* * *
Мы все у рыбачьего дома
Уселися шумной толпой.
К вечернему ясному небу
Туман поднимался морской.
Высокий маяк засветился,
Должно быть, огни там зажгли.
Как призрак туманный, пред нами
Корабль показался вдали.
А мы говорили о буре,
О том, как матросы живут,
То в страхе, то с песней находят,
Меж небом и морем приют.
Какие есть люди и нравы,
Как мир бесконечно широк,
Как полны загадок волшебных
И Север и дальний Восток.
У светлого, звонкого Ганга
Деревья-гиганты цветут,
Прекрасные, кроткие люди
Пред лотосом гимны поют.
В Лапландии грязные люди
На корточках важно сидят,
Варят себе рыбу, в лачугах,
Варят, и кричат, и визжат.
Но вот наступило молчанье,
И каждый невольно вздохнул.
И дальний корабль одинокий
В тумане морском потонул.
Тусклый луч блестит на олове,
мокрых вмятинах ковша…
Чуть поваркивают голуби,
белым веером шурша.
Запрокидывают голову,
брызжут солнечной водой,
бродят взад-вперед по желобу
тропкой скользкой и крутой.
Бродят сонные и важные,
грудки выгнуты в дугу,
и блестят глаза их влажные,
как брусника на снегу.
Сад поник под зноем парящим,
небо — синьки голубей…
— Ты возьми меня в товарищи,
дай потрогать голубей. —
Верно, день тот был удачливым
ты ответил: — Ладно, лезь… —
Дребезжать ступеньки начали,
загремела гулко жесть…
Мне расти мальчишкой надо бы
у мальчишек больше льгот…
А на крыше — пекло адово,
сквозь подошвы ноги жжет.
Целый час с тобой стояли мы
(неужели наяву?),
птицы в небо шли спиралями,
упирались в синеву…
Воркованье голубиное,
смятый ковш, в ковше — вода…
А часы-то в детстве длинные —
и такие же года.
Кто их знал, что так прокатятся,
птичьей стайкой отсверкав…
Я ли это — в белом платьице,
с белым голубем в руках?
За синим морем — корабли,
За синим морем — много неба.
И есть земля —
И нет земли,
И есть хлеба —
И нету хлеба.
В тяжелых лапах короля
Зажаты небо и земля.
За синим морем — день свежей.
Но холод жгут,
Но тушат жары
Вершины светлых этажей,
Долины солнечных бульваров.
Да горе в том, что там и тут
Одни богатые живут.
У нас — особая земля.
И все у нас — особо как-то!
Мы раз под осень — короля
Спустили любоваться шахтой.
И к черту!
Вместе с королем
Спустили весь наследный дом.
За синим морем — короли.
Туман еще за синим морем.
И к нам приходят корабли
Учиться расправляться с горем.
Привет!
Мы рады научить
Для нужных битв мечи точить!
Воздух пьян на один процент;
Небо синей, чем глобус.
Через окраину, через центр
Проносит меня автобус.
Солнце летит со всех сторон,
И вода закипает в шинах.
Кондуктор вежлив, как будто он
На собственных именинах.
Автобус от солнца и от весны
Как золотая клетка.
Но вы по-декабрьски еще грустны,
Моя дорогая соседка.
Прислушайтесь к сердцу, там снова ток,
Там уж не так пусто.
Там потихоньку дают росток
Отзимовавшие чувства.
Там раскиданы по углам
Промахи и ошибки.
Весна ожидает сегодня там
Пропуска от улыбки.
И соседка, бросая кивок головы,
Улыбается мне неловко.
И нас оставляет в конце Москвы
Автобусная остановка.
Мы здесь отдыхаем, мы здесь вдвоем,
Здесь уж не так гулко,
На здании синим цветет огнем
Фамилия переулка.
Воздушная пена шипит в груди
И бродит по венам пьяным,
И небо живет, небо гудит,
Заряженное аэропланом.
Но это не финиш, это не цель,
Это минута старта.
Движенье, солнце, капель
И половина марта.
Коль судьба определила
Нам в разлуке дни вести,
Покоримся небу, Лила! —
Друг, души моей, прости!
Дай же руку на прощанье,
На тоску грядущих лет;
Парка горе и страданье
С нитью жизни пресечет,
К тем селеньям безопасным
Наши души воспарят,
Где под небом вечно ясным
Дни весенние летят;
Где лишь мирты зеленеют,
Ручейки светлей текут;
Бурны ветры дуть не смеют,
Птички сладостней поют:
Там унылый и несчастный
Безотрадных слез не льет;
И любовник верный, страстный
Жизнь с подругою ведеь;
Там Фаон неубегает
Сафо нежныя следов;
Там Петрарка обнимает
Тень Лауры y брегов;
И в невинной пылкой страсти
С Елоизой Абелард,
Нестрашась тиранской власти,
Счастьем делятся стократ!
Там, о Лила! в мирной сени,
Посреди златых полей,
Будут вместе наши тени
Наслаждаться благом дней!
Когда случалось, очень часто,
Мне проходить перед тобой,
С одною башнею стоял ты —
Полуоконченный, хромой!
