Расскажи, дорогой,
Что случилось с тобой,
Расскажи, дорогой, не таясь!
Может, всё потерял,
Проиграл,
прошвырял?
Может, ангел-хранитель не спас? Или просто устал,
Или поздно стрелял?
Или спутал, бедняга, где верх, а где низ?
В рай хотел? Это верх.
I
Нет, я не ваш! Мне чужды цели ваши,
Мне странен ваш неокрыленный крик,
Но, в шумном круге, к вашей общей чаше
И я б, как верный, клятвенно приник!
Где вы — гроза, губящая стихия,
Я — голос ваш, я вашим хмелем пьян,
Зову крушить устои вековые,
Творить простор для будущих семян.
Где вы — как Рок, не знающий пощады,
Когда над озером, играя,
Луч яркий угасает дня
И волн равнина голубая
Сверкает в пурпуре огня,
Тогда, печальный, молчаливый,
Незримый, но всегда с тобой,
Я устремлю мой взгляд ревнивый,
Прелестный друг, на образ твой.О, если я замечу, страстный,
Что взор твой к юноше летит,
Взгляну — блеск молнии ужасный
В день, когда мы, поддержкой земли заручась,
По высокой воде, по соленой, своей,
Выйдем в точно назначенный час, -
Море станет укачивать нас,
Словно мать непутевых детей.
Волны будут работать — и в поте лица
Корабельные наши бока иссекут,
Терпеливо машины начнут месяца
Составлять из ритмичных секунд.
Тайна тайн непостижимая,
Глубь глубин необозримая,
Высота невосходимая,
Радость радости земной,
Торжество непобедимое.
Ангельски дориносимая
Над родимою землей
Купина Неопалимая.
Херувимов всех Честнейшая,
Трех королей разгневал он,
И было решено,
Что навсегда погибнет Джон
Ячменное Зерно.
Велели выкопать сохой
Могилу короли,
Чтоб славный Джон, боец лихой,
Не вышел из земли.
(В.Г.Белинскому)
Будь человек, терпи!
Тебе даны силы,
Какими жизнь живёт
И мир вселенной движет.
Не так природа-мать,
Но по закону воли
Свои дары здесь раздаёт
Для царства бытия!
Спавший тридцать лет Илья,
Вставший в миг один,
Тайновидец бытия,
Русский исполин.
Гении долгих вещих снов,
Потерявших счет,
Наших Муромских лесов,
Топей и болот.
Гений пашни, что мертва
В долгой цепи дней,
Радушное дитя,
Легко привыкшее дышать,
Здоровьем, жизнию цветя,
Как может смерть понять? Навстречу девочка мне шла.
Лет восемь было ей,
Ее головку облегла
Струя густых кудрей; И дик был вид ее степной,
И дик простой наряд,
И радовал меня красой
Малютки милой взгляд.«Всех сколько вас? — ей молвил я, —
Он совершил свое теченье
И в бездне вечности исчез…
Могилы пепел, разрушенье,
Пучина бедствий, крови, слез —
Вот путь его и обелиски!
Тибулл! все под луною тленно!
Давно ль на холме сем стоял
Столетний дуб, густой, надменный,
И дол ветвями осенял?
Ночной вещун! буди твои леса,
Долины оглашай могильным криком:
Густеет мрак, и в тучах небеса —
Пой смерть, пой смерть! в твоем взываньи диком,
В ужасных песнях, средь ночной тиши,
Есть тайная отрада для души;
Твой праздник — смерть; тебя страшат живые,
Дни гибели — то дни твои златые.
«Дети персти бренной, пробуждайтесь!
Одр покоя бросьте — и внимать!
Ангелы со мной не говорят.
Любят осиянные селенья,
Кротость любят и печать смиренья.
Я же не смиренен и не свят: Ангелы со мной не говорят.Тёмненький приходит дух земли.
Лакомый и большеглазый, скромный.
Что ж такое, что малютка — тёмный?
Сами мы не далеко ушли… Робко приползает дух земли.Спрашиваю я про смертный час.
Мой младенец, хоть и скромен, — вещий.
Знает многое про эти вещи,
Что, скажи-ка, слышал ты о нас? Что это такое — смертный час? Тёмный ест усердно леденец.
