Он пел узывно, уличный певец,
Свой голос единя с игрою струнной,
И жалобой, то нежной, то бурунной,
Роняя звуки, точно дождь колец.
Он завладел вниманьем наконец,
И после песни гневной и перунной
Стал бледен, словно призрак сказки лунной,
Как знак давно порвавшихся сердец.
Плывет луна по высоте,
Смахнув с чела туман ревнивый,
И в сладострастной темноте
Шумят ветвистые оливы.Чу, — слышу звуки вдалеке!
Там, под балконом, близ ограды,
Поют — и эхо по реке
Несет аккорды серенады.И звуки, стройные сыны
Звончатой лиры Аполлона,
Несут владычице балкона
На ложе пламенные сны.Луна плывет, река дрожит,
У купца — товаром трещат лобазы,
Лишь скидывай засов, покричи пять минут:
— Алмазы! Лучшие, свежие алмазы!
И покупатели ордой потекут.Девушка дождется лунного часа.
Выйдет на площадь, где прохожий част,
И груди, как розовые чаши мяса,
Ценителю длительной дрожи продаст.Священник покажется толстый, хороший,
На груди с большим крестом,
И у прихожан обменяет на гроши
Свое интервью с Христом.Ну, а поэту? Кто купит муки,
Листья осенние, цвета дрожжей и печали,
Полем, безрадостным полем летят из-за дали…
Листья осенние скорби моей, моей боли
В сердце летят неустанно, покорные горестной доле.
Назад и вперед… назад и вперед…
Ветер свистит, ветер ревет,
Тучи он рвет —
Тучи, летящие пеплом.
Что день, то сердце все усталей
Стучит в груди; что день, в глазах —
Тусклей наряд зеленых далей
И шум и смутный звон в ушах;
Все чаще безотчетно давит,
Со дна вставая, душу грусть,
И песнь, как смерть от дум избавит,
Пропеть я мог бы наизусть.
Так что ж! Еще работы много,
И все не кончен трудный путь.
Бодро выставь грудь младую
Мощь и крепость юных плеч!
Облекись в броню стальную!
Прицепи булатный меч!
Сердцем, преданным надежде,
В даль грядущего взгляни,
И о том, что было прежде,
Мне с тобой напомяни! Да вскипит фиал заздравной —
И привет стране родной,
Нашей Руси православной,
Как много слез, какое горе
В запасе на сердечном дне!
Так ужасы таятся в море,
В его пучинной глубине.
При ясном дне и сердце ясно,
И море чисто, как стекло:
Все так приветно-безопасно,
Все так улыбчиво-светло.
Томно сердце замирает,
Дорогая, всякой час,
Всякой час мой дух страдает
От твоих прелестных глаз.
О! глаза вы мне прелестны,
Я смертельно в вас влюблен,
Вам и муки все известны,
В них я вами привлечен.
Е. П. ГРЕБЕНКЕ.
Скажи мне всю правду, мой добрый, мой милый,
Что с сердцем мне делать, когда заболит,
Застонет, забьется с удвоенной силой
И станет без устали плакать и ныть?
Когда неисходное горе но воле,
Как терн, тебе сердце в куски изорвет,
И ты, как сухое перекати-поле,
Не знаешь куда тебя ветер несет?
Увы, ты ответишь: скосивши былинку —
К ласточке
О ласточка любезна!
Ты всякую весну
Гнездо себе свиваешь:
Но к зи́ме иль на Нил,
Иль к Мемфису летишь;
В моем же сердце вечно
Любовь гнездо свила,
И в нем с тех пор выводит
По всякий час детей.
«Любовь к тебе была б тебе тюрьмой:
Лишь в безграничном женщины — граница».
Как тут любить? И вот Дубровник снится,
Возникший за вспененною кормой.
Ах, этой жизни скучен ход прямой,
И так желанна сердцу небылица:
Пусть зазвучит оркестр, века немой,
Минувшим пусть заполнится страница.
Этот ад, этот сад, этот зоо —
там, где лебеди и зоосад,
на прицеле всеобщего взора
два гепарда, обнявшись, лежат.Шерстью в шерсть,
плотью в плоть проникая,
сердцем втиснувшись в сердце — века
два гепарда лежат. О, какая,
два гепарда, какая тоска! Смотрит глаз в золотой, безвоздушный,
равный глаз безысходной любви.
