизжишь.
Доволен, тот сказал, я силою своею;
Однако я тебе не покажуся с нею,
И не сражуся со свиньсю.
Брат был игрок; нельзя сестрице не крушиться,
И льзя ли унимать его ей укрепиться,
Когда он день и ночь без милости мотал?
Уж пол-имения ты, братец, проиграл,
Журила игрока сестра и вопрошала:
«Дождусь ли, чтоб тебе игра противна стала?»
Брат ей ответствовал: «Как станешь отставать,
Сестрица, от любви, закаюся играть,
И в постоянстве жить потом мы будем оба».
Сестра ему на то: «Мотать тебе до гроба!»
Переработка эпиграммы «Брат был игрок; нельзя сестрице не крушиться«Брат — мот. Сестра его журила
И говорила:
«Доколь тебе мотать?
Пора и перестать!»
Он ей ответствовал: «Во злой живу я доле.
Но только ты, сестра, отстанешь от любви —
И я мотать не буду боле.
Поступком ты своим дорогу мне яви,
И в постоянстве жить по гроб мы будем оба».
Сестра ответствует: «Мотать тебе до гроба!»
Услышан барабанный бой жестокой,
В близи, и на горе высокой:
Война была в низу, стоял тут ратный стан:
Тронулся и в долу подобно барабан.
К ружью к ружью, кричат, блюдя команду строгу,
И бьют везде тревогу.
Но все сраженье то без крови обошлось:
Нашлось,
В верьху рабята были,
И в бубны били.
Смотря из далека, не правь и не вини,
И скор не будь в ответе:
Знай, вещи инаки в дали очам на свете,
Как подлинны они.
ЖАК ДЕ БАРРОВеликий боже! Твой исполнен правдой суд,
Щедроты от тебя имети смертным сродно,
Но в беззаконии все дни мои текут,
И с правосудием простить меня не сходно.Долготерпение ты должен окончать
За тьму моих грехов по правости устава,
И милосердие днесь должно умолчать.
Того теперь сама желает слава.Во мщеньи праведном ты тварь свою забудь;
Пренебрегай ток слез и тем доволен будь,
Греми, рази, свою ты ярость умножая! Хотя и трепещу, я чту твой гнев, стеня,
Но в кое-место ты ударишь, поражая,
Не крыла чтобы где Христова кровь меня?
ПАУЛЬ ФЛЕМИНГО ты, союзница Голштинския страны,
В российских городах под именем царицы.
Ты отверзаешь нам далекие границы
К пути, в который мы теперь устремлены.Мы рек твоих струей к пристанищу течем,
И дружество твое мы возвестим Востоку;
Твою к твоим друзьям щедроту превысоку
По возвращении на Западе речей.Дай, небо, чтобы ты была благополучна,
Безбранна, с тишиной своею неразлучна,
Чтоб твой в спокойствии блаженный жил народ! Прими сии стихи. Когда я возвращуся,
Достойно славу я твою воспеть потщуся
И Волгу похвалой промчу до Рейнских вод.
Лягушка быть быком хотела;
Она вздувалась и потела,
Да не прибавилося тела:
Ей труд
Был крут.
Ослабла у нея в такой натуге душка,
А тело вздулося и стало как подушка:
Подушка лопнула и треснула лягушка.
Услышал мальчик то, трех лет,
Что нечто во стенных часах стучит и бьетъ;
Мальчишка ни часов и ни минут не числит,
И о часах по свойски мыслитъ;
И кажется ему тогда,
Залезла мышь туда.
Он мыши угрожает,
А именно часы он палкой поражает.
Мальчишка мыши не убил,
Лишь только он часы, во дребезги разбил.
Брал мальчика отец с собою в маскарад,
А мальчик узнавать умел людей под маской
Пляской,
Какой бы кто ни вздел сокрыть себя наряд.
Неладно прыгая, всей тушей там тряхнулся,
Упал, расшиб он лоб, расквасил мозг, рехнулся,
Но выздоровел бы по-прежнему плясать,
Когда бы без ума не стал стихов писать.
Склад был безмерно гнусен,
Не видывал еще никто подобных врак.
О мальчик! узнавать ты был людей искусен,
Но знаешь ли теперь, что ты парнасский рак?
Ты в масках прежде знал людей по виду пляски,
А ныне сам себя не знаешь и без маски.
Брось музу, если быть не хочешь ты дурак.
Мздоимец, некогда, состроил госпиталь:
И многия войти в сие жилище льстятся;
Да етова мне жаль:
Ограбленныя все им, там не поместятся.
Цырюльник, Мида брив, под колпаком осетил,
Чего никто попрежде не приметил:
Имеет пышный Мид
Ушей ословых вид.
Болклив цырюльник был, молчати не умеет,
А людям об этом сказати он не смеет:
Когда б он молвил им, легко бы и пропал,
Но чтоб о том болкнуть, он ямку прокопал,
И ямке то болкнул! Взросло велико древо
С ословыми ушми направо и налево,
В листах изобразив: «Имеет пышный Мид
Ушей ословых вид».