I
Нет, не с тем, чтоб прославить Россию, —
Размышленья в тиши любя,
Грозный князь, унизивший Киев,
Здесь воздвиг ее для себя.
И во снах беспокойных видел
То пожары вдоль всей земли,
То, как детство, — сию обитель
При владенье в Клязьму Нерли.
Еще старухи молятся,
в богомольном изгорбясь иге,
но уже
шаги комсомольцев
гремят о новой религии.
О религии,
в которой
нам
не бог начертал бег,
а, взгудев электромоторы,
Только что
в окошечный
в кусочек прокопчённый
вглядывались,
ждя рассветный час.
Жили
черные,
к земле прижавшись черной,
по фабричным
по задворкам
Благословенье мое, как гром!
Любовь безжалостна и жжёт огнем.
Я в милосердии неумолим:
Молитвы человеческие — дым.
Из избранных тебя избрал я, Русь!
И не помилую, не отступлюсь.
Бичами пламени, клещами мук
Не оскудеет щедрость этих рук.
Я вижу рощу. Божий храм
В древесной чаще скрыт глубоко.
Из моря зелени высоко
Крест яркий выдвинут; к стенам
Кусты прижались; рдеют розы;
Под алтарем кипят, журча,
Неиссякающие слезы
Животворящего ключа.
Вблизи — могильный холм; два сумрачные древа
Над ним сплели таинственный покров:
Прости! — Как много в этом звуке
Глубоких тайн заключено!
Святое слово! — В миг разлуки
Граничит с вечностью оно.
Разлука… Где ее начало?
В немом пространстве без конца
Едва «да будет» прозвучало
Из уст божественных творца,
Мгновенно бездна закипела,
Мгновенно творческий глагол
Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне.
Зеркальце там не слыхало ни о какой царевне.
Речка тоже рябит; а земля в морщинах —
и думать забыла, поди, о своих мужчинах.
Там — одни пацаны. А от кого рожают,
знают лишь те, которые их сажают,
либо — никто, либо — в углу иконы.
И весною пахать выходят одни законы.
Боже! Как безумна гордость человека!
‘Для меня всё в мире от начала века, —
Он сказал когда-то с дерзостью незнанья. —
Царь я всей природы, я — венец созданья,
Средь светил небесных, средь пучин эфира
Я стою с Землею в средоточье мира.
Вкруг меня вертится от зимы до лета
Солнце — мой источник теплоты и света.
Там Луна — фонарь мой, звездочки — лампадки —
Светят, чтоб всё было у меня в порядке’.
Всевышний граду Константина
Землетрясенье посылал,
И Геллеспонтская пучина,
И берег с грудой гор и скал
Дрожали, и Царей палаты,
И храм, и цирк, и гиподром,
И стен градских верхи зубчаты,
И все поморие кругом.
По всей пространной Византии,
Припадок кончен.
Грусть в опале.
Приемлю жизнь, как первый сон.
Вчера прочел я в «Капитале»,
Что для поэтов —
Свой закон.
Метель теперь
Хоть чертом вой,
Стучись утопленником голым, —
Мой взор скользит над бездной роковой
Средь диких стен громадного оплота.
Здесь — в массах гор печатью вековой
Лежит воды и пламени работа.
Здесь — их следы. Постройка их крепка;
Но все грызут завистливые воды:
Кто скажет мне, что времени рука
Не посягнет на зодчество природы?
Тут был обвал — исчезли высоты;
Там ветхие погнулись их опоры;
Помню ночь и песчаную помню страну
И на небе так низко луну.И я помню, что глаз я не мог отвести
От ее золотого пути.Там светло, и наверное птицы поют
И цветы над прудами цветут, Там не слышно, как бродят свирепые львы,
Наполняя рыканием рвы, Не хватают мимозы колючей рукой
Проходящего в бездне ночной! В этот вечер, лишь тени кустов поползли,
Подходили ко мне сомали, Вождь их с рыжею шапкой косматых волос
Смертный мне приговор произнес, И насмешливый взор из-под спущенных век
Видел, сколько со мной человек.Завтра бой, беспощадный, томительный бой
С завывающей черной толпой, Под ногами верблюдов сплетение тел,
Скажем, лопнула лента кино… И пронзительный гул.
Ни борьбы, ни любви, ни врага, ни товарища нет.
Чуть успеешь заметить — оборванный край промелькнул,
В застонавший экран обнажённый пульсирует свет.Вот на Одере было — похоже. А то — и похуже.
Небо лопнуло вдруг, и вокруг завинтилось, свистя.
А земля охватила, сжимая всё туже и туже,
Беззащитное тело, простое земное дитя.Я не то что рукой — шевельнуть даже мыслью не мог:
Что любил, где боролся, и чья это мука глухая?
В тёплом чреве земли я лежал, словно смятый комок
Неосознанной жизни, ещё без инстинкта дыханья.Повитухи-сапёры лопатой её рассекли.
Вперед, сыны родного края,
Пришел день славы. Страшный враг,
Насильем право попирая,
На нас поднял кровавый стяг!
В селеньях горе и тревога,
Смятенье, дикий крик солдат,
Зарезан сын, зарезан брат
У оскверненного порога.
К оружью, граждане! На землю
Пусть кровь бесчестная падет,
Я счастлив; бремя нужд не тяготит меня;
Покоем совести довольный,
Его на блеск венца не променяю я…
Что-жь ноет все душа и в дальния края
Несется с грустию невольной?
Не знаю, но та грусть сжилась с душой моей
Как сила дивнаго недуга;
Всегда, везде со мной, от самых первых дней:
Средь дев, за чашею, в родном кругу друзей,
Нас окружила мгла могильными стенами,
Сомкнула ночь зловещие уста,
И бледная любовь стояла между нами
В одежде призрачной, туманна и чиста.
Поникли розы, робостью томимы,
Меж брачных мирт чернеющей листвы,
И — шестикрылые земные серафимы —
Молчали лилии, холодны и мертвы,
Нас истомила мгла мучительными снами,
Нам жертвенных костров забрезжили огни…
Из пасти льва
струя не журчит и не слышно рыка.
Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика.
Никаких голосов. Неподвижна листва.
И чужда обстановка сия для столь грозного лика,
и нова.
Пересохли уста,
и гортань проржавела: металл не вечен.
Просто кем-нибудь наглухо кран заверчен,
хоронящийся в кущах, в конце хвоста,
«Послушай совета Свенельда младого
И шумным Днепром ты, о князь, не ходи;
Не верь обещаньям коварного грека:
Не может быть другом отчаянный враг.Теперь для похода удобное время:
Днепровские воды окованы льдом,
В пустынях бушуют славянские вьюги
И снегом пушистым твой след занесут».Так князю-герою Свенельд-воевода,
Главу преклоняя пред ним, говорил.
Глаза Святослава огнем запылали,
И, стиснув во длани свой меч, он сказал: «Не робкую силу правитель вселенной —
В пылкой юности, в разгуле бытия,
Я знал три гибели, знал три предмета я
Всесокрушительных: то очи огневые
Да кудри тёмные, да перси наливные.
Те очи… небо в них являлось; но оно
В две чёрных радуги бровей облечено;
Сокрыв свою лазурь и яркий блеск денницы
За облаками вежд, за иглами ресницы,
Под сводом гордого, лилейного чела
Мрачилась гневная, таинственная мгла
Кто говорит, что я с ума сошел?!
Напротив… — я гостям радешенек… Садитесь!..
Как это вам не грех! неужели я зол!
Не укушу — чего боитесь!
Давило голову — в груди лежал свинец…
Глаза мои горят — но я давно не плачу —
Я все скрывал от вас… Внимайте! наконец
Я разрешил мою задачу!..
Син, сын сини,
Сей сонные сени и силы
На села и сад.
Чураясь дня, чаруй
Чарой голубого вина меня,
Землежителя, точно волна
Падающего одной ногой
Вслед другой. Мои шаги,
шаги смертного – ряд волн.
Я купаю смертные волосы
Перевод Л. Дымовой
1
В Японии читал стихи свои
На языке родном — в огромном зале.
— О чем стихи? — спросили. — О любви.
— Еще раз прочитайте, — мне сказали.
Читал стихи аварские свои
Отнюдь не вдохновение, а грусть
меня склоняет к описанью вазы.
В окне шумят раскидистые вязы.
Но можно только увеличить груз
уже вполне достаточный, скребя
пером перед цветущею колодой.
Петь нечто, сотворенное природой,
в конце концов, описывать себя.
Но гордый мир одушевленных тел
скорей в себе, чем где-то за горами,