Высокочтимые Капулетти,
глубокоуважаемые Монтекки,
мальчик и девочка — это дети,
В мире прославили вас навеки!
Не родовитость и не заслуги,
Не звонкое злато, не острые шпаги,
не славные предки, не верные слуги,
а любовь, исполненная отваги.
Вас прославила вовсе другая победа,
другая мера, цена другая…
Или все-таки тот, кто об этом поведал,
безвестный поэт из туманного края?
Хотя говорят, что того поэта
вообще на земле никогда не бывало…
Но ведь был же Ромео, была Джульетта,
страсть, полная трепета и накала.
И так Ромео пылок и нежен,
так растворилась в любви Джульетта,
что жил на свете Шекспир или не жил,
честное слово, неважно и это!
Мир добрый, жестокий, нежный, кровавый,
залитый слезами и лунным светом,
поэт не ждет ни богатства, ни славы,
он просто не может молчать об этом.
Ни о чем с человечеством не условясь,
ничего не спросив у грядущих столетий,
он просто живет и живет, как повесть,
которой печальнее нет на свете.
Ты не мог смирить тоску свою,
Победив наш смех, что ранит, жаля.
Догорев, как свечи у рояля,
Всех светлей проснулся ты в раю.
И сказал Христос, отец любви:
«По тебе внизу тоскует мама,
В ней душа грустней пустого храма,
Грустен мир. К себе её зови».
С той поры, когда желтеет лес,
Вверх она, сквозь листьев позолоту,
Всё глядит, как будто ищет что-то
В синеве темнеющих небес.
И когда осенние цветы
Льнут к земле, как детский взгляд без смеха,
С ярких губ срывается, как эхо,
Тихий стон: «Мой мальчик, это ты!»
О, зови, зови сильней её!
О земле, где всё — одна тревога
И о том, как дивно быть у Бога,
Всё скажи, — ведь дети знают всё!
Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,
Ты ушёл, сомнений не тревожа…
Ты ушёл… Ты мудрый был, Серёжа!
В мире грусть. У Бога грусти нет!
Мир блаженный, чадо неба,
К нам с оливою летит,
И венец светлее Феба
На главе его блестит.
Он в дыхании зефира
Ниспускается в наш край
И от горних стран эфира
В тьму низносит светлый рай.
Хор
Бури, громы умолкают;
Тучи черны исчезают;
Исчезает, как призрак,
Ужас бледный, дым и мрак.
Всё в Природе оживает;
Свет проник в густую тень:
Пышно роза расцветает,
Как весною в красный день;
Луг пушится, зеленеет,
Клас сребрится вдалеке,
Плод златый на древе зреет,
Бальзам веет в ветерке.
Хор
Миллионы, веселитесь,
Миллионы, обнимитесь,
Как объемлет брата брат!
Лобызайтесь все стократ!
Птички снова прилетают
В наши рощи и леса;
Снова в песнях прославляют
Мир, свободу, небеса.
Агнец тигра не боится
И гуляет с ним в лугах;
Всё творение дружится,
На земле и на водах.
Хор
Миллионы да ликуют!
Миллионы торжествуют!
Век Астреин, оживи!
С целым миром мы в любви!
В рощах слышны звуки лиры;
На брегах кристальных вод
Нимфы, фауны, сатиры
Составляют хоровод.
И Силен неутомимый
Громким голосом поет;
Пляшет с нимфою любимой
И к веселью всех зовет.
Хор
Пойте, пойте духа радость!..
Лейте, лейте в сердце сладость!
Век Астреин, оживи!
С целым миром мы в любви!
Музы, грации, сплетая
Цепь из лавров и лилей,
Ею крылья обвивая
Бога тихих, райских дней,
Нежно все его ласкают
С видом счастливой любви
И в восторге восклицают:
«Вечно с нами, Мир, живи!»
Хор
Вечно с нами, Мир прелестный,
Вечно с нами, сын небесный,
Вечно с нами обитай
И блаженством нас питай!
Полно нам губить друг друга,
Сирым слезы проливать!
И печальная супруга
Да престанет горевать!
Долго смертные не знали,
Что блаженство есть любовь;
Счастья в хищности искали,
И лилась реками кровь.
Хор
Смертный ныне просветился
И ко дружбе обратился.
Век Астреин, оживи!
С целым миром мы в любви!
Цепь составьте, миллионы,
Дети одного отца!
Вам даны одни законы,
Вам даны одни сердца!
Братски, нежно обнимитесь
И клянитеся — любить!
Чувством, мыслию клянитесь:
Вечно, вечно в мире жить!
Хор
Мы клянемся все сердечно
В мире с братьями жить вечно!
Отче! слышишь клятву чад?
Мы твердим ее стократ.
Красавица склонилась,
Шумит веретено.
