Ты потому и дорога нам,
Земля, отбитая в бою,
Что нашей кровью чистоганом
Платили мы за жизнь твою.
Не раз над нами смерть витала,
Но твердо бились до конца
Из благородного металла
В борьбе отлитые сердца!
И мы не только труд недельный.
Не только золото и медь —
Как наши предки, крест нательный
Не станем для тебя жалеть.
По, если родине угодно,
Мы отдадим и жизнь свою:
Непобедимый фонд народный —
Людей, готовых пасть в бою!
Когда вас по глупости кто-то обидит,
Примите обиду легко и достойно,
Как шумного гостя
В домашнем застолье,
И вашей обиды никто не увидит.
Не стоит на мелочи тратить здоровье.
Смахните их шуткой,
Запейте их чаем.
Не эти обиды нам жизнь сокращают,
Не эти обиды смываются кровью.
Вот если к вам друг позабудет дорогу,
Когда ваша карта окажется битой,
И сердце займётся тяжелой обидой,
И голос,
И взгляд ваш не скроют тревогу,
Тогда пусть воздастся за всё
Полной мерой!
Не стройте иллюзий,
Не прячьте обиды.
За всё в этой жизни
Должны мы быть квиты —
За счастье с добром
И за подлость с изменой.
Строки
Блаженных снов ушла звезда,
И вновь не вспыхнет никогда,
Назад мы взгляд кидаем.
Там жизнь твоя, и жизнь моя.
И кто убил их? Ты и я.
Мы близ теней страдаем,
Навек лишив их бытия,
Бледнеем и рыдаем.
Бежит волна волне вослед,
И тем волнам возврата нет,
И нет от них ответа.
Но мы скорбим о прежних снах,
Но мы храним могильный прах
В пустыне без привета:
Как две могилы мы — в лучах
Туманного рассвета.
Из омута злого и вязкаго
Я вырос тростинкой, шурша, —
И страстно, и томно, и ласково
Запретною жизнью дыша.
И никну, никем не замеченный,
В холодный и топкий приют,
Приветственным шелестом встреченный
Коротких осенних минут.
Я счастлив жестокой обидою;
И в жизни, похожей на сон,
Я каждому тайно завидую
И в каждаго тайно влюблен.
Ни сладости в пытке не ведаю,
Ни смысла я в ней не ищу;
Но близкой, последней победою,
Быть может, за все отомщу.
Совсем я выбился из мочи!
Бессонница томит меня,
И дни мои чернее ночи,
И ночь моя белее дня.
Днем жизни шум надоедает,
А в одиночестве ночей
Во мне досаду возбуждает
Сон и природы, и людей.
Ночь вызывает злые мысли,
Чувств одичалость, горечь дум;
Не перечислишь, как ни числи.
Все, что взбредет в мятежный ум.
Ночь злой наушник, злобный Яго,
Цедит он в душу яд тайком.
Вы говорите: жизнь есть благо, —
Что ж после назовете злом?
Когда тяжелая истома сердце давит,
Мечтаем: скоро ль смерть нас призовет ко сну,
Жизнь новых прелестей пред очи не поставит,
Поставив, наконец, последнюю, одну…
Некрополь наша жизнь! Что день, то годовщина
Каких-нибудь скорбей, каких-нибудь утрат,
Тоска, отчаянье, сомненье, боль, кручина…
Взглянуть не хочется, обидно бросить взгляд.
И вот, отрезвлены к концу существований,
Уносим мы с собой все скорбные листы,
Чтобы сказать: «Господь! Ты знаешь смысл деяний —
Их не простили здесь, а там простишь ли Ты?»
Ответственность за слово —
Выше слов,
Не найденых пока
Или звучащих, —
Как сердцу слаще
Ожиданье счастья,
Когда оно ещё во власти снов.
Для жизни нашей,
А не для бессмертья
Работают в поэзии друзья.
Поэт всегда —
Номенклатура сердца.
И снять его
С той должности нельзя.
Ответственность за слово —
Выше фраз,
Которые мы говорим при этом.
Вот почему я музе вечно предан.
Она, как друг,
Приходит в нужный час.