Днем, как по книге, по тебе я
О давнем времени читал;
Безмолвный мир твоих фигурок
Собою текст изображал.
Днем в отворявшиеся двери
Народ входил и выходил;
Обедня шла и ты органом
Как бы из груди голосил.
Все это двигалось и жило,
И даже род надгробных плит,
Казалось мне, со стен отвесных
В латинских текстах говорит.
А ночью — двери закрывались,
Фигурки гибли с темнотой,
С одною башнею стоял ты —
Отвсюду запертый, немой!
И башня, как огромный палец
На титанической руке,
Писала что-то в небе темном
На незнакомом языке!
Не башня двигалась, но — тучи...
И небо, на оси вертясь,
Принявши буквы, уносило
Их неразгаданную связь...
Д. С. МережковскомуЛегкою игрою низводящий радугу на землю,
Раздробивший непреклонность слитных змиевых речей,
Мой алмаз, горящий ярко беспредельностью лучей,
Я твоим вещаньям вещим, многоцветный светоч, внемлю.
Злой дракон горит и блещет, ослепляя зоркий глаз.
Льётся с неба свет его, торжественно-прямой и белый, —
Но его я не прославлю, — я пред ним поставлю смелый,
Огранённый, но свободный и холодный мой алмаз.
Посмотрите, — разбежались, развизжались бесенята,
Так и блещут, и трепещут, — огоньки и угольки, —
Синий, красный и зелёный, быстры, зыбки и легки.
Но не бойтесь, успокойтесь, — знайте, наше место свято,
И простите бесенятам ложь их зыбкую и дрожь.
Злой дракон не знает правды и открыть её не может.
Он волнует и тревожит, и томленья наши множит,
Но в глаза взглянуть не смеет, потому что весь он — ложь.
Все лучи похитив с неба, лишь один царить он хочет.
Многоцветный праздник жизни он таит от наших глаз,
В яркой маске лик свой кроет, стрелы пламенные точит, —
Но хитросплетенье злое разлагает мой алмаз.
Напрасно покидал страну моих отцов,
Друзей души, блестящие искусства;
И в шуме грозных битв, под тению шатров,
Старался усыпить встревоженные чувства.
Ах! небо чуждое не лечит сердца ран!
Напрасно я скитался
Из края в край, и грозный океан
Кругом меня роптал и волновался;
Напрасно от брегов пленительных Невы
Отторженный судьбою,
Я снова посещал развалины Москвы,
Москвы, где я дышал свободою прямою!
Напрасно я спешил от северных степей,
Холодным солнцем освещенных,
В страну, где Тирас бьет излучистой струей,
Сверкая между гор, Церерой позлащенных,
И древние поит народов племена.
Напрасно: всюду мысль преследует одна
О милой, сердцу незабвенной,
Которой имя мне священно,
Которой взор один лазоревых очей
Все — неба на земле блаженства отверзает,
И слово, звук один, прелестный звук речей,
Меня мертвит и оживляет.
Из-за леса, где в темно-зеленом
Ярко-красным вспыхнули осины,
Вышел в небо к югу заостренный,
Вожаком ведомый клин гусиный.По низинам плавали туманы,
Серебрясь под солнцем невеселым,
Гуси шли в неведомые страны,
Пролетая северные села.В их крови певучий и тревожный
Ветер странствий, вольного полета.
Впереди закатные болота,
Тишина ночлегов осторожных.Или в час, как только рассвело,
Полнаперстка дроби под крыло.
И повиснут крылья, а пока
Легок взмах широкого крыла.Гуси шли, и голос вожака
Долетел до нашего села.А у нас на маленьком дворе,
Сельской птицы гордость и краса,
Тихо жил и к празднику жирел
Краснолобый медленный гусак.
По деревне шлялся и доволен
Был своею участью и волей.Но теперь от крика вожака
В ожиревшем сердце гусака
Дрогнул ветер странствий и полета,
И гусак рванулся за ворота.
И, ломая крылья о дорогу,
Затрубил свободу и тревогу.Но, роняя белое перо,
Неуклюже ноги волоча,
На задах, за низеньким двором
Он упал на кучу кирпича.А на юге в небе светло-синем
Таял зов, на крыльях уносимый.
Полдень жжет. Иду я в гору…
Каменистыя громады!
Нет нигде отрады взору
И для сердца нет отрады.
Тяжелее—путь песчаный,
Смены нет камням и зною,
От акаций запах пряный
Разливается волною.
По дороге каменистой,
Поднимая за собою
Тучу пыли золотистой,
Побрели волы с арбою.
Коростель неугомонный
Все твердит мотив знакомый,
Ум охвачен полусонной,
Непонятною истомой.
Шаг еще—и полной грудью
Вновь дышу я на вершине,
И к безмолвью и к безлюдью
Всей душой я рвуся ныне.
Здесь стихает гул нестройный,
Отзвук шума городскаго,
Величавый и спокойный—
Вижу я Кавказ былого.
Небо, горы… Над пустыней
Пар клубится из расщелин,
Вьется он в лазури синей,
Как куренья из молелен.
Где раздоры? Где насилья?