Вещанье совершилось,
Уж Ночь глядит в окно.
Светлянка укололась,
И приговор свершен.
Красив застывший волос,
Красив глубокий сон.
От одного укола,
Как будто навсегда,
Кругом заснули села,
Притихли города.
Притихли и застыли,
И все слилось в одно.
Везде, в безгласной были,
Глядится Ночь в окно.
Всем миром овладела
Ночная тишина.
И как немое тело,
Глядит на мир Луна.
Красавица склонилась,
Молчит веретено.
Решенье совершилось,
Так было суждено.
Но капля в ранке малой,
Сверкнув огнем во мглу,
Как цвет упала алый,
И светит на полу.
И нежный свет не тает,
Алеет все сильней.
Шиповник расцветает,
Весь в призраках огней.
Как куст он встал вкруг злого
Того веретена.
В молчаньи сна ночного
Разросся до окна.
Сияя алым цветом,
Растет он как пожар.
И в мире, мглой одетом,
Слабеют ковы чар.
Сперва цветы проснулись,
Пошел в деревьях гул.
И дети улыбнулись,
Святой старик вздохнул.
И лебеди запели
На зеркале озер.
Всемирной колыбели
Вдруг ожил весь простор.
И вот, на счастье наше,
Глядится День в окно.
Еще Светлянка краше,
Шумит веретено.
Н. М. Карамзин
НА СМЕРТЬ КНЯЗЯ Г. А. ХОВАНСКОГО
Друзья! Хованского не стало!
Увы! нам в гробе всем лежать;
На всех грозится смерти жало:
Лишь тронет, должно умирать!
Иной сидел в златой короне,
Как бог величием сиял,—
Взгляни… венец лежит на троне,
Но венценосец прахом стал.
Гроза земли, людей губитель,
Как Зевс яряся в бурной мгле,
Взывал: «Я мира победитель!»
Но пуля в лоб—герой в земле.
Нарцисс гордился красотою
И жизнь любовью украшал;
Но вдруг скелет махнул косою…
Прости любовь! Нарцисс увял.
Другой сидел над сундуками,
От вора золото стерег;
Но, ах! за крепкими замками
Себя от смерти не сберег!
Она и в пору и не в пору
Велит нам дом переменять;
Младенцев, старцев без разбору
Спешит за гроб переселять.
Блажен, кто, жизнь свою кончая,
Еще надеждою живет
И, мир покойно оставляя,
Без страха в темный путь идет!
Друзья! так умер наш приятель.
Он верил, что есть бог сердец;
Он верил, что миров создатель
И здесь, и там для нас отец.
Чего же под его покровом
Бояться добрым в смертный час?
И там, и там, в жилище новом,
Найдутся радости для нас.—
Уже подростками мы знаем,
По книгам истины уча:
Лишь безответная, глухая
Любовь крепка и горяча.Из тех же книжек нам известно —
Она по-своему живет:
Гудит, как пламя в печке тесной,
И, как вода в трубе, ревет.Меж тем и жизнь внушает строго:
Нужны труба, ограда, печь,
И что без этого не могут
Огонь — гореть, а воды — течь, И что, едва на волю выйдя,
Слабеют чувства и мечты…
Но я огонь свободным видел,
В нем было больше красоты! Клубя нагретый рыжий воздух,
Он рвался так в холодный мрак,
Что перепутывались звезды
С живыми искрами костра.Я видел также не мятежной,
А золотой воды разлив,
Она спала, весь лес прибрежный,
Весь мир в себе отобразив.Ценя все вольное на свете,
Я любовался ею вновь
И встретил женщину, и встретил
Ее ответную любовь.И вот она вольна меж нами,
Не стеснена, какая есть!
И к звездам рвется, словно пламя,
И мир отобразила весь!
И море и буря качали наш челн;
И две безпредельности были во мне —
И мной своевольно играли оне.
Кругом, как кимвалы, звучали скалы
И ветры свистели и пели валы.
Я в хаосе звуков летал оглушен;
Над хаосом звуков носился мой сон…
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой,
В лугах огневицы развил он свой мир,
Земля зеленела, светился эѳир…
Сады, лабиринты, чертоги, столпы…
И чудился шорох несметной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц:
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц, —
По высям творенья я гордо шагал,
И мир подо мною недвижно сиял…
Сквозь грезы, как дикий волшебника вой,
Лишь слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.
Довольно битвы мчался гром,
Тупился меч окровавленный,
И смерть погибельным крылом
Шумела грозно над вселенной!
Свершилось… взорами царей
Европы твердый мир основан;
Оковы свергнувший злодей
Могущей бранью снова скован.
Узрел он в пламени Москву —
И был низвержен ужас мира,
Покрыла падшего главу
Благословенного порфира,
И мглой повлекся окружен;
Притек и с буйной вдруг изменой
Уж воздвигал свой шаткий трон.,
И пал отторжен от вселенной.