Ответственность не поделить на части.
Ведь с каждым счеты у неё свои.
А мой пегас —
Номенклатура счастья.
Всю жизнь он скачет улицей любви.
Безликая, она забыла счет обличий:
Подсказывает роль любовнику в бреду,
И коршуна влечет над нивами к добыче,
И гидре маленькой дает дышать в пруду.
В пустыне выжженной встает былинкой смелой,
В ничтожной капельке селит безмерный мир,
Рождает каждый миг, вплетает тело в тело
И семена существ проносит чрез эфир!
От грозных пирамид и гордых библиотек
До гор, воздвигнутых из ракушек морских,
От криков дикаря, метнувшего свой дротик,
До черного червя, который мудро тих, —
Сверкает жизнь везде, грохочет жизнь повсюду!
Бросаюсь в глубь веков, — она горит на дне…
Бегу на высь времен, — она кричит мне: буду!
Она над всем, что есть; она — во всем, во мне!
О братья: человек! бацилла! тигр! гвоздика!
И жители иных, непознанных планет!
И духи тайные, не кажущие лика!
Мы все — лишь беглый блеск на вечном море лет!
Март 1907
Да, нет сомненья в том, что жизнь идет вперед,
И то, что сделано, то сделать было нужно.
Шумит, работает, надеется народ;
Их мелочь радует, им помнить недосужно…
А все же холодно и пусто так кругом,
И жизнь свершается каким-то смутным сном,
И чуется сквозь шум великого движенья
Какой-то мертвый гнет большого запустенья;
Пугает вечный шум безумной толчеи
Успехов гибнущих, ненужных начинаний
Людей, ошибшихся в избрании призваний,
Существ, исчезнувших, как на реке струи…
Но не обманчиво ль то чувство запустенья?
Быть может, устают, как люди, поколенья,
И жизнь молчит тогда в каком-то забытьи.
Она, родильница, встречает боль слезами
И ловит бледными, холодными губами
Живого воздуха ленивые струи,
Чтобы, заслышав крик рожденного созданья,
Вздохнуть и позабыть все, все свои страданья!
Это не мы, это они — ассирийцы,
Жезл государственный бравшие крепко в клешни,
Глинобородые боги-народоубийцы,
В твердых одеждах цари, — это они!
Кровь, как булыжник, торчит из щербатого горла,
И невозможно пресытиться жизнью, когда
В дыхало льву пернатые вогнаны сверла,
В рабьих ноздрях — жесткий уксус царева суда.
Я проклинаю тиару Шамшиада,
Я клинописной хвалы не пишу все равно,
Мне на земле ни почета, ни хлеба не надо,
Если мне царские крылья разбить не дано.
Жизнь коротка, но довольно и ста моих жизней,
Чтобы заполнить глотающий кости провал.
В башенном городе у ассирийцев на тризне
Я хорошо бы с казненными попировал.
Я проклинаю подошвы царских сандалий.
Кто я — лев или раб, чтобы мышцы мои
Без возданья в соленую землю втоптали
Прямоугольные каменные муравьи?
Сердце, сердце, что такое?
Что смутило жизнь твою?
Что-то странное, чужое;
Я тебя не узнаю!
Все прошло, что ты любило,
Все, о чем ты так грустило,
Труд и отдых — все прошло —
До чего уже дошло!
Иль тебя цветком росистым
Эта девственность чела,
Взором кротким, нежно-чистым,
Своевольно увлекла?
Вдруг хочу от ней укрыться,
Встрепенуться, удалиться,
Но мой путь еще скорей
Вновь, увы, приводит к ней!
И меня на нити тонкой,
Безнаказанно шутя,
Своенравною ручонкой
Держит девочка-дитя;
Красоты волшебной сила
Круг заветный очертила.
Что за странность — как во сне!
О, любовь, дай волю мне!
Есть ли где такая сила,
Чтобы сердцу запретила,
В упоении тревожном,
Жить мечтой о невозможном, —
И, в душе лелея свято
Милый образ, без возврата,
Навсегда отдаться власти
Роковой, безумной страсти?
