Ты потому и дорога нам,
Земля, отбитая в бою,
Что нашей кровью чистоганом
Платили мы за жизнь твою.
Не раз над нами смерть витала,
Но твердо бились до конца
Из благородного металла
В борьбе отлитые сердца!
Когда вас по глупости кто-то обидит,
Примите обиду легко и достойно,
Как шумного гостя
В домашнем застолье,
И вашей обиды никто не увидит.
Не стоит на мелочи тратить здоровье.
Смахните их шуткой,
Запейте их чаем.
Не эти обиды нам жизнь сокращают,
Не эти обиды смываются кровью.
Строки
Блаженных снов ушла звезда,
И вновь не вспыхнет никогда,
Назад мы взгляд кидаем.
Там жизнь твоя, и жизнь моя.
И кто убил их? Ты и я.
Мы близ теней страдаем,
Навек лишив их бытия,
Бледнеем и рыдаем.
Из омута злого и вязкаго
Я вырос тростинкой, шурша, —
И страстно, и томно, и ласково
Запретною жизнью дыша.
И никну, никем не замеченный,
В холодный и топкий приют,
Приветственным шелестом встреченный
Коротких осенних минут.
Совсем я выбился из мочи!
Бессонница томит меня,
И дни мои чернее ночи,
И ночь моя белее дня.
Днем жизни шум надоедает,
А в одиночестве ночей
Во мне досаду возбуждает
Сон и природы, и людей.
Когда тяжелая истома сердце давит,
Мечтаем: скоро ль смерть нас призовет ко сну,
Жизнь новых прелестей пред очи не поставит,
Поставив, наконец, последнюю, одну…
Некрополь наша жизнь! Что день, то годовщина
Каких-нибудь скорбей, каких-нибудь утрат,
Тоска, отчаянье, сомненье, боль, кручина…
Взглянуть не хочется, обидно бросить взгляд.
Ответственность за слово —
Выше слов,
Не найденых пока
Или звучащих, —
Как сердцу слаще
Ожиданье счастья,
Когда оно ещё во власти снов.
Для жизни нашей,
А не для бессмертья
Работают в поэзии друзья.
Безликая, она забыла счет обличий:
Подсказывает роль любовнику в бреду,
И коршуна влечет над нивами к добыче,
И гидре маленькой дает дышать в пруду.
В пустыне выжженной встает былинкой смелой,
В ничтожной капельке селит безмерный мир,
Рождает каждый миг, вплетает тело в тело
И семена существ проносит чрез эфир!
От грозных пирамид и гордых библиотек
До гор, воздвигнутых из ракушек морских,
Да, нет сомненья в том, что жизнь идет вперед,
И то, что сделано, то сделать было нужно.
Шумит, работает, надеется народ;
Их мелочь радует, им помнить недосужно…
А все же холодно и пусто так кругом,
И жизнь свершается каким-то смутным сном,
И чуется сквозь шум великого движенья
Какой-то мертвый гнет большого запустенья;
Это не мы, это они — ассирийцы,
Жезл государственный бравшие крепко в клешни,
Глинобородые боги-народоубийцы,
В твердых одеждах цари, — это они!
Кровь, как булыжник, торчит из щербатого горла,
И невозможно пресытиться жизнью, когда
В дыхало льву пернатые вогнаны сверла,
В рабьих ноздрях — жесткий уксус царева суда.
Сердце, сердце, что такое?
Что смутило жизнь твою?
Что-то странное, чужое;
Я тебя не узнаю!
Все прошло, что ты любило,
Все, о чем ты так грустило,
Труд и отдых — все прошло —
До чего уже дошло!
Иль тебя цветком росистым
Есть ли где такая сила,
Чтобы сердцу запретила,
В упоении тревожном,
Жить мечтой о невозможном, —
И, в душе лелея свято
Милый образ, без возврата,
Навсегда отдаться власти
Роковой, безумной страсти?
Не один, судьбы избранник
Покорилася вся мысль моя
Я по смерть уже твоя,
Вспламенилася холодна кровь,
Сердце чувствует любовь.