Утихло все.— Не мчится гром,
Не блещет меч окровавленный,
И брань погибельным крылом
Не мчится грозно над вселенной.
Хвала, о юноша герой!
С героем дивным Альбиона
Он верных вел в последний бой
И мстил за лилии Бурбона.
Пред ним мятежных гром гремел,
Текли во след щиты кровавы;
Грозой он в бранной мгле летел
И разливал блистанье славы.
Его текла младая кровь,
На нем сияет язва чести:
Венчай, венчай его, любовь!
Достойный был он воин мести.
Так вот где жизнь таила грани:
Стол, телефон и голос грустный…
Так сталь стилета остро ранит,
И сердце, вдруг, без боли хрустнет.
И мир, весь мир, — желаний, счастий,
(Вселенная солнц, звезд, земель их),
Испеплен, рухнет, — чьи-то части, —
Лечь в память, трупа онемелей!
Я знал, я ждал, предвидел, мерил,
Но смерть всегда нова! — Не так ли
Кураре, краткий дар Америк,
Вжигает в кровь свои пентакли?
И раньше было: жизнь межила
Пути, чтоб вскрыть иные дали…
Но юность, юность билась в жилах,
Сны, умирая, новых ждали!
И вот — все ночь. Старик упрямый,
Ты ль в сотый круг шагнешь мгновенно?
А сталь стилета входит прямо,
И яд шипит по тленным венам.
Я ждал, гадал, как сердце хрустнет,
Как рок меж роз декабрьских ранит…
Но — стол, звонок да голос грустный…
Так вот где жизнь таила грани!
16 ноября 1923
Уже над ельником из-за вершин колючих
Сияло золото вечерних облаков,
Когда я рвал веслом густую сеть плавучих
Болотных трав и водяных цветов.
То окружая нас, то снова расступаясь,
Сухими листьями шумели тростники;
И наш челнок шел, медленно качаясь,
Меж топких берегов извилистой реки.
От праздной клеветы и злобы черни светской
В тот вечер, наконец, мы были далеко —
И смело ты могла с доверчивостью детской
Себя высказывать свободно и легко.
И голос твой пророческий был сладок,
Так много в нем дрожало тайных слез,
И мне пленительным казался беспорядок
Одежды траурной и светло-русых кос.
Но грудь моя тоской невольною сжималась,
Я в глубину глядел, где тысяча корней
Болотных трав невидимо сплеталась,
Подобно тысяче живых зеленых змей.
И мир иной мелькал передо мною —
Не тот прекрасный мир, в котором ты жила;
И жизнь казалась мне суровой глубиною
С поверхностью, которая светла.
Ужь тысяча веков прошла над миром,
Промчались как колонны из огня,
И мир, обятый страхом, видел четко,
Свою предощущая гибель в том,
Как половина видимой вселенной
Сокрылась в Море, и ушла в ничто.
Гигантский ураган безмерной дланью
Качнул миротворение кругом,
И полосы содвинулись. И путник,
Блуждая, видит горную смолу.
Берет обломок Этны, — превращает
В воздушность пыли твердую кору,
И смотрит, нет-ли в этом бледном прахе
Мозаики, где Геркуланум спит.
Где древле находилась Атлантида?
Взгляни туда, в кипящий Океан,
Там корабли, что, путь не разумея,
Прибрежий дальних бросив тишину,
Доверили волнам железный якорь,
И межь обломков, скрытых там на дне,
Железный якорь в Море зацепился,
К обломкам Атлантиды он прильнул,
Вонзился в башни древней Атлантиды.
Вечерний звон… не жди разсвета;
Но и в туманах декабря,
Порой мне шлет улыбку лета
Похолодевшая заря…
На все призывы без ответа
Уходишь ты, мой серый день!
Один закат не без привета…
И не без смысла — эта тень…
Вечерний звон… — душа поэта,
Благослови ты этот звон, —
Он не похож на крики света,
Спугнувшаго мой лучший сон.
Вечерний звон, и в отдаленьи,
Сквозь гул тревоги городской,
Ты мне пророчишь вдохновенье,
Или — могилу и покой.
Но жизнь и смерти призрак — миру
О чем-то вечном говорят.
И как ни громко пой ты, — лиру
Колокола перезвонят.
Без них, быть-может, даже гений
Людьми забудется, как сон, —
И будет мир иных явлений,
Иных торжеств и похорон.
Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни ночь,
Только солнцу сердце отвечало
И всегда бежит от тени прочь.
Я не верю. Нет закона веры.
Если верю, знает вся душа,
Что бессильны всякие примеры
И что жизнь в основе хороша.