Не могут быть у тех людей велики души,
Которы и в чести ословы имут уши.Хотя хвала о ком неправо и ворчит,
История о нем иное закричит.
Милон на многи дни с женою разлучился,
Однако к ней еще проститься возвратился.
Она не чаяла при горести своей,
Что возвратится он опять так скоро к ней,
Хотя ей три часа казались за неделю,
И от тоски взяла другого на постелю.
Увидя гостя с ней, приезжий обомлел.
Жена вскричала: «Что ты, муж, оторопел?
Будь господин страстей и овладей собою;
Я телом только с ним, душа моя с тобою».
Младенец молоко у матери сосет,
И за это он мать еще и больше любит;
За что же откупщик бесчестие несет,
Что он отечество сосет?
И он свою любовь к отечеству сугубит.
Младенец матери сосаньем не вредит,
Ни он отечества, что он его цедит.
Мой светъ! любовь твоя мне очень дорога;
Да для тово то я тебе и не слуга:
С кем хочешь ты любись своим продажным жаром,
А я люблюсь сь такой, котора любит даром.
Правосудное небо возри,
Милосердиt мне сотвори,
И все действа мои разбери!
Во всей жизни, минуту я кажду,
Утесняюсь гонимый и стражду,
Многократно я алчу и жажду.
Иль на свет я рожден для тово,
Чтоб гоним был не знав для чево,
И не трогал мой стон ни ково?
Мной тоска день и ночь обладает,
Как змея мое сердце съядает,
Томно сердце всечасно рыдает.
Иль не будет напастям конца?
Вопию ко престолу Творца:
Умягчи, Боже, злыя сердца!
Монима кается, храня великой пост,
Что скаредно она марала женской хвостъ;
И зделала себя из струй болотну лужу,
Даря всяк день рога возлюбленному мужу;
И чает, постны дни спасенье ей дадут:
Но с мужа уж рога до смерти не спадут.
ПАУЛЬ ФЛЕМИНГВсегда ты в тишине теки в своих брегах
И града омывай великолепна стены;
Мы в них в другой уж раз зрим ласку без премены,
Которой чаем мы в восточных быть странах.Коль возвращуся здрав, как был в стране я сей,
Каков от берегов твоих я отлучаюсь,
Устами я тебе и сердцем обещаюсь,
Что ты не выйдешь ввек из памяти моей.Воспеть хвалу твоим струям я не оставлю.
Как Мульда славится, так я тебя прославлю,
Но тамо я уже не чаю больше быть.Прими сей малый труд. По времени я миру
Потщуся о тебе громчае возгласить.
Нет, буду петь теперь! подай, Эрата, лиру!
На небеса моление творя,
Хотелося мышам иметь в анбар царя.
Зевес исполнил то, по мышьей воле
И посадил у них болвана на престоле.
Царь дан,
Да им не нравится венчанной сей болван:
Они еще свой глас на небо возносили,
И сильнаго царя просили,
Да был бы царь их строг, и им давал уставъ;
А етот ни каких не знает мудрых прав,
Которы бы у них бездельников косили,
И прозьба их была к Юпитеру не та.
Так он им дал кота.
Вели слона, и отовсюду
Збегается народ.
Смеется мышь: бегут, как будто н чуду:
Чево смотреть, когда какой идет уродъ?
Не думает ли кто, и я дивится буду?
А он и чванится, как будто барин он:
Не кланятся ль тогда, когда тащится слонъ?
Сама я спесь имею ту жс,
И знаю то, что я ни чем ево не хуже.
Она бы речь вела
И боле;
Да кошка бросилась не ведаю отколе,
И мыши карачун дала.
Хоть кошка ей ни слова не сказала:
А то что мышь не слон, ей ясно доказала.
Лежит на берегу, из струй вскочивша, миса:
Под крышкой виден был кусочик:
Ни птичка он, ни рыбка, ни зверочик,
Да устрица была.
Увидела то крыса,
И морду сунула туда;
Изрядная была еда,
Уоторой крыса тут у мисы попросила;
Ей миса рыло откусила.
Пред цитерскою богиней сердце в жертву воскуря,
Не стыдится воздыхати к Афродите Марс горя;
И в наполненном геройством сердце нежности умещает,
Графъ! Люби и ты как он:
То вещает Купидон.
Что ж тебе твоя любезна в сочетании вещает,
Жар любви тоя храня,
Кая вечно сохранити хвальну верность обещаетъ?
Посреди войны и гнева вспоминай всегда меня:
И когда врагов России поражая востревожит,
Ты мое к себе почтенье и любовь мою умножит,
Столько верен будь России, сколько я верна тебе,
В сей надежде сопрягаюсь, покаряяся судьбе.
Рок ответствует супруге, что исполнено то будет:
Чернышев России вечно и тебя не позабудет.
На месте сем лежит безмерно муж велик,
А именно зловредный откупщик.
Реками золото ему стекалось ко рту
И, душу озлатив, послало душу к черту.