Где борьба за крохи хлеба?
Дух людской, расправив крылья,
Как орел, уходит в небо!
Где вы, вспышки вдохновений?
Где вы, страстные мечты?
Где ты, праздник песнопений
В честь верховной красоты?
Все исчезло: нет царицы,
Для кого в ночной тиши
Стройный глаз моей цевницы
Разливался от души.
Тщетно жадный взор мой бродит
Между прелестей: на зов
К сердцу снова не приходит
Своенравная любовь,
А когда — то в неге праздной
Забывая целый мир,
Я покорно, безотказно
К ней летел на званый пир!
Пил — пил много — пил, не споря, —
Подавала ль мне она
Чашу гибели и горя,
Шире неба, глубже моря —
Выпивал я все до дна! Незабвенные мученья!
Вас давно ль я выносил
И у неба охлажденья
Будто милости просил,
И в томленьях стал проклятья
На тяжелый свой удел,
И от сердца оторвать я
Цепи жгучие хотел?
Что ж? — Я снова той же доли
У судьбы прошу моей;
Я опять прошу неволи,
Я опять ищу цепей;
И, быть может, их найду я,
Ими сердце обверну,
Их к душе моей прижму я —
И опять их прокляну!
Запорожская дружина дней былых была прекрасна,
В ней товарищи носились за врагами по степям.
Не жалели, не смущались, и одно им было ясно:
Это небо — наше небо, эти степи — служат нам.
И, сменивши клики брани на безумие попойки,
Братским смехом запорожцы озаряли светлый час.
И по степи точно мчались чьи-то бешеные тройки,
Это отзвуки веселья колдовали там для нас.
Колдовали и звенели. Напевали: Время минет.
Замолчат курганы наши. Будем в ветре мы как пыль.
Но в потомках наша память да не меркнет, да не стынет, —
Слышу, деды-запорожцы, мне звенит о вас ковыль.
Запорожская дружина нас, познавших силу света,
Нас, чей гордый лозунг — утро вечно-юного лица,
Да пребудет неизменной, как звенящий стих Поэта,
Да пребудет полновластной, как победный клик Певца.
Широко раскинулся ветвями,
Чуждый неба, звуков и лучей,
Целый лес кораллов под волнами,
В глубине тропических морей.
Миллионам тружеников вечных —
Колыбель, могила и приют,
Дивный плод усилий бесконечных,
Этот мир полипы создают.
Каждый род — ступень для жизни новой —
Будет смертью в камень превращен,
Чтобы лечь незыблемой основой
Поколеньям будущих времен;
И встает из бездны океана,
И растет коралловый узор;
Презирая натиск урагана,
Он стремится к небу на простор,
Он вознесся кружевом пурпурным,
Исполинской чащею ветвей
В полусвете мягком и лазурном
Преломленных, трепетных лучей.
Час придет — и гордо над волнами,
Раздробив их влажный изумруд,
Новый остров, созданный веками,
С торжеством кораллы вознесут…
О, пускай в глухой и темной доле,
Как полип, ничтожен я и слаб, —
Я могуч святою жаждой воли,
Утомленный труженик и раб!
Там, за далью, вижу я: над нами
Новый рай, лучами весь облит,
Новый остров, созданный веками,
Высоко над бездною царит.
С глубокою думой
Гляжу я на небо,
Где, в темной лазури,
Так ярко сверкают
Планет мириады.
Чья мощная сила
Вращает их чудно
В таинственной сфере?
Когда и откуда
Тела их начало
Свое получили?
Какие в составе
Их тел неизвестных
Основою жизни
Положены части?
Какое имеют
Они назначенье
И кто бытия их
Всесильный виновник?
Уж много минуло
Суровых столетий;
Как легкие тени,
Исчезли народы,
Но так же, как прежде,
Прекрасна природа,
И нету песчинки,
Нет капли ничтожной,
Ненужной в системе
Всего мирозданья;
В ней все служит к цели,
Для нас непонятной…
И пусть остается
Во мраке глубоком
Великая тайна
Начала творений;
Не ясно ль я вижу
Печать дивной силы
На всем, что доступно
Уму человека
И что существует
Так долго и стройно,
Всегда совершая
Процесс своей жизни
По общему смыслу
Законов природы;
И как мне поверить
Иль даже подумать,
Чтоб случай бессильный
Был первой причиной
Начала, законов
Движенья и жизни
Обширной Вселенной?
Старый дуб, словно прутик, сгибаю,
Достаю в синем небе орла.
Я один колоброжу, гуляю,
Гогочу, как лихая орда.Я хозяин заброшенных хижин,
Что мелькают в лесу кое-где.
Осторожный и стройный, как хищник,
Жадно я припадаю к еде.Мне повадно и в стужу и в ветер
Здесь бродить и ступать тяжело.
Этот лес — словно шкура медведя,
Так в нем густо, темно и тепло.Я охотник. С тяжелою ношей
Прихожу и сажусь у огня.
Я смеюсь этой темною ночью,
Я один — и довольно с меня! Сказки сказываю до рассвета
И пою. А кому — никому!
