Плачте вы печальны очи, бедно сердце унывай,
И веселые минуты дней прошедших забывай,
Коль драгая изменила; все противно стало мне,
Все противно, что ни вижу в сей приятной стороне.
О прекрасные долины и зеленые луга,
Воды чистых сих потоков и крутые берега!
Вы уже не милы стали, я уже от вас бегу,
Но нигде от сей печали я сокрыться не могу.
Взор прелестной, нежны речи, я стараюся забыть,
И такоюже изменой намеряюсь заплатить,
Но к лютейшему несчастью мне неверная мила,
Для чего она прелестна? для чего склонна была?
Ты с другим в лугах гуляя, естьли вспомнишь, обо мне,
Знай, что я в несносной скуке, воздыхаю по тебе,
Ты хотя меня забыла, мне нельзя тебя забыть,
Я изменой за измену не могу тебе платить.
Покачнулося море —
Баю-бай.
Лодочка поплыла.
Встрепенулися птички…
Баю-бай,
Правь к берегу!
Море, море засыпай,
Засыпайте куличики,
В лодку девушка легла
Косы длинней, длинней
Морской травы.
……………….
Нет, не заснет мой дурачок!
Я не буду петь о любви.
Как ты баюкала своего?
Старая Озе, научи.
Ветви дремлют…
Баю-бай,
Таратайка не греми,
Сердце верное — знай —
Ждать длинней морской травы.
Ждать длинней, длинней морской травы,
А верить легко…
Не гляди же, баю-бай,
Сквозь оконное стекло!
Что окошко может знать?
И дорога рассказать?
Пусть говорят — мечты-мечты,
Сердце верное может знать
То, что длинней морской косы.Спи спокойно,
Баю-бай,
В море канули часы,
В море лодка уплыла
У сонули рыбака,
Прошумела нам сосна,
Облака тебе легли,
Строются дворцы вдали, вдали!..
О Боже мой, возстанови
Мой падший дух, мой дух унылый.
Я жажду веры и любви,
Для новых битв я жажду силы.
Запуган мраком ночи я —
И в нем я ощупью блуждаю;
Ищу в светильник свой огня,
Но где обресть его не знаю.
В изнеможенья скорбный час
Простри спасительныя руки, —
Да упадет завеса с глаз,
Да прочь идут сомненья муки.
Внезапным светом озарен,
От лжи мой ум да отрешится,
И вместе с сердцем да стремится
Постигнуть истины закон.
Услышь, о Боже, голос мой!
Да возлюбив всем сердцем брата,
Во тьме затерянной тропой —
Пойду я вновь — и без возврата!
Вся во мне вспламенилась кровь,
Чувствую любовь,
Дух во мне стонает,
Сердце замирает
Всякой час.
Чувствую я премену люту,
Стражду днесь всякую минуту:
Нет нигде отрады,
Дорогие взгляды
Взяли в плен.
Будет ли, будет ли тобой
Мне когда покой,
Иль ты непрестанно,
Мучить несказанно,
Хочешь в век?
Иль еще ты того не знаешь,
Как моим сердцем обладаешь:
Ах узнай и сжалься,
Молви, не печалься,
Уповай.
Не стыдись слово то сказать,
Дай мне уповать:
Истреби злу муку.
Преложи мне скуку
В тьму забав.
Отврати все мои печали,
Чтоб они в радости мне стали;
Отгони напасти,
Дай в своей быть власти,
Без тоски.
«Да не будет он помянут!»
Это сказано когда-то
Эстер Вольф, старухой-нищей,
И слова я помню свято.
Пусть его забудут люди,
И следы земные канут,
Это высшее проклятье —
Да не будет он помянут!
Сердце, сердце, эти пени
Кровью течь не перестанут;
Но о нем — о нем ни слова:
Да не будет он помянут!
Да не будет он помянут,
Да в стихе исчезнет имя, —
Темный пес, в могиле темной
Тлей с проклятьями моими!
Даже в утро воскресенья,
Когда звук фанфар разбудит
Мертвецов, и поплетутся
На судилище, где судят,
И когда прокличет ангел
Оглашенных, что предстанут
Пред небесными властями, —
Да не будет он помянут!