И сегодня будет час заката,
И сегодня ночь меня скует,
Но красивы волны аромата,
И цветок в ночи готовит мед.
Если камень вижу я случайно,
И его окраска холодна,
Знаю я, что волшебствует тайна,
Лишь ударь, и искра в нем красна.
Если скажут: солнцу быть не вечно,
Есть конец и солнечной игры,
Я взгляну, полнеба светит млечно,
Там миры баюкают миры.
Нам даны ступени темных лестниц,
Чтоб всходить к горнилу всех лучей,
Все минуты мчатся с ликом вестниц,
В новом всходе будешь петь звончей.
Снова будем в ласковом тумане,
В радости узнать начальный час,
И нашепчет голос старой няни
Вечно-торжествующий рассказ.
Британский леопард
За что на нас сердит?
И машет все хвостом,
И гневно так рычит?
Откуда поднялась внезапная тревога
Чем провинились мы?
Тем, что, в глуби зашед
Степи средиазийской,
Наш северный медведь —
Земляк наш всероссийский —
От права своего не хочет отказаться
Себя оборонять, подчас и огрызаться
В угоду же друзьям своим
Не хочет перед миром
Каким-то быть отшельником-факиром;
И миру показать и всем воочию? ,
Всем гадинам степным
На снедь предать всю плоть свою.
Нет, этому не быть! — и поднял лапу…
Вот этим леопард и был так рассержен.
«Ах, грубиян! Ах, он нахал! —
Наш лев сердито зарычал. —
Как, он, простой медведь, и хочет защищаться
В присутствии моем, и лапу поднимать,
И даже огрызаться!
Пожалуй, это дойдет до того,
Что он вообразит, что есть <и> у него
Такие же права,
Как у меня, сиятельного льва…
Нельзя же допустить такого баловства!»
Кем открыт в куске металла
Ты, святого Марка лев?
Чье желанье оковало
На века — державный гнев?
«Мир тебе, о Марк, глашатай
Вечной истины моей».
И на книгу лев крылатый
Наступил, как страж морей.
Полузверь и полуптица!
Охраняема тобой,
Пять веков морей царица
Насмехалась над судьбой.
В топи илистой лагуны
Встали белые дворцы,
Пели кисти, пели струны,
Мир судили мудрецы.
Сколько гордых, сколько славных,
Провожая в море день,
Созерцали крыл державных
Возрастающую тень!
И в святые дни Беллини
Ты над жизнью мировой
Так же горд стоял, как ныне
Над развенчанной страной.
Я — неведомый прохожий
В суете других бродяг;
Пред дворцом, где жили дожи,
Генуэзский вьется флаг;
Не услышишь ты с канала
Тасса медленный напев;
Но, открыт в куске металла,
Ты хранишь державный гнев,
Над толпами, над веками,
Равен миру и судьбе,
Лев с раскрытыми крылами
На торжественном столбе.
Венеция, 190
2.
От солнца я веду свой древний родМирра Лохвицкая
Есть что-то в ней, что красоты прекраснейЕ. Баратынский
До дня грядущего от сотворенья мира
(Кто скажет искренно?… Кому земли не жаль?…)
Кто знает женщину, прекрасную как лира
И ясномудрую, как горная скрижаль?
Их было несколько, великих как держава,
Прекрасных, доблестных и светлых, как эмаль.
Но я — про женщину, прекрасную, как слава!
Но я — про женщину, Синайскую скрижаль.
До дня грядущего от сотворенья мира
Подобной женщины на свете не цвело…
Ищите женщину, прекрасную, как лира,
И ясномудрую, как гения чело!
И лишь у Лохвицкой, чья мысль и греза — лава,
В поэме солнечной и жизненной, как май,
Я встретил женщину, прекрасную, как слава,
И ясномудрую, как царственный Синай.
До дня грядущего от сотворенья мира
Прекрасней не было от нищих до маркиз…
И эта женщина, прекрасная, как лира,
И ясномудрая, как заповедь, — Балькис!
Мы знали — наше дело право,
За нас и Бог, и мир, и честь!
Пылай, воинственная слава,
Свершится праведная месть.Германия, твой император, —
В какую верил он звезду,
Когда, забыв о дне расплаты,
Зажег всемирную вражду? Он на Париж стопою грузной
Повел свинцовый ужас свой,
Но крылья армии союзной
Отбили натиск роковой.Вы тщетно под Верденом бились
И разоряли города,
За вашей армией влачились
Братоубийство и вражда.Вы чуждыми остались Польше,
И жребий ваш убог и сир.
Когда надежд не стало больше,
Произнесли вы слово: мир! Неправый вождь! Ты слишком поздно
Сознался, что борьба невмочь…
Для нас — в грядущем небо звездно,
Твой черный жребий кроет ночь.Мир! Всем священно это имя
И всем его желанна весть,
Но не кровавыми твоими
Ее устами произнесть! Ведь жизни всех, кто лег со славой,
Вся кровь, пролитая в бою,
Вильгельм Второй, Вильгельм кровавый,
Падет на голову твою! Недолго ждать! Близка расплата!