Я себе открываю все это,
Я-то все рассужу и пойму.Я по бору хожу. Слава бору!
Город — там, где отроги темны,
Мне не видно его. Слава богу!
Даже ветер с другой стороны! Только облако в небе. Да эхо.
Да рассвет предстоящего дня.
Лишь одно только облако это, —
Нет знакомых других у меня! С длинным посохом, долгие годы,
Одинокий и вечный старик,
Я брожу. И как крепость свободы,
В чаще леса мой домик стоит!
Небо четко, небо сине,
Жгучий луч палит поля;
Смутно жаждущей пустыней
Простирается земля;
Губы веющего ветра
Ищут, что поцеловать…
Низойди в свой мир, Деметра,
Воззови уснувших, мать!
Глыбы взрыхленные черны,
Их вспоил весенний снег.
Где вы, дремлющие зерна,
Замышляйте свой побег!
Званы вы на пир вселенной!
Стебли к солнцу устремя,
К жизни новой, совершенной,
Воскресайте, озимя!
И в душе за ночью зимней
Тоже — свет, и тоже — тишь.
Что ж, душа, в весеннем гимне
Ты проснуться не спешишь?
Как засеянное поле
Простираются мечты,
И в огнистом ореоле
Солнце смотрит с высоты.
Брошен был порой осенней
И в тебя богатый сев, —
Зерна страсти и мучений,
Всколоситесь как напев!
Время вам в движеньях метра
Прозвучать и проблистать.
Низойди в свой мир, Деметра,
Воззови к уснувшим, мать!
На русском Парнасе есть лира;
Струнами ей — солнца лучи,
Их звукам внимает полмира:
Пред ними сам гром замолчи!
И в черную тучу главою
Небрежно уперлась она;
Могучий утес — под стопою,
У ног его стонет волна.
Два мужа на лире гремели,
Гремели могучей рукой;
К ним звуки от неба слетели
И приняли образ земной.
Один был старик величавый:
Он мощно на лире бряцал.
Венцом немерцающей славы
Поэта мир хладный венчал.
Другой был любимый сын Феба:
Он песни допеть не успел,
И в светлой обители неба
Уж исповедь сердца допел.
Певец тот был славен и молод:
Он песнею смертных увлек,
И мира безжизненный холод
В волшебные звуки облек.
Угасли! В святые селенья
Умчавшись, с собой унесли
И лиру, одно утешенье
Средь бурь и волнений земли!..
Ветка в стакане горячим следом
прямо из комнат в поля вела,
с громом и с градом, с пролитым летом,
с песней ночною вокруг села.Запах заспорил с книгой и с другом,
свежесть изрезала разум и дом;
тщетно гремела улицы ругань —
вечер был связан и в чащу ведом.Молния молча, в тучах мелькая,
к окнам манила, к себе звала:
«Миленький, выйди! Не высока я.
Хочешь, ударюсь о край стола?! Миленький, вырвись из-под подушек,
комнат и споров, строчек и ран,
иначе — ветром будет задушен
город за пойманный мой майоран! Иначе — трубам в небе коптиться,
яблокам блекнуть в твоем саду.
Разве не чуешь? Я же — жар-птица —
в клетку стальную не попаду! Город закурен, грязен и горек,
шелест безлиствен в лавках менял.
Миленький, выбеги на пригорок,
лестниц не круче! Лови меня!»Блеском стрельнула белее мела
белого моря в небе волна!..
Город и говор — всё онемело,
всё обольнула пламенней льна.Я изловчился: ремень на привод,
пар из сирены… Сказка проста:
в громе и в граде прянула криво,
в пальцах шипит — перо от хвоста!
За горами за дольними
Там Небо беззвездное,
За горами за дольними
Есть Море железное
Путь в Море бесследный,
Есть в Море столб медный,
На столбе том чугунный Пастух,
От всех он живых вдали,
До Неба тот столб от Земли,
На Восток и на Запад чугунный Пастух
Говорит, размышляя вслух.
У того Пастуха убедителен вид,
Он, заповедуя, детям своим говорит: —
Железу, булату, синему, красному,
Меди и стали,
Свинцу,
Серебру, золоту, ценному камню прекрасному,
Стрелам и пищали,
Борцам заурядным, кулачным, и чудо-борцу,
Великий дает им завет
Вы все, увидавшие свет,
Железо, каменья, свинец,
Другие металлы, узнайте теперь свой конец,
В мать свою Землю сокройтесь, в глубины Молчанья великого,
В безгласную Ночь,
От лица светлоликого
Прочь!
Пищалям, кинжалу, ножу, топору —
Кровавую кончить игру,
Пусть на луке застынет навек тетива.
Крепче кольчуги и тверже булата
Воля, что сжата
В эти слова,
Я их замыкаю замками, и ключ
Бросаю под Камень горюч,
На дно,
В железное Море. Да будет отныне решенье мое свершено!
Нет! При распре духа с телом,
Между верою и знаньем,
Невозможно мне быть целым,
Гармоническим созданьем. Спорных сил разорван властью,
Я являюсь, весь в лоскутьях,
Там и здесь — отрывком, частью,
И теряюсь на распутьях. Полн заботами с рассвета
О жилище да о хлебе
Слышу голос: ‘Брось все это!