К той вазе, где вянет вервенна,
Дотронулся веер слегка,
Не дрогнули листья цветка,
И тих был удар как измена.
Но трещины тонкой пила,
Упорно хрусталь разедая,
Всю вазу от края до края
Без шума кругом обошла.
Сквозь щель, неприметную глазу,
Вода истощилась до дна,
Вервенна суха и грустна,
Взгляните на стройную вазу:
Не троньте — разбита она!
Так, часто рука дорогая
Слегка наше сердце язвит,
Но вянет любовь молодая
И язва на сердце горит;
Снаружи для всех невредимо,
Оно сознает в тишине,
Как плачет в его глубине,
Растет его рана незримо…
В нем пусто, уныло, темно:
Не троньте — разбито оно!
Как вздрогнул мозг, как сердце сжалось.
Весь день без слов, вся ночь без сна!
Сегодня в руки мне попалась
Коробка спичек Лапшина…
Ах, сердце — раб былых привычек!
И перед ним виденьем, вдруг,
Из маленькой коробки спичек
Встал весь гигантский Петербург:
Исакий, Петр, Нева, Крестовский,
Стозвонно-плещущий Пассаж,
И плавный Каменноостровский,
И баснословный Эрмитаж,
И первой радости зарницы,
И грусти первая слеза,
И чьи-то длинные ресницы,
И чьи-то cеpые глаза…
Поймете ль вы, чужие страны,
Меня в безумии моем?..
Ведь это Юность из тумана
Мне машет белым рукавом!..
Последним шопотом привита,
От Петербурга лишь одна
Осталась мне — всего лишь эта
Коробка спичек Лапшина…
О забытом трубадуре, что ушел в иной предел,
Было сказано, что стройно он слагал слова и пел
И не только пел он песни, но умел их записать,
В знаки, в строки, и в намеки жемчуг чувства нанизать.
Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
Эти звоны, перезвоны двух сердец, попавших в плен.
Я их вижу, знаю, слышу, боль и счастье их делю,
Наши струны вечно-юны, раз поют они. «Люблю».
Мертвый замок, долгий вечер, мост подъятый, рвы с водой,
Свет любви, и звон мгновенья вьются, льются чередой.
Нет чужих, и нет чужого, нет владык, и нет рабов,
Только льется серебристый ручеек напевных слов.
О, ручей, звончей, звончее. Сердце просит, мысль зовет.
Сердце хочет, мысль подвластна, власть любви — как сладкий мед.
Эта власть раба равняет с самой лучшей из цариц.
Взор темнеет, сказка светит из-под дрогнувших ресниц.
Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
Сколько пышных стран раскрылось в двух сердцах средь темных стен.
Раб — с царицей, иль рабыня наклонилась к королю?
О, любите, струны юны, раз поют они «Люблю»! Год написания: без даты
Дни убегают, как тени от дыма,
Быстро, бесследно, и волнообразно.
В сердце моем ты лелейно хранима,
В сердце моем ты всегда неотвязно.
Нет мне забвенья о блеске мгновенья
Грустно-блаженной услады прощанья,
Непогасимых лучей откровенья,
И недосказанных слов обещанья.
Тени меняются — звезды все те же,
Годы растратятся — небо все то же.
Радости светят нам реже и реже,
С каждым мгновеньем ты сердцу дороже.
Как бы хотелось увидеть мне снова
Эти глаза, с их ответным сияньем,
Нежно шепнуть несравненное слово,
Вечно звучащее первым признаньем.
Тихие, тихие, тучи седые,
Тихие, тихие, сонные дали,
Вы ей навейте мечты золотые
И о моей расскажите печали.
Вы ей скажите, что грустно и нежно
Тень дорогая душою хранима,
В шуме прибоя, что ропщет безбрежно
Бурями пламени, звуков, и дыма.
Алина, вижу: ты прекрасна;
Я хладен к прелестям твоим;
Но верь мне — назвала напрасно
Мое ты сердце ледяным!
Будь лед в груди моей: доныне
Я был бы пленник красоты;
Не трудно таять хладной льдине
И от ничтожной теплоты,
Тогда б, палимый чудным жаром,
О солнце неги, пред тобой
Мой лед курился влажным паром
И капал вечною слезой!