Не один, судьбы избранник
Перед ней — невольный данник —
В жизни этой преклонялся,
Умирая — улыбался.
Сколько славных и безвестных
Навсегда в могилах тесных,
Повинуясь этой силе,
От страданий опочили!
Сколько их — безумья полны
Через пламя, через волны
Вместе шли в аид безмолвный,
Отдавая жизнь и кровь!
Неизбежна ты, могила,
Плодотворна — жизни сила,
Но обеих победила
Всемогущая любовь.
1895 г.
Покорилася вся мысль моя
Я по смерть уже твоя,
Вспламенилася холодна кровь,
Сердце чувствует любовь.
Как мой умь еще не стал быть столь страстень,
Как мой гордой дух не был подвластен,
Жизнь не мнила пременить
И не чаяла любить.Ты слыхал мою всегдашню речь:
Прежде реки будут течь
Ко источникам своим назад,
Нежель мя пленит чей взгляд.
Рекь вода так льется, как лилася,
А моя свобода отнялася,
Пременился уж весь мой нрав,
И желание забав.Уж лишилася на веки всех
Прежних я своих утех,
Без любови век, как сон течет
И веселья в жизни нет.
Я теперь прямую жизнь узнала,
Ах я все те лета потеряла,
Как не слытела сего в крови
И жила я без любви.
Ой, леса вы лужские, псковские холмы,
Здесь глухими тропами пробирались мы.
Эх, по волнам студеным
И по полям зеленым
Под солнцем раскаленным
На бой ходили мы.Лес и горы темные память сохранят
Об отважных подвигах удалых бригад.
Громили гарнизоны,
Взрывали эшелоны,
Врагу запретной зоной
Был путь на Ленинград.Много испытали мы в жизни боевой.
Славные товарищи спят в земле сырой.
Сквозь бури, сквозь туманы
На битву партизаны
Взметнулись ураганом
Народною волной.Темный лес нахмурился, стоя под грозой.
Мстители народные шли на смертный бой.
За честь своей Отчизны
Мы не жалели жизни
И в битвах послужили
Стране своей родной!
Крилатое Негодованье!
Строгоочита Правды дщерь!
Жизнь смертных на весы кладуща,
Ты адамантовой своей уздою
Их бег порывистый умерь! Не терпишь ты гордыни вредной
И зависть черную женешь,
А счастию, — отцу гордыни,
Таинственным твоим, вечнобегущим,
Превратность колесом даешь! Невидимо следя за нами,
Смирительница гордых вый,
Склонив свои зеницы к персям.
Не престаешь неложным мерять лактем
Удел комуждо роковый. Но и смягчись к проступкам смертных,
Судяще жизнь их правотой,
Крылатое Негодованье!
Тебя поем, тебя мы ублажаем
С подругою твоей святой, Со Правосудьем грозномстящим!
Его же приближенье к нам
На крыльях, шумно распростертых —
Смирит и гордость, и негодованье:
Ему послушен Тартар сам!
Засохни здесь, в сей чаше с позолотой,
Полынная трава!
Я сберегу тебя с пленительной заботой,
Пока мечта жива!
Я освящу тебя воспоминаньем
Могилы тихой той,
Где ты цвела, где с утренним сияньем
Светилася росой.
Трава, трава! Ты полем не ходила
К знакомым местностям,
Не знаешь ты, что сердцу та могила,
Чей тлеет череп там…
Как жизнь горька, как жизнь, полынь, ты душна;
Будь мне надежды цвет!
Что обниму я тех, кого, так равнодушна,
Взяла в обятья смерть…
Природа зноем дня утомлена
И просит вечера скорей у бога,
И вечер встретит с радостью она,
Но в этой радости как грусти много!
И тот, кому уж жизнь давно скучна,
Он просит старости скорей у бога,
И смерть ему на радость суждена,
Но в этой радости как грусти много!
А я и молод, жизнь моя полна,
На радость мне любовь дана от бога,
И песнь моя на радость мне дана,—
Но в этой радости как грусти много!
Придет к моим стихам неведомый поэт
И жадно перечтет забытые страницы,
Ему в лицо блеснет души угасшей свет,
Пред ним мечты мои составят вереницы.