На потеху толпе простодушной
Язык оригинала: французский. Название в оригинале: L’Иdéal.—Из цикла «Жизнь души», сб. «Стансы и поэмы». Источник: Век Перевода
Сюлли-Прюдом
Идеал
Бледна луна в равнине неба ясной,
Сияют звезды, спит земля в тиши,
И реет мира дух, и в глубине души
Мне виден лучший свет иной звезды прекрасной.
Звезды невидимой, чей блеск в стране иной
Сердцам другим златые сны вещает
И в чудном мире грез незримо обитает
Скрежещут якорные звенья,
Вперед, крылатое жилье!
Покрепче чем благословенье
С тобой — веление мое! Мужайся, корабельщик юный!
Вперед в лазоревую рожь!
Ты больше нежели Фортуну —
Ты сердце Цезаря везешь! Смирит лазоревую ярость
Ресниц моих — единый взмах!
Дыханием надут твой парус
И не нуждается в ветрах! Обветренные руки стиснув,
«Дай сердце мне твое неразделенным»,
Сказала Тариэлю Нэстан-Джар.
И столько было в ней глубоких чар,
Что только ею он пребыл зажженным.
Лишь ей он был растерзанным, взметенным,
Лишь к Нэстан-Дарэджан был весь пожар.
Лишь молния стремит такой удар,
Что ей нельзя не быть испепеленным.
Там, где сон царит глубокий,
Сон могильный, без конца,
Где живого нет лица,
Слышен голос одинокий
Позабытого певца.
Как в цветущие дни лета
Не доходит до гробов
Голос жизни, ропот света,
Так свободный стих поэта,
В болезни сердца мыслю о Тебе:
Ты близ меня проходишь в сновиденьях,
Но я покорен року и судьбе,
Не смея высказать горячие моленья.
О, неужели утро жизни вешней
Когда-нибудь взойдет в душе моей?
Могу ли думать я о радости нездешней
Щедрот Твоих и благости Твоей?
Солнце красное, о прекрасное,
Что ты тратишь блеск в глубине лесов?
Месяц, дум святых полунощный друг,
Что играешь ты над пучиною?
Ах! уж нет того, чем душа цвела,
Миновало всё — всё тоска взяла! Ветры буйные — морю синему,
Росы свежие — полевым цветам,
Горе тайное — сердцу бедному! Песни слышу я удалых жнецов,
Невеселые, всё унывные;
Пляски вижу я молодых красот, —
Мысли священныя, жальте
Жалами медленных ос!
В этой толпе неисчетной,
Здесь, на вечернем асфальте,
Дух мой упорный возрос.
В этой толпе неисчетной
Что я? — лишь отзвук других.
Чуткое сердце трепещет:
Стон вековой, безотчетный
Вот вам Барбье, — его стихи
Облиты желчью непритворной,
Он современные грехи
Рисует краской самой черной;
Он не умеет так, как мы,
Льстецы слепые мнений века,
Хвалить развратные умы
И заблужденья человека.
Богобоязненный пророк,
Неподкупной ничем свидетель,
Самое горькое на свете состояние — одиночество,
Самое длинное на свете расстояние — то, что одолеть не хочется,
Самые злые на свете слова — «я тебя не люблю»,
Самое страшное, если ложь права, а надежда равна нулю.
Самое трудное-это ожидание конца любви,
Ты ушел, как улыбка с лица, а сердце считает шаги твои.
И все-таки я хочу самого страшного,
Самого неистового хочу.
Пусть мне будет беда вчерашняя
И счастье завтрашнее по плечу.
Календарей для сердца нет,
Все отдано судьбе на милость.
Так с Тютчевым на склоне лет
То необычное случилось,
О чем писал он наугад,
Когда был влюбчив, легкомыслен,
Когда, исправный, дипломат,
Был к хаоса жрецам причислен.
Он знал и молодым, что страсть
Не треск, не звезды фейерверка,
Воображению достойное жилище,
Живей Террайля, пламенней Дюма!
О, сколько в нем разнообразной пищи
Для сердца нежного, для трезвого ума.Разбойники невинность угнетают.
День загорается. Нисходит тьма.
На воздух ослепительно взлетают
Шестиэтажные огромные дома.Седой залив отребья скал полощет.