Помышляй о божьем деле! ‘ Там внушает мне другое
Наших знаний окаянство:
Небо! … Что оно? Пустое
Беспредельное пространство. Там, быть может, все нелепо,
Как и здесь! А тут иное
Вновь я слышу: ‘Веруй слепо
И отвергни все земное! Божьих птиц, что в небе реют.
Кормит госпола десница:
Птицы ж те не жнут не сеют’.
Это так — да я не птица. Воробья хранит всевышний;
Воробей на ветку сядет
И клюет чужие вишни;
Клюнь-ка смертный: скажут крадет Вот, терплю я все лишенья,
Жесткой все иду дорогой,
Дохожу до наслажденья —
Говорят: ‘Грешно; не трогай! Смерть придет — и что здесь больн,
Там тебе отрадой станет’.
Так!.. Да думаю невольно:
А как смерть меня обманет?
Есть на севере хороший городок,
Он в лесах суровых северных залег.
Русская метелица там кружит, поет,
Там моя подруженька, душенька живет.
Письмоносец, ей в окошко постучи,
Письмецо мое заветное вручи!
Принимайте весточку с дальней стороны,
С поля битвы жаркого, с мировой войны!
Слышишь, милая, далекая моя,
Защищаем мы родимые края!
В ноченьки морозные, в ясные деньки
В бой выходят грозные красные полки.
Мы захватчиков-фашистов разобьем,
С красным знаменем по Родине пройдем.
А война окончится и настанет срок, —
Ворочусь я в северный милый городок.
Я по небу, небу синему промчусь,
Прямо к милому окошку опущусь,
Постучусь в окошечко, и душа замрет...
Выходи, красавица, друг любезный ждет!
Есть на севере хороший городок,
Он в лесах суровых северных залег.
Русская метелица там кружит, поет,
Там моя подруженька, душенька живет.
Всему внимая чутким ухом,
— Так недоступна! Так нежна! —
Она была лицом и духом
Во всем джигитка и княжна.
Ей все казались странно-грубы:
Скрывая взор в тени углов,
Она без слов кривила губы
И ночью плакала без слов.
Бледнея гасли в небе зори,
Темнел огромный дортуар;
Ей снилось розовое Гори
В тени развесистых чинар…
Ах, не растет маслины ветка
Вдали от склона, где цвела!
И вот весной раскрылась клетка,
Метнулись в небо два крыла.
Как восковые — ручки, лобик,
На бледном личике — вопрос.
Тонул нарядно-белый гробик
В волнах душистых тубероз.
Умолкло сердце, что боролось…
Вокруг лампады, образа…
А был красив гортанный голос!
А были пламенны глаза!
Смерть окончанье — лишь рассказа,
За гробом радость глубока.
Да будет девочке с Кавказа
Земля холодная легка!
Порвалась тоненькая нитка,
Испепелив, угас пожар…
Спи с миром, пленница-джигитка,
Спи с миром, крошка-сазандар.
Как наши радости убоги
Душе, что мукой зажжена!
О да, тебя любили боги,
Светло-надменная княжна!
Мне плакать хочется, а плакать в мире стыдно,
Увидят люди — осмеют
И с едкой клеветой, с улыбкою обидной
Притворством слезы назовут.
О, горько жить, о, трудно пережить измену
Того, чем сладко было жить!..
Из чаши радостей я пил одну лишь пену,
Она мешала нектар пить…
Так прочь, прочь, чаша всех надежд и упований!
Не принесла мне счастья ты;
Меня сгубила ты; ты в чары ожиданий
Втравила тщетные мечты…
Я небу покорюсь… возьму другую чашу,
С ней съединю судьбу свою;
Не суетных надежд ее венком украшу —
Могильным плющем обовью.
И если слезы даст, по милости великой,
Бог в утешение мое,
Презря и суд глупца, и хохот черни дикой,
Наполню ими я ее.
И в день, когда совсем преполненная чаша
Ни капли боле не вместит,
Скажу «прощай» мятежной жизни нашей,
И дух мой в небо воспарит.
Там стану с ней, чужд черной ризы праха,
Все раны сердца обнажу
И у царя Судеб, как должного, без страха,
За них награды попрошу.
Полдень жжет. Иду я в гору…
Каменистые громады!
Нет нигде отрады взору
И для сердца нет отрады.
Тяжелее — путь песчаный,
Смены нет камням и зною,
От акаций запах пряный
Разливается волною.
По дороге каменистой,
Поднимая за собою
Тучу пыли золотистой,
Побрели волы с арбою.
Коростель неугомонный
Все твердит мотив знакомый,
Ум охвачен полусонной,
Непонятною истомой.
Шаг еще — и полной грудью
Вновь дышу я на вершине,
И к безмолвью и к безлюдью
Всей душой я рвуся ныне.
Здесь стихает гул нестройный,
Отзвук шума городского,
Величавый и спокойный —
Вижу я Кавказ былого.
Небо, горы… Над пустыней
Пар клубится из расщелин,
Вьется он в лазури синей,
Как куренья из молелен.
Где раздоры? Где насилья?
Где борьба за крохи хлеба?
Дух людской, расправив крылья,
Как орел, уходит в небо!
Тихо проносится ночь благовонная,
Мир, внемля Богу, молчит,
В роще одной лишь осинка бессонная,
Листья колебля, шумит.
К ней прислоня свои ветви тяжелые,
Дремлет дубок молодой,
Видит он сны не совсем-то веселые
Возле подруги ночной.
«Спи!» — ему шепчет осинка тревожная,—
«Спи, мой дубок молодой!
Бури опасны; но я, осторожная,
Буду беречь твой покой».
«Снились мне бури, наш край посетившие»,—
Молвил дубок молодой,—
«Снилось мне, будто деревья подгнившие
Сломаны бурей ночной…
Снилось, под бурями вырос высоко я,
Выше столетних дубов;
Видел свободно я небо далекое,
Блеск заревых облаков.
Видел, как на небе тихо сплетаются
Звезды в узор золотой,
И говорят, что они загораются
С тем, чтоб беречь мой покой».
Так говорил он, — но вновь засыпающий,
Словно задумался он;
Листьев осиновых шепот ласкающий
Вновь погрузил его в сон.
Над синим портом — серые руины,
Остатки древней греческой тюрьмы.
На юг — морские зыбкие равнины,
На север — голые холмы.
В проломах стен — корявые оливы
И дереза, сопутница руин,
А под стенами — красные обрывы
И волн густой аквамарин.
Угрюмо здесь, в сырых подземных кельях,
Но весело тревожить сон темниц,
Перекликаться с эхом в подземельях
И видеть небо из бойниц!
Давно октябрь, но не уходит лето:
Уж на холмах желтеет шелк травы,
Но воздух чист — и сколько в небе света,
А в море нежной синевы!
И тихи, тихи старые руины.
И целый день, под мерный шум валов,
Слежу я в море парус бригантины,
А в небесах — круги орлов.
И усыпляет моря шум атласный.
И кажется, что в мире жизни нет:
Есть только блеск, лазурь и воздух ясный,
Простор, молчание и свет.
Младый Рогер свой острый меч берет:
За веру, честь и родину сразиться!
Готов он в бой… но к милой он идет:
В последний раз с прекрасною проститься.
«Не плачь: над нами щит творца;
Еще нас небо не забыло;
Я буду верен до конца
Свободе, мужеству и милой».Сказал, свой шлем надвинул, поскакал;
Дружина с ним; кипят сердца их боем;
И скоро строй неустрашимых стал
Перед врагов необозримым строем.
«Сей вид не страшен для бойца;
И смерть ли небо мне судило —
Останусь верен до конца
Свободе, мужеству и милой».И, на врага взор мести бросив, он
Влетел в ряды, как пламень-истребитель;
И вспыхнул бой, и враг уж истреблен;
Но… победив, сражен и победитель.
Он почесть бранного венца
Приял с безвременной могилой,
И был он верен до конца
Свободе, мужеству и милой.Но где же ты, певец великих дел?
Иль песнь твоя твоей судьбою стала?..
Его уж нет; он в край тот улетел,
Куда давно мечта его летала.
Он пал в бою — и глас певца
Бессмертно дело освятило;
И он был верен до конца
Свободе, мужеству и милой.
Самые близкие зданья
Стали туманно-дальними,
Самые четкие башни
Стали облачно-хрупкими.
И самым черным камням
Великая милость дарована —
Быть просветленно-синими,
Легко сливаться с небом.
Там, на том берегу,
Дома, соборы, завод,
Или ряд фиалковых гор?
Правда? — лиловые горы
С налетом малиново-сизым,
С вершинами странно-щербатыми,
Неведомый край стерегут.
Нева, расширенная мглою,
Стала огромным морем.
Великое невское море
Вне граней и вне государств,
Малиново-сизое море,
Дымное, бледное, сонное,
Возникшее чудом недолгим
В белую ночь.
Воздушные тонкие башенки
Чудного восточного храма,
И узкие башни-мечети
И звездные купола.
Таинственный северный замок
И старая серая крепость
И шпиль, улетающий в небо
Розоватой тонкой стрелой.
У серых приречных ступеней,
Вечно, вечно сырых,
Нежнее суровые сфинксы
Из дальней, безводной пустыни.
Им, старым, уже не грустно
Стоять на чужой земле,
Их, старых, баюкает бережно
Радужно-сизый туман.
Бросьте!
Конечно, это не смерть.
Чего ей ради ходить по крепости?
Как вам не стыдно верить
нелепости?!
Просто именинник устроил карнавал,
выдумал для шума стрельбу и тир,
а сам, по-жабьи присев на вал,
вымаргивается, как из мортир.
Ласков хозяина бас,
просто — похож на пушечный.
И не от газа маска,
а ради шутки игрушечной.
Смотрите!
Небо мерить
выбежала ракета.
Разве так красиво смерть
бежала б в небе паркета!
Ах, не говорите:
«Кровь из раны».
Это — дико!
Просто ѝзбранных из бранных
одаривали гвоздикой.