Но смерти для души за гранью гроба — нет!
Я буду снова жив, я снова гость темницы, —
И смутно долетит ко мне чужой привет,
И жадно вздрогну я — откроются зеницы!
И вспомню я сквозь сон, что был поэтом я,
И помутится вся, до дна, душа моя,
Как море зыблется, когда проходят тучи.
Былое бытие переживу я в миг,
Всю жизнь былых страстей и жизнь стихов моих,
И стану им в лицо — воскресший и могучий.
Путь жизни мне открыт
И вождь мой Провиденье!
Твое благословенье
Надежнейший мой щит!
Хранитель, гений мой,
Друг верный, неизменный!
Будь образ твой священный
Повсюду предо мной!
Я с именем твоим
Готов лететь за славой!
Опасность чту забавой
Тобой животворим!
Достойным в жизни быть
Любви твоей священной!
Обет сей неизменной
Клянуся сохранить!
Ты будешь всех моих
Сокрытых мыслей зритель,
Печалей ободритель,
Причина дел благих.
Каких искать наград?
С душою чистой, правой,
Мне будь наградой, славой
Твой благодарный взгляд.
В земных телах подземная душа,
В своем же доме все они не дома,
Тревожит их планет других истома.
Дышать им нечем: дышат не дыша.
Луч солнечный — угрозней палаша
В глубоком преломленье водоема.
Жизнь на Юпитере кому знакома,
Что жизнь земных дворцов и шалаша?
Они глухие здесь, они слепые —
Все умирающие неживые,
Как с белыми ресницами Малэн.
Но зрячи в слепоте и тонкослухи
Глухонемые к трепетанью мухи, —
Как и они, — попавшей в липкий плен.
Орел точит когти. Крадется волк прерий.
Сова направляет окольный полет.
Безжалостны птицы. Без жалости звери.
Безжалостность — свойство всех тех, кто живет.
Верховные гении этого мира,
Зарезанным горлом мы кормим свой день.
Нам трупы животных — услада для пира,
Тут нежная дева — бесчувственный пень.
Нередко мы думаем, будто растенья
Суть алость улыбки и нежный цветок.
Нет, в мире растений — борьба, убиенье,
И петли их усиков — страшный намек.
Ухватят, удушат, их корни лукавы,
И цвет орхидеи есть лик палача.
Люблю я растенья, но травы — удавы
И тонкость осоки есть тонкость меча.
Пронесшейся грозою полон воздух.
Все ожило, все дышит, как в раю.
Всем роспуском кистей лиловогроздыx
Сирень вбирает свежести струю.
Все живо переменою погоды.
Дождь заливает кровель желоба,
Но все светлее неба переходы,
И высь за черной тучей голуба.
Рука художника еще всесильней
Со всех вещей смывает грязь и пыль.
Преображенней из его красильни
Выходят жизнь, действительность и быль.
Воспоминание о полувеке
Пронесшейся грозой уходит вспять.
Столетье вышло из его опеки.
Пора дорогу будущему дать.
Не потрясенья и перевороты
Для новой жизни очищают путь,
А откровенья, бури и щедроты
Душе воспламененной чьей-нибудь.
Живи, как хочешь, как умеешь,
Как можешь — но живи! Живи!
Ты обезжизниться не смеешь
Запретом жизни и любви.
Мы — люди, это значит — боги!
И если рабством сражены,
Так рабством рыцарей. Мы — ноги
И мы мужья земли-жены.
Прекрасна наша Грезопева
В своем бесчислии имен:
Весна и жизнь, и женодева, —
Все та же явь, все тот же сон!
Жить без любви — не жить бы вовсе!
Но может ли не жить живой?..
Рожденный, в рыцари готовься
К земле своей святонагой!
Быть рыцарем святой блудницы —
Ведь это значит — богом быть!
Расти, трава! Летайте птицы!
Давайте жить! Давайте жить!
В неволе скучной увядает
Едва развитый жизни цвет,
Украдкой младость отлетает,
И след ее — печали след.
С минут бесчувственных рожденья
До нежных юношества лет
Я все не знаю наслажденья,
И счастья в томном сердце нет.