Мир с дирижабля — пестрая канва.
Автомобили. Полисмэны. Тещи.
Роскошны тропики, Гренландия мертва… Да, здесь, на светлом трепетном экране,
Помню, помню: вечер нежный;
За окном простор безмолвный;
Белой яблони цветы;
Взор твой, милый, неизбежный,
Миги катятся, как волны,
В целом мире— я и ты.
Помню, помню! это было, —
Словно в пропасти глубокой,
Да, пятнадцать лет назад!
Время птицей легкокрылой
{Первое стихотворение, написано восьмиклассником Володей Высоцким 8 марта 1953 г. на смерть И.В. Сталина}Опоясана трауром лент,
Погрузилась в молчанье Москва,
Глубока её скорбь о вожде,
Сердце болью сжимает тоска.Я иду средь потока людей,
Горе сердце сковало моё,
Я иду, чтоб взглянуть поскорей
На вождя дорогого чело… Жжёт глаза мои страшный огонь,
И не верю я чёрной беде,
Давит грудь несмолкаемый стон,
Плачет сердце о мудром вожде.Разливается траурный марш,
О ты, ночь моя, ноченька,
Ночь ты лунная, ночь морозная,
Как тревожишь ты сердце томное,
Сердце томное — безнадежное! Страшно мне: мой уголок,
Как могила, вкруг чернеет;
Разведу я огонек —
Дуб трещит и пламенеет,
Свет багровый на стенах
Чудно зыблется в очах;
И дохнуть не смею я, —
Если в сердце ты ранен смертельно,
Если слезы струятся ручьем,
Если горе твое беспредельно —
Пусть никто не узнает о нем.
Бремя тяжкой, томительной муки
Глубоко от людей схорони,
Пусть рыданий безумные звуки
От тебя не услышат они.
Дмитревский, что я зрел! Колико я смущался,
Когда в тебе Синав несчастный унывал!
Я все его беды своими называл,
Твоею страстию встревожен, восхищался,
И купно я с тобой любил и уповал.
Как был Ильменой ты смущен неизреченно,
Так было и мое тем чувство огорченно.
Ты страсти все свои во мне производил:
Ты вел меня с собой из страха в упованье,
Из ярости в любовь и из любви в стенанье;
Когда весенняя улыбка
Чело природы озарит,
Когда в дыхании зефира
Прольется сладость и восторг,
Сильней сердца в груди забьются
И кровь любовью закипит,
Когда в врагах мы узрим братьев
И в их обятиях прольем
Слезу прощенья, примиренья,—
Короли, и валеты, и тройки!
Вы так ласково тешите ум:
От уверенно-зыбкой постройки
До тоскливо замедленных дум
Вы так ласково тешите ум,
Короли, и валеты, и тройки! В вашей смене, дразнящей сердца,
В вашем быстро мелькающем крапе
Счастье дочери, имя отца,
Слово чести, поставленной на-пе,
В вашем быстро мелькающем крапе,
Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это — другая.
Это значит… сырая земля.
Это значит, дубы-нелюдимы
Надо мною грустят в тишине,
А такую разлуку с любимой
Ты простишь вместе с родиной мне.
Запах леса и болота,
полночь, ветер ледяной…
Самолеты, самолеты
пролетают надо мной.Пролетают рейсом поздним,
рассекают звездный плес,
пригибают ревом грозным
ветки тоненьких берез.Полустанок в черном поле,
глаз совиный фонаря…
Сердце бродит, как слепое,
в поле без поводыря.Обступает темень плотно,
Lumen coeli, sancta rosa! *
Иерихонская роза цветет только раз,
Но не все ее видят цветенье:
Ее чудо открыто для набожных глаз,
Для сердец, перешедших сомненье.
Когда сделал Господь человека земли
Сопричастником жизни всемирной,
Эту розу волхвы в Вифлеем принесли
Погода такая,
что маю впору.
Май —
ерунда.
Настоящее лето.
Радуешься всему:
носильщику,
контролеру
билетов.
Руку
Нет, я не знаю, как придется
тебя на битву провожать,
как вдруг дыханье оборвется,
как за конем твоим бежать…
И где придется нам проститься,
где мы расстанемся с тобой:
на перепутье в поле чистом
иль у заставы городской?
Сигнал ли огненный взовьется,
иль просто скажет командир: