М.А. ДурновуПрекрасен полуночный час для любовных свиданий,
Ужасен полуночный час для бездомных теней.
Как сладко блаженство объятии и страстных рыданий,
И как безутешна печаль о возможном несбывшихся дней!
Прекрасен полуночный час для любовных свиданий.
Земля не устанет любить, и любить без конца.
Промчатся столетья и будут мгновеньем казаться,
И горькие слезы польются, польются с лица,
И тот не устанет рыдать, кто любви был бессилен отдаться.
А мир будет вечно любить, и любить без конца.
Франческа, Паоло, воздушные нежные тени,
Вы свято любили, и светит вам нежность в Аду.
Но горе тому, кто замедлил на первой ступени,
Кто ввериться снам не посмел и всю жизнь протомился в бреду.
Франческа, Паоло, в несчастьи счастливые тени!
Простись со мною, мать моя,
Я умираю, гибну я!
Больную скорбь в груди храня,
Ты не оплакивай меня.
Не мог я жить среди людей,
Холодный яд в душе моей.
И то, чем жил и что любил,
Я сам безумно отравил.
Своею гордою душой
Прошел я счастье стороной.
Я видел пролитую кровь
И проклял веру и любовь.
Я выпил кубок свой до дна,
Душа отравою полна.
И вот я гасну в тишине,
Но пред кончиной легче мне.
Я стер с чела печать земли,
Я выше трепетных в пыли.
И пусть живут рабы страстей —
Противна страсть душе моей.
Безумный мир, кошмарный сон,
А жизнь есть песня похорон.
И вот я кончил жизнь мою,
Последний гимн себе пою.
А ты с тревогою больной
Не плачь напрасно
Надо мной.
На свете есть не мало чудных слов,
Но истина одна всех озаряет, —
Чья песнь звучна — тот Бога повторяет
И мыслит вслух для радости рабов.
На языке души я говорю;
Всех слаще он, хоть меньше всех понятен…
Кто не любил весеннюю зарю,
Весенний станс тому не ароматен.
Смерть ищет жизнь и снова, торопясь,
Из тления рождает жизнь на смену.
Храня с былым таинственную связь,
В борьбе страстей мы ищем перемену.
Безумные в стремлении борьбы,
Глупцы в любви, мы все понять не можем,
Что злобою темним свои гробы
И колыбель грядущаго тревожим.
Закипела в сердце кровь…
Я идти сбирался в даль,
И пошли со мной — Любовь,
Дружба, Радость и Печаль.
Три подруги гнали прочь
Молчаливую как ночь,
Нелюбимую Печаль, —
Но меня ей было жаль…
И неслышною стопой,
В отдалении, она
Всюду кралася за мной,
Одинока и грустна…
Те же спутницы мои
Пели словно соловьи;
Но в дороге роковой
Все рассталися со мной:
Изменила мне Любовь,
Дружба сгинула давно.
В сердце стынуть стала кровь,
В сердце сделалось темно,
Радость скрылась той порой.
Я иду в глухую даль,
И осталася со мной
Неразлучная Печаль.
Бедный мальчик перед дамой
становился на колени,
бедный мальчик через свитер
грудь мадонны целовал.
У него впервые — осень,
и мужское воскресенье,
в коммунальном коридоре
офицерский карнавал. Бедный мальчик поцелуя
в жуткой страсти добивался,
доставал из-под жилетки
вороненый револьвер.
Голова его седела
от любви к прекрасной даме,
но еще стыдился мамы
этот юный кавалер. Все равно приходит осень,
и другая будет дама,
и жена его, как мама,
будет мужа укрощать.
И, вставая на колени,
убегая к океану,
будет он любви и смерти
револьвером угрожать. Для чего ты, бедный мальчик,
на планете уродился?
Чтобы падать на колени,
чтоб живое убивать?
От убийства поцелуя
и до лагерного плена
бедный мальчик шлет проклятья,
догоняющие мать.
Это — не надежда и не вера,
Не мечтой одетая любовь:
Это — знанье, что за жизнью серой,
В жизни новой, встретимся мы вновь.
Нет, не жду я райского селенья,
Вод живых и золотых цветов,
Вечных хоров ангельского пенья
И блаженством зыблемых часов.
Не страшусь и пламенного ада,
С дьяволами в красных колпаках,
Смол огнекипящих и обряда
Страшного суда на облаках.
Знаю: там, за этой жизнью трудной,
Снова жизнь и снова тяжкий труд;
Нас в простор лазурно-изумрудный
Крылья белые не вознесут.
Но и там, под маской сокровенной,
С новым даром измененных чувств,
Нам останется восторг священный
Подвигов, познаний и искусств.
Там, найдя, кого мы потеряли,
Будем мы, без пламени в крови,
Снова жить всей сладостью печали
И, прошедшей через смерть, любви!
Взял билет до станции
Первая любовь.
Взял его негаданно.
Шутя.
Невзначай.
Не было попутчиков.
Был дым голубой.
Сигареты кислые.
И крепкий чай.
А ещё шаталась
монотонная мгла.
А ещё задумчиво
гудел паровоз…
Там, на этой станции,
вершина была.
Тёплая вершина.
До самых звёзд.
Ты её по имени сейчас не зови,
хоть она осталась –
лицом на зарю…
Встал я у подножия
Первой любви.
Пусть не поднимусь уже –
так посмотрю.
Потянулся к камню
раскалённой рукой.
Голову закинул,
торопясь и дрожа…
А вершины вроде бы
и нет
никакой.
А она,
оказывается,
в пол-этажа…
Погоди!
Но, может быть,
память слаба?..
Снег слетает мудро.
Широко.
Тяжело.
В слове
буквы смёрзлись.
Во фразе –
слова…
Ах, как замело всё!
Как замело!..
И летел из прошлого
поезд слепой.
Будто в долгий обморок,
в метели
нырял…
Есть такая станция –
Первая любовь.
Там темно и холодно.
Я проверял.
Воскрес любви зарей Воскреса!
Я, умиленный без мольбы,
С зарею жду Господня взвеса
Моей трагической судьбы.
Оркестр любви — в груди, как прежде,
И вера — снова лейт-мотив.
Я верю будущей надежде,
Что ты вернешься, все простив.
Я спать не лягу в ночь святую
И до зари колоколов
Я буду ждать тебя, простую,
Мне все сказавшую без слов.
Едва блеснет на небе марта
Воскресный луч, воскресный диск,
Предскажет сердце, точно карта,
Что наступил последний риск.
И грянут гимн во храмах хоры,
И запоют колокола,
Зовя на солнечные горы,
Где высь близка и весела.
Я буду знать, внимая пушке,
Что Он незримо снова тут,
И лица в праздничной опушке
Природы раньше расцветут.
Я подойду тогда к воротам
И распахну их широко,
И ты войдешь к моим заботам,
Желая твердо и легко.
О, долгожданное мгновенье,
В святую ночь — твоя пора…
Прощен, кто верит в воскресенье
Любви, прощенья и добра!
Волшебство встарь бывало и есть оно и вновь,
Науке имя сей: любовь, любовь, любовь.
Когда лишь только тронет,
Ково волшебной взгляд,
В одну минуту язвой,
Заразит сей яд,
Лишит он ясных дум,
И весь рассеет ум.
Волшебство встарь бывало и проч.
Волшебников искусняй,
Волшебницы сто раз,
И будто василиски,
Мечут яд из глаз,
Сей яд сердца варит,
И вся им кровь горит.
Волшебство встарь бывало и проч.
А ежелиж колдовка,
Захочет облегчить,
В одну минуту яд сей,
Ей легко смягчить,
Издыхания и стон,
Исчезнут будто сон.
Волшебство встарь бывало и проч.
Каков бы кто где ни был
Во младости своей,
Никто не обойдется
Без науки сей:
Кто в свете сем нижил,
Конечно ворожил.
О да, любовь вольна, как птица,
Да, всё равно — я твой!
Да, всё равно мне будет сниться
Твой стан, твой огневой!
Да, в хищной силе рук прекрасных,
В очах, где грусть измен,
Весь бред моих страстей напрасных,
Моих ночей, Кармен!
Я буду петь тебя, я небу
Твой голос передам!
Как иерей свершу я требу
За твой огонь — звездам!
Ты встанешь бурною волною
В реке моих стихов,
И я с руки моей не смою,
Кармен, твоих духов…
И в тихий час ночной, как пламя,
Сверкнувшее на миг,
Блеснет мне белыми зубами
Твой неотступный лик.
Да, я томлюсь надеждой сладкой,
Что ты, в чужой стране,
Что ты, когда-нибудь, украдкой
Помыслишь обо мне…
За бурей жизни, за тревогой,
За грустью всех измен, —
Пусть эта мысль предстанет строгой,
Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен! 28 марта 1914
Любимая, — жуть! Когда любит поэт,
Влюбляется бог неприкаянный.