С порога жизни в отдаленье
Нетерпеливо я смотрел:
«Там, там, — мечтал я, — наслажденье!»
Но я за призраком летел.
Златые крылья развивая,
Волшебной нежной красотой
Любовь явилась молодая
И полетела предо мной.
Я вслед… но цели отдаленной,
Но цели милой не достиг!..
Когда ж весельем окриленный
Настанет счастья быстрый миг?
Когда в сиянье возгорится
Светильник тусклый юных дней
И мрачный путь мой озарится
Улыбкой спутницы моей?
Орел, и тигр, и мотылек, и гад
В едином свитке роковые строки,
Повинности, для всех одной, уроки,
Все вещество — один священный Град.
Сознание безумящий набат,
И пляшущий бубенчик в поволоке
Туманов предрассветных — одиноки
И дружно слитны, звуку звук — собрат.
Что бьется выразительней для слуха,
Мое ли сердце, взятое стрелой,
Или в прозрачной паутине — муха?
Мы боль равно кладем на аналой.
Вся жизнь есть жертва, мир — богослуженье,
Все в жизни мировой есть выраженье.
1.
Крестьяне! Вы только должны быть рады, если за хлебом продовольственные придут отряды.
2.
Как белогвардейцы, хлеб не отнимаем мы.
3.
Крестьянин, хлеб, который ты дал, к рабочим голодным пойдет в города.
4.
Фабрики задымят, лишь рабочий насытится.
5.
Новенькие косы заблестят,
6.
засияет утварь,
7.
горы навалятся ситца.
8.
Крестьянин, ждать не будешь долго,
это принесет тебе рабочий в счет долга!
9.
И вместо жизни теперешней в старье и в грязи́, 1
0.
будет жизнь такая, что хоть рот разинь! 1
1.
Вот почему, если красный просит пуд — давай тридцать: 1
2.
всё возвратится тебе сторицей!
Ты со́здал мыслию своей
Богов, героев, и людей,
Зажег несчетности светил,
И их зверями населил.
От края к краю — зов зарниц,
И вольны в высях крылья птиц,
И звонко пенье вешних струй,
И сладко-влажен поцелуй.
А Смерть возникнет в свой черед, —
Кто выйдет здесь, тот там войдет,
У Жизни множество дверей,
И Жизнь стремится все быстрей.
Все звери в страсти горячи,
И Солнце жарко льет лучи,
И нет пределов для страстей
Богов, героев, и людей.
Обят кольцом пустыни раскаленной,
Где лик самума кажет желтый цвет,
Оазис в изумрудный сон одет,
С рекою голубой и в жизнь влюбленной.
С зарею дышит лотос умиленный,
Качая в чаше синеватый свет,
Папирус, лучший символ меж примет,
Уводит в храм с колонною взнесенной.
Там в золотистых звездах потолок.
Там дева-мать, вернейшая супруга,
Вернула в жизнь растерзанного друга.
Вздымаясь к Солнцу, обелиск высок.
Семь тысяч лет твой мед еще не выпит,
Живой и в смерти, сад богов, Египет.
Путь конквистадора в горах остер.
Цветы романтики на дне нависли.
И жемчуга на дне — морские мысли —
Трехцветились, когда ветрел костер.
Их путешественник, войдя в шатер,
В стихах свои писания описьмил.
Уж как Европа Африку не высмей,
Столп огненный — души ее простор.
Кто из поэтов спел бы живописней
Того, кто в жизнь одну десятки жизней
Умел вместить? Любовник, Зверобой,
Солдат — все было в рыцарской манере.
…Он о Земле тоскует на Венере,
Вооружась подзорною трубой.
Подросток в желтой куртке, привалясь
к ограде, а точней — к орущей пасти
мадам Горгоны, созерцает грязь
проезжей части.
В пустых его зрачках сквозит — при всей
отчужденности их от мыслей лишних —
унынье, с каковым Персей
смотрел на то, что превратил в булыжник.
Лодыжки, восклицания девиц,
спешащих прочь, не оживляют взгляда;
но вот комочки желтых ягодиц
ожгла сквозь брюки холодом ограда,
он выпрямляется и, миг спустя,
со лба отбрасывая пряди,
кидается к автобусу — хотя
жизнь позади длиннее жизни сзади.