Нам — час веселья, вам — тоски.
Пред мощью нашего солдата
Бледнеют прусские полки! Они давно устали биться,
И доблесть им давно чужда.
Они идут… Им вслед влачится
Братоубийство и вражда.Германия! Пред славой нашей
Склони бессильное копье
И переполненною чашей
Испей бесславие свое.Тогда, позабывая беды,
Мы вам даруем честный мир
И бросим к алтарю победы
Вильгельма глиняный кумир.
Тихо пело время... В мире ночь была
Бледной лунной сказкой ласкова, светла...
В небе было много ярких мотыльков,
Быстрых, золотистых, майских огоньков...
Искрами струился месяц в водоем,
И в безмолвном парке были мы вдвоем...
Ты и я, и полночь, звездный свет и тьма
Были как созвучья вечного псалма...
И земля и небо были, как венец,
Радостно замкнувший счастье двух сердец...
Онемело время... В мире вновь легла
Поздняя ночная тишь и полумгла...
Искрились пустынно звезды в тишине,
И пустынно сердце плакало во мне...
Был, как сон могильный, скорбен сон долин,
И в заглохшем парке плелся я один.
На глухих дорогах мертвенно белел
Пылью гробовою бледный лунный мел...
В небе было много белых мотыльков,
Медленных, холодных, мертвых огоньков...
Свете тихий пречистыя славы негасимых сияний Отца,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, Свете тихий, сияй без конца.
Мы пришли до закатнаго Солнца, свет вечерний увидели мы,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, над великим разлитием тьмы,
Свет вечерний увидев, поем мы—Мать и Сына и Духа-Отца,
Свете тихий, ты жизнь даровал нам, Свете тихий, сияй без конца.
Ты во все времена есть достоин в преподобных хвалениях быть,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, научи нас в сияньях любить.
Свете тихий, весь мир тебя славит, ты, сияя, нисходишь в псалмы,
Ты спокойная радуга мира, над великим разлитием тьмы.
Свете тихий, закатное Солнце, свет вечерний дневного Отца,
Свете тихий, сияй нам чрез ночи, Свете тихий, сияй без конца.
Меня, во мраке и в пыли
Досель влачившего оковы,
Любови крылья вознесли
В отчизну пламени и слова.
И просветлел мой темный взор,
И стал мне виден мир незримый,
И слышит ухо с этих пор,
Что для других неуловимо.И с горней выси я сошел,
Проникнут весь ее лучами,
И на волнующийся дол
Взираю новыми очами.
И слышу я, как разговор
Везде немолчный раздается,
Как сердце каменное гор
С любовью в темных недрах бьется,
С любовью в тверди голубой
Клубятся медленные тучи,
И под древесною корой,
Весною свежей и пахучей,
С любовью в листья сок живой
Струей подъемлется певучей.
И вещим сердцем понял я,
Что все рожденное от Слова,
Лучи любви кругом лия,
К нему вернуться жаждет снова;
И жизни каждая струя,
Любви покорная закону,
Стремится силой бытия
Неудержимо к божью лону;
И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало.
Не четыре! О, нет, не четыре!
Две и две, и «мгновенье лови», —
Так всегда совершается в мире,
В этом мире веселой любви.Но не всем вечеровая чара
И любовью рождаемый стих!
Пусть скакала передняя пара,
Говорила она о других; О чужом… и, словами играя,
Так ненужно была весела…
Тихо ехала пара вторая,
Но наверно счастливей была.Было поздно; ночные дриады
Танцевали средь дымных равнин,
И терялись смущенные взгляды
В темноте неизвестных лощин.Проезжали какие-то реки.
Впереди говорились слова,
Сзади клялись быть верным навеки,
Поцелуй доносился едва.Только поздно, у самого дома
(Словно кто-то воскликнул: «Не жди!»),
Захватила передних истома,
Что весь вечер цвела позади.Захотело сказаться без смеха,
слово жизни святой и большой,
Но сказалось, как слабое эхо,
Повторенное чуткой душой.И в чаду не страстей, а угара
Повторить его было невмочь.
— Видно, выпила задняя пара
Все мечтанья любви в эту ночь.
Уж тысяча веков прошла над миром,
Промчались как колонны из огня,
И мир, обятый страхом, видел четко,
Свою предощущая гибель в том,
Как половина видимой вселенной
Сокрылась в Море, и ушла в ничто.
Гигантский ураган безмерной дланью
Качнул миротворение кругом,
И полосы содвинулись. И путник,
Блуждая, видит горную смолу.