Как же иначе?
Мозг не хочет понять
и не может:
у пушечных шей
если не целоваться,
то — для чего же
обвиты руки траншей?
Никто не убит!
Просто — не выстоял.
Лег от Сены до Рейна.
Оттого что цветет,
одуряет желтолистая
на клумбах из убитых гангрена.
Не убиты,
нет же,
нет!
Все они встанут
просто —
вот так,
вернутся
и, улыбаясь, расскажут жене,
какой хозяин весельчак и чудак.
Скажут: не было ни ядр, ни фугасов
и, конечно же, не было крепости!
Просто именинник выдумал массу
каких-то великолепных нелепостей!
Я сидел под Деревом Зеленым,
Это Ясень, ясный Ясень был.
Вешний ветер шел по горным склонам,
Крупный дождь он каплями дробил.
Я смотрел в прозрачную криницу,
Глубь пронзал, не достигая дна.
Дождь прошел, я сердцем слушал птицу,
С птицей в ветках пела тишина.
Я искал Загадке—разрешенья,
Я дождался звезд на высоте,
Но в душе, как в ветках, только пенье,
Лист к листу, и звук мечты к мечте.
Ясень был серебряный, нехмурый,
Добрый весь с зари и до зари,
Но с звездой—колонной темнобурой
Ствол его оделся в янтари.
И пока звезда с зарей боролась,
И дружины звезд, дрожа, росли,
Пел успокоительный мне голос,
В сердце, здесь, и в Небе, там вдали.
И вершину Ясеня венчая,
Сонмы нежных маленьких цветков
Уходили в Небо вплоть до Рая,
По пути веков и облаков.
Посвящено Э.К. Метнеру
1
Золотея, эфир просветится
и в восторге сгорит.
А над морем садится
ускользающий, солнечный щит.
И на море от солнца
золотые дрожат языки.
Всюду отблеск червонца
среди всплесков тоски.
Встали груди утесов
средь трепещущей, солнечной ткани.
Солнце село. Рыданий
полон крик альбатросов:
«Дети солнца, вновь холод бесстрастья!
Закатилось оно —
золотое, старинное счастье —
золотое руно!»
Нет сиянья червонца.
Меркнут светочи дня.
Но везде вместо солнца
ослепительный пурпур огня.
2
Пожаром склон неба объят…
И вот аргонавты нам в рог отлетаний
трубят…
Внимайте, внимайте…
Довольно страданий!
Броню надевайте
из солнечной ткани!
Зовет за собою
старик аргонавт,
взывает
трубой
золотою:
«За солнцем, за солнцем, свободу любя,
умчимся в эфир
голубой!..»
Старик аргонавт призывает на солнечный пир,
трубя
в золотеющий мир.
Всё небо в рубинах.
Шар солнца почил.
Всё небо в рубинах
над нами.
На горных вершинах
наш Арго,
наш Арго,
готовясь лететь, золотыми крылами
забил.
Земля отлетает…
Вино
мировое
пылает
пожаром
опять:
то огненным шаром
блистать
выплывает
руно
золотое,
искрясь.
И, блеском объятый,
светило дневное,
что факелом вновь зажжено,
несясь,
настигает
наш Арго крылатый.
Опять настигает
свое золотое
руно…
Ангел радужный склонился
Над младенцем и поет:
«Образ мой в нем отразился,
Как в стекле весенних вод.
О, прийди ко мне, прекрасный, —
Ты рожден не для земли.
Нет, ты неба житель ясный;
Светлый друг! туда!.. спеши!
Там найдешь блаженства море;
Здесь и радость не без слез, —
Клик восторга — полон горя —
Здесь и счастлив, — а вздохнешь!
За минуту небо ясно, —
Вдруг... и тучи налегли.
Все, что чисто, что прекрасно —
Все минутно на земли.
Неужели омрачится
Черной скорбию чело,
И, блеснув, слеза скатится
Из лазури глаз его?
В дом надзвездный над мирами
Дух твой вольный воспарит,
Счастлив ты под облаками!
Небо бог тебе дарит!
Пусть же факел погребальный
Над младенцем не горит,
Пусть в устах в тот час печальный
Песня радости звучит!
Пусть последнее лобзанье
Без рыдания сорвут:
Час печали, час страданья —
Для тебя — к блаженству путь».
И умчался среброкрылый,
И увял чудесный цвет!..
Мать рыдает и уныло
Смотрит ангелам вослед!..
О муза, дщерь Зевса! вещай славословие светлому Солнцу!
Каллиопа, Солнце восхвалим, которое Эйрифаесса
Родила земле и блаженного неба державному сыну!
Прелестная в горних сестра и супружница Гипериона,
На радость ему даровала детей красоты несказанной:
Зарю — нежнорозовы персты, Луну — среброльняные кудри,
И Солнце, ввек неутомимое, видимый образ бессмертных,
Лиющее свет животворный на воды, на твердь и на небо!