Войди мне в грудь глубоким взглядом —
И сердце, чуждое любви,
Суровым облитое хладом,
Скорей железным назови!
Оно тяжелым испытаньем
Сквозь пыл страстей проведено;
Оно проковано страданьем;
Оно в бедах закалено.
И грудь — потухшее горнило —
Отягощяема им,
По жизни носится уныло
С железным бременем своим.
Вот вешний пыл сошел в долины —
Проснулся б лед — железо спит;
Вот луч полудня — взор Алины:
И тот мне сердца не живит! Но слушай: временно сей холод
Почиет на сердце моем;
Судьба — кузнец свой тяжкий молот
Еще испробует на нем,
Еще в жару оно потонет,
И под ударами застонет,
И брызнет кровью и огнем:
Тогда приди взглянуть на друга,
Мои мученья пережди —
И после, в легкий час досуга,
Скажи мне, что в моей груди!
Мне кажется, что сердце биандрии,
Идейной биандрии — виноград.
Она стремится в зной Александрии,
Лед Мурмана в него вместиться рад.
Ему отраден запах малярии,
Ему набатны оргии трибад.
Влиянье винограда на трибад,
Как и на сердце пламной биандрии,
Утонченней миазмов малярии.
Да, в их телах блуждает виноград,
Он опьянять безумствующих рад
Экваторьяльностью Александрии.
Причин немало, что в Александрии
Гораздо больше чувственных трибад,
Чем в Швеции: способствовать им рад
Там самый воздух. Но для биандрии
И выльденный шипучий виноград
На севере — намек о малярии…
В Батуме — там, где царство малярии,
Гордятся пальмы, как в Александрии,
У рощ лимонных вьется виноград,
Зовя к себе мечтания трибад.
Он, родственный инстинктам биандрии,
Припасть к коленям, льнущим к страсти, рад.
О, как турист бывает ярко рад,
Когда ему удастся малярии
Избегнуть, или в зной Александрии
Умерить льдяным взором биандрии
Кокетливой, иль в хохоте трибад
Пить дышущий поляром виноград…
Не для мужчин трибадный виноград, —
Его вкусив, не очень будешь рад:
В нем смех издевкой девственных трибад…
Страшись и биандрийной малярии,
То веющей огнем Александрии,
То — холодом распутной биандрии…
Степь синея расстилалась
Близ Азовских берегов;
Запад гас, и ночь спускалась;
Вихрь скользил между холмов.
И, тряхнувшись, в поле диком
Серый сокол тихо сел;
И к нему с ответным криком
Брат стрелою прилетел.
«Братец, братец, что ты видел?
Расскажи мне поскорей».
— Ах! Я свет возненавидел
И безжалостных людей.
«Что ж ты видел там худого?»
— Кучу каменных сердец:
Деве смех тоска мило́го,
Для детей тиран отец.
Девы мукой слез правдивых
Веселятся, как игрой;
И у ног самолюбивых
Гибнут юноши толпой!..
Братец, братец! Ты что ж видел?
Расскажи мне поскорей!
«Свет и я возненавидел
И изменчивых людей.
Ношею обманов скрытых
Юность там удручена;
Вспоминаний ядовитых
Старость мрачная полна.
Гордость, верь ты мне, прекрасной
Забывается порой;
Но измена девы страстной
Нож для сердца вековой!..»
Уж черной Ночи бледный День
Свой факел отдал, улетая:
Темнеет в небе хлопьев стая,
Но, веселя немую сень,
В камине вьется золотая
Змея, змеей перевитая.
Гляжу в огонь — работать лень:
Пускай по стенам, вырастая,
Дрожа, колеблясь или тая,
За тенью исчезает тень,
А сердцу снится тень иная,
И сердце плачет, вспоминая.
Сейчас последние, светлей
Златисто-розовых углей,
Падут минутные строенья:
С могил далеких и полей
И из серебряных аллей
Услышу мрака дуновенье…
В постель скорее!.. Там теплей,
А ты, волшебница, налей
Мне капель чуткого забвенья,
Чтоб ночью вянущих лилей
Мне ярче слышать со стеблей
Сухой и странный звук паденья.
<3 февраля 1901>
Бледный вечер весны и задумчив и тих,
Зарумянен вечерней зарею,
Грустно в окна глядит; и слагается стих,
И теснится мечта за мечтою.
Что-то грустно душе, что-то сердцу больней,
Иль взгрустнулося мне о бывалом?
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Там, за душной чертою столичных громад,
На степях светозарной природы,
Звонко птицы поют, и плывет аромат,
И журчат сладкоструйные воды.
И дрожит под росою душистых полей
Бледный ландыш склоненным бокалом,
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Дорогая моя! Если б встретиться нам
В звучном празднике юного мая —
И сиренью дышать, и внимать соловьям,
Мир любви и страстей обнимая!
О, как счастлив бы стал я любовью твоей,
Сколько грез в моем сердце усталом
Этот май-баловник, этот май-чародей
Разбудил бы своим опахалом!..
Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость.
О возраст осени! Он мне
Дороже юности и лета.
Ты стала нравиться вдвойне
Воображению поэта.
Я сердцем никогда не лгу,
И потому на голос чванства
Бестрепетно сказать могу,
Что я прощаюсь с хулиганством.
Пора расстаться с озорной
И непокорною отвагой.
Уж сердце напилось иной,
Кровь отрезвляющею брагой.
И мне в окошко постучал
Сентябрь багряной веткой ивы,
Чтоб я готов был и встречал
Его приход неприхотливый.
Теперь со многим я мирюсь
Без принужденья, без утраты.
Иною кажется мне Русь,
Иными — кладбища и хаты.
Прозрачно я смотрю вокруг
И вижу, там ли, здесь ли, где-то ль,
Что ты одна, сестра и друг,
Могла быть спутницей поэта.
Что я одной тебе бы мог,
Воспитываясь в постоянстве,
Пропеть о сумерках дорог
И уходящем хулиганстве.
Восстань, пророк, и виждь, и внемли.
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли.
Глаголом жги сердца людей.
А.С. Пушкин
Я прожил жизнь в скитаниях без сроку.
Но и теперь еще сквозь грохот дней
Я слышу глас, я слышу глас пророка:
«Восстань! Исполнись волею моей!»
И я встаю. Бреду, слепой от вьюги,
Дрожу в просторах Родины моей.
Еще пытаясь в творческой потуге
Уже не жечь, а греть сердца людей.
Но заметают звонкие метели
Мои следы, ведущие в мечту,
И гибнут песни, не достигнув цели.
Как птицы замерзая на лету.
Россия, Родина, страна родная!
Ужели мне навеки суждено
В твоих снегах брести изнемогая.
Бросая в снег ненужное зерно?
Ну что ж… Прими мой бедный дар, Отчизна!
Но, раскрывая щедрую ладонь,
Я знаю, что в мартенах коммунизма
Все переплавит в сталь святой огонь.
Ранняя осень любви умирающей.
Тайно люблю золотые цвета
Осени ранней, любви умирающей.
Ветви прозрачны, аллея пуста,
В сини бледнеющей, веющей, тающей
Странная тишь, красота, чистота.Листья со вздохом, под ветром, их нежащим,
Тихо взлетают и катятся вдаль
(Думы о прошлом в видении нежащем).
Жить и не жить — хорошо и не жаль.
Острым серпом, безболезненно режущим,
Сжаты в душе и восторг и печаль.Ясное солнце — без прежней мятежности,
Дождь — словно капли струящихся рос
(Томные ласки без прежней мятежности),
Запах в садах доцветающих роз.В сердце родник успокоенной нежности,
Счастье — без ревности, страсть — без угроз.
Здравствуйте, дни голубые, осенние,
Золото лип и осин багрянец! Здравствуйте, дни пред разлукой, осенние!
Бледный — над яркими днями — венец!
Дни недосказанных слов и мгновения
В кроткой покорности слитых сердец!
О милая дева, к чему нам, к чему говорить?
Зачем, при желании чувством с тобой поделиться,
Не в силах я прямо душой в твою душу пролиться?