И хаос опять выползает на свет,
Как во времена ископаемых.Глаза ему тонны туманов слезят.
Он застлан. Он кажется мамонтом.
Он вышел из моды. Он знает — нельзя:
Прошли времена и — безграмотно.Он видит, как свадьбы справляют вокруг.
Как спаивают, просыпаются.
Как общелягушечью эту икру
Зовут, обрядив ее, — паюсной.Как жизнь, как жемчужную шутку Ватто,
Умеют обнять табакеркою.
И мстят ему, может быть, только за то,
Что там, где кривят и коверкают, Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфорт
И трутнями трутся и ползают,
Он вашу сестру, как вакханку с амфор,
Подымет с земли и использует.И таянье Андов вольет в поцелуй,
И утро в степи, под владычеством
Пылящихся звезд, когда ночь по селу
Белеющим блеяньем тычется.И всем, чем дышалось оврагам века,
Всей тьмой ботанической ризницы
Пахнёт по тифозной тоске тюфяка,
И хаосом зарослей брызнется.
Её, красивую, бледную,
Её, ласковую, гибкую,
Неясную, зыбкую,
Её улыбку победную,
Её платье странное,
Серое, туманное,
Любовницу мою —
Я ненавижу.
И ненависть таю.Когда в саду смеркается,
Желтее листья осенние,
И светы изменнее —
Она на качелях качается…
Кольца стонут, ржавые,
Складки вьются лукавые…
Она чуть видна.
Я её ненавижу:
Знаю, кто — она.Уйду ли из паутины я?
От сказок её о жалости,
От соблазнов усталости…
Ноги у неё гусиные,
Волосы тягучие,
Прозрачные, линючие,
Как северная ночь.
Я её ненавижу:
Это — Дьявола дочь.Засну я — бежит украдкою
К Отцу — старику, властителю,
К своему Учителю…
Отец её любит, сладкую,
Любит её, покорную,
Ласкает лапой черною
И шлёт назад, грозя.
Я её ненавижу,
А без неё — нельзя.
От неё не уйдешь…
Я её ненавижу:
Ей имя — Ложь.
А.И. ЛопатинуВсе глуше парк. Все тише — тише конь.
Издалека доносится шаконь.
Я утомлен, я весь ушел в седло.
Май любит ночь, и стало быть — светло…
Я встреч не жду, и оттого светлей
И чище вздох окраинных аллей,
Надевших свой единственный наряд.
Не жду я встреч. Мне хорошо. Я рад.
А помнишь ты, усталая душа,
Другую ночь, когда, любить спеша,
Ты отдавалась пламенно другой,
Такой же пылкой, юной и родной?
А помнишь ты, болезная моя,
Какой голубкой грезилась змея,
Как обманула сердце и мечты?
Нет, не могла забыть той встречи ты.
Май любит ночь, и стало быть — светло…
Качает сон, баюкает седло.
Блуждает взор меж лиственных громад,
Все глуше парк, — все тоньше аромат…
Пришли к пенсионерке
Три юных пионерки.
Явились утром ранним,
Чтоб окружить вниманьем,
Окружить любовью
Бабушку Прасковью.
Спокойно спит старуха,
Не ведает печали,
И вдруг ей прямо в ухо
Подружки закричали:
— Как ваше здоровье,
Бабушка Прасковья?
Тут всполошилась бабка:
— Где фартук мой? Где тряпка?
Как я гостей встречаю? —
И стол накрыла к чаю.
Хлопочет у печурки,
Подкладывает щепки:
— Скажите мне, девчурки,
Какой вы пьете, крепкий?
Выпили подружки
Чайку по полной кружке,
А бабушка Прасковья
Сказала: — На здоровье!
Я чаю пить не буду, —
И вымыла посуду.
И так она устала —
Ей даже плохо стало!
Достаточно к старушке
Проявлено вниманья!
Ушли домой подружки,
Сказавши: — До свиданья.
Им галочку в тетради
Поставили в отряде:
«Окружена любовью
Бабушка Прасковья».
Ты вянешь и молчишь; печаль тебя снедает;
На девственных устах улыбка замирает.
Давно твоей иглой узоры и цветы
Не оживлялися. Безмолвно любишь ты
Грустить. О, я знаток в девической печали;
Давно глаза мои в душе твоей читали.
Любви не утаишь: мы любим, и как нас,
Девицы нежные, любовь волнует вас.