Как мой умь еще не стал быть столь страстень,
Как мой гордой дух не был подвластен,
Жизнь не мнила пременить
И не чаяла любить.Ты слыхал мою всегдашню речь:
Прежде реки будут течь
Ко источникам своим назад,
Ой, леса вы лужские, псковские холмы,
Здесь глухими тропами пробирались мы.
Эх, по волнам студеным
И по полям зеленым
Под солнцем раскаленным
На бой ходили мы.Лес и горы темные память сохранят
Об отважных подвигах удалых бригад.
Громили гарнизоны,
Взрывали эшелоны,
Врагу запретной зоной
Крилатое Негодованье!
Строгоочита Правды дщерь!
Жизнь смертных на весы кладуща,
Ты адамантовой своей уздою
Их бег порывистый умерь! Не терпишь ты гордыни вредной
И зависть черную женешь,
А счастию, — отцу гордыни,
Таинственным твоим, вечнобегущим,
Превратность колесом даешь! Невидимо следя за нами,
Смирительница гордых вый,
Засохни здесь, в сей чаше с позолотой,
Полынная трава!
Я сберегу тебя с пленительной заботой,
Пока мечта жива!
Я освящу тебя воспоминаньем
Могилы тихой той,
Где ты цвела, где с утренним сияньем
Светилася росой.
Трава, трава! Ты полем не ходила
К знакомым местностям,
Природа зноем дня утомлена
И просит вечера скорей у бога,
И вечер встретит с радостью она,
Но в этой радости как грусти много!
И тот, кому уж жизнь давно скучна,
Он просит старости скорей у бога,
И смерть ему на радость суждена,
Но в этой радости как грусти много!
Придет к моим стихам неведомый поэт
И жадно перечтет забытые страницы,
Ему в лицо блеснет души угасшей свет,
Пред ним мечты мои составят вереницы.
Но смерти для души за гранью гроба — нет!
Я буду снова жив, я снова гость темницы, —
И смутно долетит ко мне чужой привет,
И жадно вздрогну я — откроются зеницы!
И вспомню я сквозь сон, что был поэтом я,
И помутится вся, до дна, душа моя,
Путь жизни мне открыт
И вождь мой Провиденье!
Твое благословенье
Надежнейший мой щит!
Хранитель, гений мой,
Друг верный, неизменный!
Будь образ твой священный
Повсюду предо мной!
Я с именем твоим
В земных телах подземная душа,
В своем же доме все они не дома,
Тревожит их планет других истома.
Дышать им нечем: дышат не дыша.
Луч солнечный — угрозней палаша
В глубоком преломленье водоема.
Жизнь на Юпитере кому знакома,
Что жизнь земных дворцов и шалаша?
Орел точит когти. Крадется волк прерий.
Сова направляет окольный полет.
Безжалостны птицы. Без жалости звери.
Безжалостность — свойство всех тех, кто живет.
Верховные гении этого мира,
Зарезанным горлом мы кормим свой день.
Нам трупы животных — услада для пира,
Тут нежная дева — бесчувственный пень.
Нередко мы думаем, будто растенья
Суть алость улыбки и нежный цветок.
Пронесшейся грозою полон воздух.
Все ожило, все дышит, как в раю.
Всем роспуском кистей лиловогроздыx
Сирень вбирает свежести струю.
Все живо переменою погоды.
Дождь заливает кровель желоба,
Но все светлее неба переходы,
И высь за черной тучей голуба.
Живи, как хочешь, как умеешь,
Как можешь — но живи! Живи!
Ты обезжизниться не смеешь
Запретом жизни и любви.
Мы — люди, это значит — боги!
И если рабством сражены,
Так рабством рыцарей. Мы — ноги
И мы мужья земли-жены.
В неволе скучной увядает
Едва развитый жизни цвет,
Украдкой младость отлетает,
И след ее — печали след.
С минут бесчувственных рожденья
До нежных юношества лет
Я все не знаю наслажденья,
И счастья в томном сердце нет.