Прохладный день. Сырое полотно
над перекрестком. Схожее с мишенью
размазанное желтое пятно;
подвижное, но чуждое движенью.
То было раннею весной,
Трава едва всходила,
Ручьи текли, не парил зной,
И зелень рощ сквозила; Труба пастушья поутру
Еще не пела звонко,
И в завитках еще в бору
Был папоротник тонкий. То было раннею весной,
В тени берез то было,
Когда с улыбкой предо мной
Ты очи опустила. То на любовь мою в ответ
Ты опустила вежды —
О жизнь! о лес! о солнца свет!
О юность! о надежды! И плакал я перед тобой,
На лик твой глядя милый, -
То было раннею весной,
В тени берез то было! То было утро наших лет —
О счастие! о слезы!
О лес! о жизнь! о солнца свет!
О свежий дух березы!
Мне говорила мать, что в розовой сорочке
Багряною зарёй родился я на свет,
А я живу лишь от строки до строчки,
И радости иной мне в этой жизни нет… И часто я брожу один тревожной тенью,
И счастлив я отдать всё за единый звук, —
Люблю я трепетное, светлое сплетенье
Незримых и неуловимых рук… Не верь же, друг, не верь ты мне, не верь мне,
Хотя я без тебя и дня не проживу:
Струится жизнь, — как на заре вечерней
С земли туман струится в синеву! Но верь мне: не обман в заплечном узелочке —
Чудесный талисман от злых невзгод и бед:
Ведь говорила мать, что в розовой сорочке
Багряною зарёй родился я на свет.
Не плачь о неземной отчизне
И помни, — более того,
Что есть в твоей мгновенной жизни,
Не будет в смерти ничего.
И жизнь, как смерть, необычайна…
Есть в мире здешнем — мир иной.
Есть ужас тот же, та же тайна —
И в свете дня, как в тьме ночной.
И смерть и жизнь — родные бездны:
Они подобны и равны,
Друг другу чужды и любезны,
Одна в другой отражены.
Одна другую углубляет,
Как зеркало, а человек
Их съединяет, разделяет
Своею волею навек.
И зло, и благо, — тайна гроба
И тайна жизни — два пути —
Ведут к единой цели оба.
И всё равно, куда идти.
Будь мудр, — иного нет исхода.
Кто цепь последнюю расторг,
Тот знает, что в цепях свобода
И что в мучении — восторг.
Ты сам — свой Бог, ты сам свой ближний,
О, будь же собственным Творцом,
Будь бездной верхней, бездной нижней,
Своим началом и концом.
Коль буду в жизни я наказан нищетою
И свой убогий век в несчастьи проводить,
Я тем могу свой дух прискорбный веселить,
Что буду ставить все богатство суетою.
Когда покроюся печалей темнотою,
Терпеньем стану я смущенну мысль крепить:
Чинов коль не добьюсь, не стану я тужить,
Обидел кто меня — я не лишусь покою.
Когда мой дом сгорит или мой скот падет,
Когда имение мое все пропадет, —
Ума я от того еще не потеряю.
Но знаешь ли, о чем безмерно сокрушусь?
Я потеряю все, когда драгой лишусь,
Я счастья в ней ищу, живу и умираю.
Ни слава яркая, ни жизни мишура,
Ни кисти, ни резца бессмертные красоты,
Ни золотые дни, ни ночи серебра
Не в силах иногда согнать с души дремоты.
Но если с детских лет забывшийся напев
Коснется не́жданно притупленного слуха, —
Дают вдруг яркий цвет, чудесно уцелев,
Остатки прежних сил надломленного духа.
Совсем ребяческие, старые тона,
Наивность слов простых, давным-давно известных,
Зовут прошедшее воспрянуть ото сна,
Явиться в обликах живых, хоть бестелесных.
И счастье прежних дней, и яркость прежних сил,
То именно, что в нас свершило все земное,
Вдруг из таинственно открывшихся могил
Сквозь песню высится: знакомое, живое...