Берет обломок Этны, — превращает
В воздушность пыли твердую кору,
И смотрит, нет ли в этом бледном прахе
Мозаики, где Геркуланум спит.
Где древле находилась Атлантида?
Взгляни туда, в кипящий Океан,
Там корабли, что, путь не разумея,
Прибрежий дальних бросив тишину,
Доверили волнам железный якорь,
И меж обломков, скрытых там на дне,
Железный якорь в Море зацепился,
К обломкам Атлантиды он прильнул,
Вонзился в башни древней Атлантиды.
Риторнель1
Который день?.. Не день, а третий год, —
А через месяц — даже и четвертый, —
Я в Эстии живу, как в норке крот.
Головокружный берег моря крут,
И море влажной сталью распростертой
Ласкается к стране, где — мир и труд.
Я шлю привет с эстийских берегов
Тому, в ком обо мне воспоминанье,
Как о ловце поэзожемчугов.
Лишь стоило мне вспомнить жемчуга,
В душе возникло звуков колыханье:
Prelude Бизе, — иные берега…2
В мечтах плыву на красочный восток:
Там, где Надир целует знойно Лейлу,
Растет священный сказочный цветок.
Он — мира мир, желанная мечта.
И не она ль мою чарует Тойлу
И оживляет здешние места?
Но север мне и ближе, и родней:
Здесь по ночам мне напевает Сканда.
Люблю ее и счастлив только с ней!
Пусть бьется мир, как некий Громобой, —
Тиха моя тенистая веранда.
О, Балтика! о, Сканда! я с тобой! 3
По вечерам вернувшись в свой шатрок, —
Я целый день обычно рыбу ужу, —
Я говорю себе: исходит срок,
Когда скажу я Эстии: «Прости, —
Весенний луч высушивает лужу:
Пора домой. Сестра моя, расти!
Спасибо, благородная страна,
Любимая и любящая братски, —
В гостеприимстве ты была нежна…»
До полночи я пью Creme de prunelles
И, позабыв бич современья адский,
Плести, как сеть, кончаю риторнель.
Не говори, что жизнь ничтожна.
Нет, после бурь и непогод,
Борьбы суровой и тревожной,
И цвет, и плод она дает.
Не вечны все твои печали.
В тебе самом источник сил.
Взгляни кругом: не для тебя ли
Весь мир святилища раскрыл.
Кудряв и зелен лес дремучий,
Листы зарей освещены,
Огнем охваченные тучи
В стекле реки отражены.
Покрыт цветами скат кургана.
Взойдя и став на вышине, —
Какой простор! Сквозь сеть тумана
Село чуть видно в стороне.
Звенит и льется птички голос,
Узнай, о чем она поет;
Пойми, что шепчет спелый колос
И что за речи ключ ведет?
Вот царство жизни и свободы!
Здесь всюду блеск! здесь вечный пир!
Пойми живой язык природы —
И скажешь ты: прекрасен мир!
Мир земле вечерней и грешной!
Блещут лужи, перила, стекла.
Под дождем я иду неспешно,
Мокры плечи, и шляпа промокла.
Нынче все мы стали бездомны,
Словно вечно бродягами были,
И поет нам дождь неуемный
Про древние слезы Рахили.
Пусть потомки с гордой любовью
Про дедов легенды сложат —
В нашем сердце грехом и кровью
Каждый день отмечен и прожит.
Горе нам, что по воле Божьей
В страшный час сей мир посетили!
На щеках у старухи прохожей —
Горючие слезы Рахили.
Не приму ни чести, ни славы,
Если вот, на прошлой неделе,
Ей прислали клочок кровавый
Заскорузлой солдатской шинели.
Ах, под нашей тяжелой ношей
Сколько б песен мы ни сложили —
Лишь один есть припев хороший:
Неутешные слезы Рахили!
Когда с тобой сроднилось вдохновенье,
И сильно им твоя трепещет грудь,
И видишь ты свое предназначенье,
И знаешь свой благословенный путь;
Когда тебе на подвиг всё готово,
В чем на земле небесный явен дар,
Могучей мысли свет и жар
И огнедышащее слово:
Иди ты в мир — да слышит он пророка,
Но в мире будь величествен и свят:
Не лобызай сахарных уст порока
И не проси и не бери наград.
Приветно ли сияет багряница?
Ужасен ли венчанный произвол?
Невинен будь, как голубица,
Смел и отважен, как орел!
И стройные, и сладостные звуки
Поднимутся с гремящих струн твоих;
В тех звуках раб свои забудет муки,
И царь Саул заслушается их;
И жизнию торжественно-высокой
Ты процветешь — и будет век светло
Твое открытое чело
И зорко пламенное око!