С порога жизни в отдаленье
Орел, и тигр, и мотылек, и гад
В едином свитке роковые строки,
Повинности, для всех одной, уроки,
Все вещество — один священный Град.
Сознание безумящий набат,
И пляшущий бубенчик в поволоке
Туманов предрассветных — одиноки
И дружно слитны, звуку звук — собрат.
1.
Крестьяне! Вы только должны быть рады, если за хлебом продовольственные придут отряды.
2.
Как белогвардейцы, хлеб не отнимаем мы.
3.
Крестьянин, хлеб, который ты дал, к рабочим голодным пойдет в города.
4.
Фабрики задымят, лишь рабочий насытится.
5.
Новенькие косы заблестят,
Ты со́здал мыслию своей
Богов, героев, и людей,
Зажег несчетности светил,
И их зверями населил.
От края к краю — зов зарниц,
И вольны в высях крылья птиц,
И звонко пенье вешних струй,
И сладко-влажен поцелуй.
Обят кольцом пустыни раскаленной,
Где лик самума кажет желтый цвет,
Оазис в изумрудный сон одет,
С рекою голубой и в жизнь влюбленной.
С зарею дышит лотос умиленный,
Качая в чаше синеватый свет,
Папирус, лучший символ меж примет,
Уводит в храм с колонною взнесенной.
Путь конквистадора в горах остер.
Цветы романтики на дне нависли.
И жемчуга на дне — морские мысли —
Трехцветились, когда ветрел костер.
Их путешественник, войдя в шатер,
В стихах свои писания описьмил.
Уж как Европа Африку не высмей,
Столп огненный — души ее простор.
Подросток в желтой куртке, привалясь
к ограде, а точней — к орущей пасти
мадам Горгоны, созерцает грязь
проезжей части.
В пустых его зрачках сквозит — при всей
отчужденности их от мыслей лишних —
унынье, с каковым Персей
смотрел на то, что превратил в булыжник.
То было раннею весной,
Трава едва всходила,
Ручьи текли, не парил зной,
И зелень рощ сквозила; Труба пастушья поутру
Еще не пела звонко,
И в завитках еще в бору
Был папоротник тонкий. То было раннею весной,
В тени берез то было,
Когда с улыбкой предо мной
Ты очи опустила. То на любовь мою в ответ
Мне говорила мать, что в розовой сорочке
Багряною зарёй родился я на свет,
А я живу лишь от строки до строчки,
И радости иной мне в этой жизни нет… И часто я брожу один тревожной тенью,
И счастлив я отдать всё за единый звук, —
Люблю я трепетное, светлое сплетенье
Незримых и неуловимых рук… Не верь же, друг, не верь ты мне, не верь мне,
Хотя я без тебя и дня не проживу:
Струится жизнь, — как на заре вечерней
С земли туман струится в синеву! Но верь мне: не обман в заплечном узелочке —
Не плачь о неземной отчизне
И помни, — более того,
Что есть в твоей мгновенной жизни,
Не будет в смерти ничего.
И жизнь, как смерть, необычайна…
Есть в мире здешнем — мир иной.
Есть ужас тот же, та же тайна —
И в свете дня, как в тьме ночной.
Коль буду в жизни я наказан нищетою
И свой убогий век в несчастьи проводить,
Я тем могу свой дух прискорбный веселить,
Что буду ставить все богатство суетою.
Когда покроюся печалей темнотою,
Терпеньем стану я смущенну мысль крепить:
Чинов коль не добьюсь, не стану я тужить,
Обидел кто меня — я не лишусь покою.
Ни слава яркая, ни жизни мишура,
Ни кисти, ни резца бессмертные красоты,
Ни золотые дни, ни ночи серебра
Не в силах иногда согнать с души дремоты.
Но если с детских лет забывшийся напев
Коснется не́жданно притупленного слуха, —
Дают вдруг яркий цвет, чудесно уцелев,
Остатки прежних сил надломленного духа.