Несется на пламенных кoнях, и ярко горящие очи
Сверкают под шлемом златым — так, как стрелы, лучи, рассыпаясь,
Сливаются в море кипящее; огнерумяны ланиты
Смеются; из уст истекает всемощная сила творенья;
Божественно тело его облекла непостижная риза,
Прозрачная, кою соткало дыхание нежное ветров;
Во сбрую же коней свиваются бурнопалящие вихри! —
Он, став на златой колеснице, багряными правит браздами
И мчится по своду согнутому неба в чертог Океана.
Приветствую, царь благодатный! — из праха тебе я молюся:
Да жизнь мне пошлешь и устроишь приятную, ясную в мире!
Тебя прославляя, прославить потщуся великих тех смертных,
Тех, в подвигах коих нам боги себя показать восхотели!
ГАНИМЕД
Пусти! меня
Ты держишь зачем
Охватом сильным?
Ты кто, незримый,
За мной шумящий
Бурей крыльев?
Пусти на волю!
А, ты — орел,
Сильный!
Растерзай эту грудь,
Прекрасный сильный,
Когтями острыми!
Но могучие лапы
Тесно нежат,
Подемлют,
Подемлют...
Орел, орел!
Как весело мне
Лететь над долом!
Куда ты взнесешь меня,
Сильный орел?
ХОР ДОЛИНЫ
О, Ганимед! в добычу
Птице Зевса, тайный наш цвет, был ты Весной взлелеян!
Небу первина Дола,
Цвет наш — плачьте, души дубрав! — сорван влюбленным небом!
ГАНИМЕД
Сильный орел, довольно
Игр высоких!
Долу мощь твою, страшный, ринь!
Дохнул холод...
Тосклив и тесен
Воздушный плен!
Пусти на волю,
В дол родимый!..
Темны снега,
Душно в небе...
Могилой дол
Уходит бездонный...
Орел! Орел!.. —
И я в могилу
Лечу, низринут!..
ХОР ВЫСОТ
О Гон и мед, лелеет
В жадных лапах клекчущий вор, милый, твой сон лилейный!
Облак весны глубокой,
Не лобзать нам, отрок, тебя, снежных полей Мэнадам!
ГАНИМЕД
Где я?.. где мы,
Солнцеокий,
Тихокрылый?
В золоте, золоте
Морей всеодержных
С тобой тону я,
Черный челн!
Из кубков избытка
Пену впиваю
Пламеней легких...
Тонким огнем
Пьянею...
Мне снился дол...
Долу заснул я,
Проснулся в небе —
И таю в неге
Жадного неба...
Где дол родимый,
Огневержец?
Златые руна
Застлали, заткали
Тропы забытые:
Нет возврата!
Дай мне взглянуть
На темную землю,
На тесную землю,
Мой орел!—
Взглянуть — и в лобзаньи
Неба, ревнивец,
Истаять!..
Жить на земле, душой стремиться в небо —
Вот человека редкостный удел.Лежу в траве среди лесной поляны,
Березы поднимаются высоко,
И кажется, что все они немножко
Там, наверху, друг к дружке наклонились
И надо мной смыкаются шатром.Но чист и синь просвет
Между берез зеленых,
Едва-едва листами шелестящих.
Я вижу там то медленную птицу,
То белые, как сахар, облака.
Сверкает белизна под летним солнцем,
И рядом с белизной — еще синее,
Заманчивее, слаще глубина.Жить на земле, тянуться в беспредельность
Вот человека радостный удел.Лежу в траве
(Иль на песке в пустыне,
Иль на скале, на каменном утесе,
Или на гальке, там, где берег моря),
Раскинув руки, вверх гляжу, на звезды.
Мгновенья в жизни выше не бывает,
Мгновенья в жизни чище не бывает.
Ни труд, ни бой, ни женская любовь
Не принесут такого же восторга.
О глубина вселенского покоя,
Когда ты весь растаял в звездном небе,
И сам, как небо, потерял границы,
И все плывет и кружится тихонько.
Не то ты вверх летишь, раскинув руки,
Не то протяжно падаешь.
И сладко,
И нет конца полету (иль паденью),
И нет конца ни жизни, ни тебе.Жить на земле, душой стремиться в небо.Зачем стремиться? Брось свои березы,
Лети себе в заманчивую синь.
Купи скорей билет. С аэродрома
Тебя сейчас поднимут в небо крылья.
Вот синь твоя. Вот звезды. Наслаждайся.
Вон облако. Его с земли ты видел.
Оно горело, искрилось, сверкало.
Оно, как лебедь, плавало по небу.
Мы сквозь него спокойно пролетаем.
Туман, вода. А в общем — неприятность:
Всегда сильней качает в облаках.Гляжу я вниз, в окошечко, на землю.
Лесок — как мох.
Река в лесу — как нитка.
Среди поляны точка —
Человечек!
Быть может, он лежит, раскинув руки,
И смотрит вверх.
И кажется красивой
Ему сейчас заманчивая синь.— Хочу туда. Хочу скорей на землю!
— Постой. Сейчас поднимемся повыше.
На десять тысяч. Там еще ты не был.
— Пусти!
— Ты сам мечтал. Ты жаждал: Ты хотел!.. Жить на земле. Душой стремиться в небо.
Вот человека сладостный удел.