Но если ты похвал и наслаждений
Исполнился желанием земным, -
Не собирай богатых приношений
На жертвенник пред господом твоим:
Он на тебя немилосердно взглянет,
Не примет жертв лукавых; дым и гром
Размечут их — и жрец отпрянет,
Дрожащий страхом и стыдом!
Во саду, саду зеленом,
Под широким небосклоном,
От Земли и до Небес,
Возносилось чудо-древо,
С блеском яблоков-чудес.
Прилетев на это древо,
С воркованием напева,
В изумрудностях ветвей,
Молодая Голубица
Выводила там детей.
Молодица, Голубица,
Эта ласковая птица
Ворковала к молодым,
Говорила им загадки
Там под Древом вековым.
Говорила им загадки:
«Уж вы детки-голубятки,
Клюйте вы пшеничку здесь,
А в пыли вы не пылитесь,
Мир далекий пылен весь».
«А в пыли вы не пылитесь.
А в росе вы не роситесь».
Ворковала им она.
Только детки не стерпели,
Заманила ширина.
Голубятки не стерпели.
В мир широкий полетели,
Запылилися в пыли,
Заросилися росою,
Удержаться не могли.
Заросилися росою,
Застыдилися виною,
Голубица же нежна.
Там под яблонью живою
Оправдала их она.
Мир — это шайка мародеров,
Где что ни шаг, то лжец иль тать:
Мне одному такой дан норов,
Чтоб эту сволочь усмирять.
Не буду петь я:
«Ночной зефир струит эфир»,
Но, как гроза, как божья кара,
Заставлю дрогнуть целый мир.
Во все трактиры, рестораны,
Как зоркий страж, начну ходить,
Для вас, общественные раны,
Я буду пластырем служить.
Во всех приказных, бравших взятки
(Подогревая в сердце злость),
Во всех, кто грубы, грязны, гадки,
Мой стих вопьется, словно гвоздь.
Рысак ли бешеный промчится,
Спадет ли с здания кирпич,
Хожалый вздумает напиться —
Я буду всех разить, как бич,
И стану сам себе дивиться.
Людей сдержу я, как уздой,
И буду в жизненном потоке
Для них живой сковородой,
Где станут жариться пороки.
Из темноты углов ее молчащих
И из приборов, всюду видных в ней,
Из книг ученых, по шкапам стоящих,
Не вызвать в жизнь ни духов, ни теней!
Сквозь ряд машин, вдоль проволок привода,
Духовный мир являться не дерзнет,
И светлый сильф в обьятьях кислорода
В соединенье новом пропадет...
О, сколько правды в мертвенности этой!
Но главный вывод безответно скрыт!
Воображение — бред мысли подогретой,
Зачем молчишь ты и душа молчит?
Лги, лги, мечта, под видом убежденья —
Не все в природе цифры и паи,
Мир чувств не раб законов тяготенья,
И у мечты законы есть свои;
Им власть дана, чтоб им вослед пробились
Иных начал живучие струи,
Чтоб живы стали и зашевелились
Все эти цифры, меры и паи...
Говорят, в царстве гномов есть чудо-дворец,
Весь из золота слит и порфира;
Там рубиновый трон и алмазный венец
Ждут царицу подземного мира.
Есть на дне океана коралловый грот,
Где блестят жемчуга дорогие,
Там усердно служили б владычице вод
Шаловливые рыбки морские.
Но в подземные недра меня не манит
Обещанье заманчивой сказки,
Я люблю, когда солнце мне душу живит,
Когда ярко мне косы оно золотит,
Рассыпая горячие ласки.
И хрустальная глубь не прельщает мой взор,
Не сулит мне желанной свободы;
Мне милее лазурного неба шатер
И полей, и лугов необъятный простор,
Красота беспредельной природы.
Нет, царить я б хотела над миром теней,
Миром грез и чудес вдохновенья,
Чтобы сны покорялися воле моей,
Чтоб послушны мне были виденья!
Я послала бы детям веселые сны,
Чтоб смеялись они, засыпая;
И приснились бы птичкам проказы весны,
Наслажденья цветущего мая.
А сама я, надев серебристый покров
Из тумана и лунного света,
Полетела б на землю царицею снов,
Чтоб припасть к изголовью поэта…
Он проснется… Он вспомнит о радужных снах,
Позабудет заботы земные —
И в каких вдохновенных могучих стихах
Перескажет виденья ночные!..
Кое изобилие человеку во всем
труде его, им же трудится
под солнцем; род преходит
и род приходит, а земля вовек
стоит.
Екклезиаста, гл. И, ст. 3 и
4.
С тех пор как мир наш необятный
Из неизвестных нам начал
Образовался непонятно
И бытие свое начал,
Событий зритель величавый,
Как много видел он один
Борьбы добра и зла, и славы,
И разрушения картин!