Зачем это чувство я должен на звуки дробить?
Пока они в слух твой и в сердце твое проникают, —
На воздухе вянут, в устах у меня застывают.Люблю, ах, люблю! — я взываю сто раз день и ночь,
А ты же смеешься и гневна бываешь порою,
Зачем я не в силах горячей любви превозмочь
Иль выразить, высказать, в песни излить пред тобою.
Но, как в летаргии, не вижу возможности я
Подняться из гроба и признак подать бытия.Давно утрудил я уста бесполезным стараньем,
Теперь я с твоими устами хочу их спаять
И лишь объясняться с тобою сердец трепетаньем,
Да лишь в поцелуях и вздохах любовь выражать.
И так говорил бы с тобою часы, дни и годы,
До смерти природы и после кончины природы.Декабрь 1840
Давно стараюсь, и напрасно,
Поработить себя уму.
Смиряться сердце не согласно,
Нет утоления ему.А было время, — простодушно,
Хоть и нелепо, жизнь текла,
И сердцу вольному послушна
Мысль раболепная была.Ты в тайне зрела, возрастала,
Ты извивалась, как змея, —
О мысль моя, ты побывала
На всех просторах бытия.И чем меня ты обольстила?
К чему меня ты увлекла?
Ты ничего мне не открыла
И много, много отняла.Восходит солнце, как и прежде,
И светит нежная луна,
И обаятельной надежде
Душа бессмертная верна.И ясен путь мне, путь мой правый,
Я не могу с него свернуть, —
Но неустанно ум лукавый
Хулит единый правый путь.О, если б бурным дуновеньем
Его коварство разнесло
И всепобедным вдохновеньем
Грозу внезапную зажгло! О, если б огненные крылья!
О, если б в буйстве бытия,
Шипя от злобы и бессилья,
Сгорела хитрая змея!
Больше не мечтайся в мыслях, коль пременна:
И на веки ведай, прочь что отлученна,
Я уже драгия цепи скидаваю,
И тебя неверну и не вспоминаю:
Отступись злая,
Есть уж иная,
Что моим владеет сердцем, дарагая,
Больше не мечтайся.
Вон ступай из мысли, не думай склонити,
Нет уж не старайся, не хочу любити,
Видевши заплату я за то, что таял,
Быть когда премене от тебя не чаял:
Я люблю тая,
Тая, сгарая,
Что моим владеет сердцем, дарагая,
Вон ступай из мысли,
Я впредь не склонюся, уж узнал довольно,
Ты любись с кем хочешь, видь тебе то вольно;
А я не заплачу, коль ты изменила,
И не вспомню больше дни те, как любила:
Я любил тая,
Тая, сгарая,
Что моим владеет сердцем, дарагая,
Я впредь не склонюсь.
Наяву и в сладком сне
Все мечтаетесь вы мне:
Кудри, кудри шелковые,
Юных персей красота,
Прелесть — очи и уста,
И лобзания живые.
И я в раннюю зарю
Темным кудрям говорю:
Кудри, кудри, что вы вьетесь?
Мне уж вами не играть,
Мне уж вас не целовать,
Вы другому достаетесь.
И я утром золотым
Молвлю персям молодым:
Пух лебяжий, негой страстной
Не дыши по старине —
Уж не быть счастливым мне
На груди моей прекрасной.
Я твержу по вечерам
Светлым взорам и устам:
Замолчите, замолчите!
С лютой долей я знаком,
О веселом, о былом
Вы с душой не говорите!
Ночью сплю ли я, не сплю —
Все устами вас ловлю,
Сердцу сладкие лобзанья!
Сердце бьется, сердце ждет, —
Но уж милая нейдет
В час условленный свиданья.
* * *
Пастушок пасет овец;
Трон его — пенек сосновый,
Месяц — кованый венец,
Солнце — плащ пурпурный, новый.
Он стоит, мечтой обят,
Долго смотрит на закат:
Сердце бьется… Молвить проще,
Горяча́ младая кровь —
Ах, любовь
Краше всех деревьев в роще!
Загрустила невзначай
В мрачном замке королевна;
Что ей шелк и горностай! —
Доля девичья плачевна.
Мысль летит, как пташка, вдаль;
Но пройдет ее печаль:
Сердце бьется… Молвить проще,
Горяча́ младая кровь —
Ах, любовь
Краше всех деревьев в роще!
Есть из замка тайный ход,
В темный лес бежит тропинка…
Жук шепнул: «она придет!»
— «Вот она!» шуршит былинка.
Свищут пташки и Эол:
— «Он нашел ее, нашел!»
Сердце бьется… Молвить проще,
Горяча младая кровь —
Ах, любовь
Краше всех деревьев в роще!
Плачьте вы смущенны очи,
Бедно сердце унывай,
И веселые минуты,
В дни прошедши забывай.
Коль драгая изменила,
Все противно стало мне,
Все противно, что ни вижу
В сей приятной стороне.
О прекрасные долины
И зеленые луга,
Воды чистых сих потоков
И крутые берега,
Вы теперь не милы мне;
Я от вас уже бегу,
Но нигде от сей печали
Я сокрыться не могу.
Взор прелестной, нежны речи
Я стараюся забыть,
И такоюж ей изменой
Намеряюсь заплатить.
Но к лютейшему мученью
Мне неверная мила,
Для чево она прелестна,
Для чево склонна была.
Тыж в лугах с другим гуляя,
Естьли вспомнишь обо мне;
Знай, что я в несносной скуке
Воздыхаю по тебе.
Ты хотя меня забыла,
Мне нельзя тебя забыть;
Я изменой за измену
Не могу тебе платить.
Дева вещая, ткачиха,
Ткет добро, с ним вместе лихо,
Пополам.
Левой белою рукою
Нить ведет с борьбой, с тоскою.
А рукою белой правой
Нить прямит с огнем и славой.
Ткани — нам.
Дева вещая, ткачиха,
В царстве Блага, в царстве Лиха,
Где-то там.
Пой для Девы, Дева глянет,
Только ткать не перестанет
Никогда.
Сердцем зная все напевы,
Заглянул я в сердце Девы.
Полюбил, и полюбился,
В замке Девы очутился
Навсегда.
Любо мне, но душу ранит
Шум тканья, что не устанет
Никогда.
Диво вечное, ткачиха,
Тки, колдуй, но только тихо,
Не греми.
А не то проснутся люди,
И придут гадать о чуде.
Нам вдвоем с тобою дружно,
Нам не нужно, не досужно
Быть с людьми.
Дева вещая, ткачиха,
Тише, тише, в сердце — тихо,
Не шуми.
С тайной, тяжелой тоской я гляжу на тебя, мое сердце!
Что тебя ждет впереди? — Кукла, которая будет
Тешить сначала тебя, а потом эта кукла наскучит…
После, когда подрастешь, ты сама будешь куклой для взрослых:
Вырядят в бархат тебя, напоказ вывозить тебя будут.
Строго тебе запретят обнаруживать чувства к мысли;
Волю твою окуют (воля всего им опасней!);
Позже, как время придет, по расчету (конечно, не сердца)
Выдадут замуж тебя. За кого? Не твое это дело:
Муж твой хорош для других, для тебя и подавно, не правда ль?
Замужем будешь ты жить; наживешь себе деток; но детки,
Может быть, выдут в отца; а отца ты едва ли любила…
Время не ждет никого… поглядишь, неожиданной гостьей
Старость нагрянет к тебе (тяжела эта гостья не впору!).
Ты, не живя, отцветешь и брюзгливой старухою будешь.
Люди при жизни тебя похоронят на сердце, а после,
Бросивши камень на гроб, никогда не придут на могилу
Вспомнить про ту, кто была, без сознанья, страдалица в жизни…
Стою у каменной стремнины,
Мне этот воздух незнаком,
Но сердце радуют картины
Своим пестреющим венком:
Внизу — гулливые долины,
И речка блещет серебром…
Где стадо мелкое теснится,
Тропинка желтая пылится.И нив златая полоса,
И дым белеющих селений,
Благоуханные леса
С немолчным хором песнопений,
И виноградная лоза,
Царица мудрая растений;
Тут мостик легкою дугой
Прыгнул через поток живой.Над белым паром водопада
Зубцом причудливым скала
В предел пытующего взгляда
Чело на небо унесла.
Там воздух — вольности отрада,
Стезя широкая орла…
Кругом, куда ни кинешь взоры, —
Венцом синеющие горы.Мне так легко, — я жизнь познал,
И грудь так сладко дышит ею,
Я никогда не постигал,
Что нынче сердцем разумею:
Зачем Он горы выбирал,
Когда являлся Моисею,
И отчего вблизи небес
Доступней таинства чудес!
Сколько вычурных поз,
Сколько сломанных роз,
Сколько мук, и проклятий, и слез!
Как сияют венцы!
Как банальны концы!
Как мы все в наших чувствах глупцы!
А любовь — это яд.
А любовь — это ад,
Где сердца наши вечно горят.
Но дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.
Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она.
Но зато, разлюбя,
Столько чувств загубя,
Как потом мы жалеем себя!
Как нам стыдно за ложь,
За сердечную дрожь,
И какой носим в сердце мы нож!
Никому не понять,
Никому не сказать,
Остается застыть и молчать.
А… дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.
Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она…
Мы ближних к счастию ревнуем,
А о несчастье их скорбим;
Привычно громко негодуем,
Еще привычнее молчим.
Года бегут, года торопят
Поспешным вихрем суеты
И все сомненья в сердце копят,
Теряя ветренно мечты.
Глядим назад, и — как ошибка —
Былое смотрит нам в глаза;
В устах — притворная улыбка,
В очах невольная слеза.
Страсть пережита торопливо,
Остыли мысли и сердца,
Но все сторонимся пугливо
От неизбежнаго конца.
И ходит смерть, ища разгадки
Своим недугам роковым, —
И как дитя, играя в прятки,
От ней укрыться мы спешим.
Сидим забывшися, томимся
В углу под тяжестью ковра,
А все разведчицы боимся,
Не смеем вымолвить: «пора!»
Он Пророк и он Провидец, он Свирельник и Певец,
Он испил священной крови из раскрывшихся сердец.
Он отведал меда мыслей, что как вишенье цвели,
Что как яблоня светились и желаньем сердце жгли.
В белом свете, в алом цвете, в синем, в желто-золотом,
Был он в радугах вселенских освещен Огнем и Льдом.
Заглянул он в голубую опрокинутость зеркал,
Слышал шопоты столетий и нашел, чего искал.
Семиствольную цевницу он вознес, поет свирель,
Вековую он гробницу превращает в колыбель.
Торопитесь, насладитесь полнопевною волной,
Нарядитесь, освятитесь Морем, Солнцем, и Луной.
В стройном хоре дышит Море, в круге — блески всех светил,
Прикоснитесь в разговоре к собеседованью Сил.
Конрад одевается в латы,
Берет он секиру и щит.
«О рыцарь! о милый! куда ты?»
Девица ему говорит.— Мне время на битву! Назад
Я скоро со славой приеду:
Соседом обижен Конрад,
Но грозно отмстит он соседу! Вот гибельный бой закипел,
Сшибаются, блещут булаты,
И кто-то сразил — и надел
Противника мертвого латы.Спустилась вечерняя мгла.
Милее задумчивой ночи,
Красавица друга ждала,
Потупив лазурные очи.Вдруг сердце забилося в ней —
Пред нею знакомый воитель:
«О рыцарь! о милый! скорей
Меня обними, победитель!»Но рыцарь стоит и молчит.
«О милый! утешься любовью!
Ты страшен, твой панцырь покрыт
Противника дерзкого кровью!»«Но сердцем, как прежде, ты мой!
Оно ли меня разлюбило?
Сложи твои латы и шлем боевой;
Скорее в объятия милой!»Но рыцарь суровый молчит,
Он поднял решетку забрала:
«О боже! Конрад мой убит!»
И дева без жизни упала.
От кого это теплое южное море
Знает горькие песни холодных морей?..
И под небом другим, с неизбежностью споря,
Та же тень всё стоит над мечтою моей.Иль ей мало созвучных рыданий пучины,
Что из тесного сердца ей хочется слез,
Слез чужих, чьей-нибудь бескорыстной кручины
Над могилой безумно отвергнутых грез… Чем помочь обманувшей, обманутой доле?
Как задачу судьбы за другого решить?
Кто мне скажет? Но сердце томится от боли
И чужого крушенья не может забыть.Брызги жизни сливались в алмазные грезы,
А теперь лишь блеснет лучезарная сеть, —
Жемчуг песен твоих расплывается в слезы,
Чтобы вместе с пучиной роптать и скорбеть.Эту песню одну знает южное море,
Как и бурные волны холодных морей —
Про чужое, далекое, мертвое горе,
Что, как тень, неразлучно с душою моей.
Ты светишься всегда так равномерно-ясно,
Но этот ровный свет не оттого так тих,
Что сердце у тебя безмолвствует безгласно,
А оттого, что в нем поет бессмертный стих.
Его ты слышала в младенческие зори,
Когда привязан был челнок твой к кораблю,
Его ты слышала в надмирном разговоре,
Когда я прошептал, и услыхал, «Люблю».
И будешь ты гореть, безгласная лампада,
Но не в безжизненном тоскующих гробниц,
А в тихих горницах, где сердце мыслить радо,
Что много ведало, когда-то, нежных лиц.
И между них одно взнеслось над мглой теченья,
Миг единения — навеки был певуч,
И слово, полное бессмертного значенья,
Все держит свой прямой ненарушимый луч.
Четверть века назад отгремели бои.
Отболели, отмаялись раны твои.
Но, далёкому мужеству верность храня,
Ты стоишь и молчишь у святого огня.
Ты же выжил, солдат! Хоть сто раз умирал.
Хоть друзей хоронил и хоть насмерть стоял.
Почему же ты замер — на сердце ладонь
И в глазах, как в ручьях, отразился огонь?
Говорят, что не плачет солдат: он — солдат.
И что старые раны к ненастью болят.
Но вчера было солнце! И солнце с утра…
Что ж ты плачешь, солдат, у святого костра?
Оттого, что на солнце сверкает река.
Оттого, что над Волгой летят облака.
Просто больно смотреть — золотятся поля!
Просто горько белеют чубы ковыля.
Посмотри же, солдат, — это юность твоя —
У солдатской могилы стоят сыновья!
Так о чём же ты думаешь, старый солдат?
Или сердце горит? Или раны болят?
Хвастать, милая, не стану —
Знаю сам, что говорю.
С неба звёздочку достану
И на память подарю.
Обо мне все люди скажут:
Сердцем чист и не спесив…
Или я в масштабах ваших
Недостаточно красив?
Мне б ходить не унывая
Мимо вашего села,
Только стёжка полевая
К вам навеки привела.
Ничего не жаль для милой,
И для друга — ничего.
Для чего ж ходить вам мимо,
Мимо взгляда моего?
Я работаю отлично,
Премирован много раз.
Только жаль, что в жизни личной
Очень не хватает вас.
Для такого объясненья
Я стучался к вам в окно —
Пригласить на воскресенье
В девять сорок пять в кино.
Из-за вас, моя черешня,
Ссорюсь я с приятелем.
До чего же климат здешний
На любовь влиятелен!
Я тоскую по соседству
И на расстоянии.
Ах, без вас я, как без сердца,
Жить не в состоянии!
Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России.
Знаешь ты одинокий рассвет,
Знаешь холод осени синий.
По-смешному я сердцем влип,
Я по-глупому мысли занял.
Твой иконный и строгий лик
По часовням висел в рязанях.
Я на эти иконы плевал,
Чтил я грубость и крик в повесе,
А теперь вдруг растут слова
Самых нежных и кротких песен.
Не хочу я лететь в зенит,
Слишком многое телу надо.
Что ж так имя твое звенит,
Словно августовская прохлада?
Я не нищий, ни жалок, ни мал
И умею расслышать за пылом:
С детства нравиться я понимал
Кобелям да степным кобылам.
Потому и себя не сберег
Для тебя, для нее и для этой.
Невеселого счастья залог —
Сумасшедшее сердце поэта.
Потому и грущу, осев,
Словно в листья в глаза косые…
Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России.