Как много царств и поколений,
И вдохновенного труда,
И гениальных наблюдений
Похоронил он навсегда!..
И вот теперь, как и тогда,
Природа вечная сияет:
Над нею бури и года,
Как тени легкие, мелькают.
И между тем как человек,
Земли развенчанный владыка,
В цепях страстей кончает век
Без цели ясной и великой, —
Все так же блещут небеса,
И стройно движутся планеты,
И яркой зеленью одеты
Непроходимые леса;
Цветут луга, поля и степи,
Моря глубокие шумят,
И гор заоблачные цепи
В снегах нетающих горят.
Молодая ученица
Беззаботного житья,
Буйных праздников певица,
Муза резвая моя,
Ярки очи потупляя,
Вольны кудри поправляя,
Чинно кланяется вам:
Это дар ее заздравной
Вашей музе благонравной,
Вашим сладостным стихам! Прелесть ваших песнопений
В неземное бытие,
В ран чистейших вдохновений
Заманила вновь ее.
Этот мир восторгов дивных,
Тихих, тайных, заунывных,
Независимо живой,
Вами пламенно воспетый,
Мир, где нежатся поэты
Недовольные землей.B она его знавала
Там, под небом прошлых дней, -
И она его певала
Ради братий и друзей,
Громко ей рукоплескавших,
Ей радушно поверявших
Чувства юные свои,
Томны сны и сладки муки
Умилительной разлуки
И несбыточной любви.Этот мир полней и краше,
Чем житейский; но его
Утопил я в шумной чаше
Просвещенья моего!
И в раздольи наших оргий,
Молодецкие восторги
Муза резвая моя
Непритворно полюбила:
Молодую соблазнила
Вольность братского житья! С той поры она гуляла.
Наслаждаясь наобум,
Словно прежде не знавала
Скромных чувств и лучших дум…
Прелесть ваших песнопений,
Жажду чистых вдохновений
Пробудила снова в ней —
И красавице удалой
На гульбище грустно стало:
Жаль невинности своей!
На поле жизненнаго боя,
Где Рок влечет нас, как самум,
Душа возжаждала покоя,
Молитв и одиноких дум!
И вот презрев соблазн свободы
И мира призрачную ширь,
Сошел я под глухие своды,
В твои затворы, монастырь!
Вне стен — и ужас и веселье,
Пиры любви и красоты.
Но здесь хранит ревниво келья
Всегда спокойныя мечты.
Я жизни иноческой свято
Блюду определенный чин,
И дни, с восхода до заката, —
Как ряд медлительных годин.
Люблю я благовест разсвета,
Церковной службы череду,
Степенность братскаго привета,
Ночь, посвященную труду.
Мне хорошо, под буйство бури,
При кротком блеске ночника,
На тщательной миниатюре
Чертить узоры лепестка;
Иль, не спеша слагая главы,
И им не ведая конца,
Припоминать о жажде славы,
В миру сжигающей сердца.
Развеселись, забудь что было!
Чего уж нет — не будет вновь!
Все ль нам на свете изменило?
И все ль взяла с собой любовь?
Еще отрад у жизни много,
У ней мы снова погостим:
С одним развел нас опыт строгий,
Поладим, может быть другим!
И что мы в жизни потеряли,
У жизни снова мы найдем!
Что нам мгновенные печали?
Мы ль их с тобою не снесем?
Что грусть земли, ужель за гробом
Ни жизни, ни награды нет?
Ужели там, за синим сводом,
Ничтожество и тьма живет?
Ax, нет! кто мучится душою,
Кто в мире заживо умрет,
Тот там, за дальней синевою,
Награды верные найдет!
Не верь истления кумиру,
Не верь себе, не верь людям,
Не верь пророчащему миру,
Но веруй, веруй небесам!
И пусть меня людская злоба
Всего отрадного лишит,
Пусть с колыбели и до гроба
Лишь злом и мучит и страшит, —
Пред ней душою не унижусь,
В мечтах не разуверюсь я;
Могильной тенью в прах низринусь
Но скорби не отдам себя!..
Свете тихий пречистые славы негасимых сияний Отца,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, Свете тихий, сияй без конца.
Мы пришли до закатного Солнца, свет вечерний увидели мы,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, над великим разлитием тьмы,
Свет вечерний увидев, поем мы — Мать и Сына и Духа-Отца,
Свете тихий, ты жизнь даровал нам, Свете тихий, сияй без конца.
Ты во все времена есть достоин в преподобных хвалениях быть,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, научи нас в сияньях любить.
Свете тихий, весь мир тебя славит, ты, сияя, нисходишь в псалмы,
Ты спокойная радуга мира, над великим разлитием тьмы.
Свете тихий, закатное Солнце, свет вечерний дневного Отца,
Свете тихий, сияй нам чрез ночи, Свете тихий, сияй без конца.