Счастливы юноши! Но кто, скажи, меж ими
Красавец молодой с очами голубыми,
С кудрями черными?.. Краснеешь? Я молчу,
Но знаю, знаю всё; и если захочу,
То назову его. Не он ли вечно бродит
Вкруг дома твоего и взор к окну возводит?
Ты втайне ждешь его. Идет, и ты бежишь,
И долго вслед за ним незримая глядишь.
Никто на празднике блистательного мая,
Меж колесницами роскошными летая,
Никто из юношей свободней и смелей
Не властвует конем по прихоти своей.
Шестиструнная гитара
У красавицы в руках,
Громы звучного Пиндара
Заглушая на устах,
Мне за гласом звонким, нежным
Петь велит любовь.
Я пою под миртой мирной,
На красы ее смотря,
Не завидуя обширной
Власти самого царя;
Взгляд один ее мне нежный
Всех милей чинов.
Пусть вожди в боях дерутся,
В думах баре брань ведут;
Алых уст ее коснуться —
Вся моя победа тут.
Поцелуй ее мие нежный
Выше всех даров.
Пусть герой свой блеск сугубит,
Ждет бессмертия отлик;
Милая меня коль любит,
Мне блаженней века миг;
И ее обятьи нежны
Всех светлей венцов.
1800
Люби, пока любить ты можешь.
Иль час ударит роковой,
И станешь с поздним сожаленьем,
Ты над могилой дорогой.
О сторожи, чтоб сердце свято
Любовь хранило, берегло, —
Пока его другое любит
И неизменно и тепло.
Тем, чья душа тебе открыта,
О дай им больше, больше дай!
Чтоб каждый миг дарил им счастье —
Ни одного не отравляй!
И сторожи, чтоб слов обидных —
Порой язык не произнес;
О Боже! он сказал без злобы —
А друга взор ужь полон слез!
Люби — пока любить ты можешь —
Иль час ударит роковой,
И станешь с поздним сожаленьем,
Ты над могилой дорогой!
Вот ты стоишь над ней уныло;
На грудь поникла голова.
Все что любил — навек сокрыла,
Густая, влажная трава.
Ты говоришь, хоть на мгновенье
Взгляни: изныла грудь моя!
Прости язвительное слово,
Его сказал без злобы я!
Но друг не видит и не слышит,
В твои обятья не спешит. —
С улыбкой кроткою, как прежде,
„Прощаю все“ не говорит!
Да! ты прощен… но много, много
Твоя язвительная речь —
Мгновений другу отравила,
Пока успел он в землю лечь.
Люби — пока любить ты можешь,
Иль час ударит роковой,
И станешь с поздним сожаленьем
Ты над могилой дорогой!
Роскошной неги, Снов лучистых
Раскрыты светлые врата,
Здесь в переливах золотистых
Сойдутся Мощь и Красота.
Они приникнут к изголовью.
Зажгите, звезды, все огни,
И ты, о, Ночь, своей любовью
Слиянье страсти осени.
Еще природа не вверяла
Любви — такую красоту.
Еще луна не озаряла
Такую верную чету.
Пусть вкусит он самозабвенье,
Не видя милого лица!
Бегите, быстрые Мгновенья,
И возвращайтесь без конца!
Вы, феи, ангелы святые,
Склонитесь ласково над ней!
Блюдите, звезды золотые,
Восторг немеркнущих огней!
О, страх! О, радость! Что́ свершится,
Покуда мир окутан сном,
Пред тем как солнце загорится!
Идем! Идем!
Я помню, как в детстве нежданную сладость
Я в горечи слез находил иногда,
И странную негу, и новую радость —
В мученьи последних обид и стыда.
В постели я плакал, припав к изголовью;
И было прощением сердце полно,
Но все ж не людей, — бесконечной любовью
Я Бога любил и себя, как одно.
И словно незримый слетал утешитель,
И с ласкою тихой склонялся ко мне;
Не знал я, то мать или ангел-хранитель,
Ему я, как ей, улыбался во сне.
В последней обиде, в предсмертной пустыне,
Когда и в тебе изменяет мне все,
Не ту же ли сладость находит и ныне
Покорное, детское сердце мое?
Безумье иль мудрость, — не знаю, но чаще,
Все чаще той сладостью сердце полно,
И так, — что чем сердцу больнее, тем слаще,
И Бога люблю и себя, как одно.
С брегов стремительной Исети
к брегам медлительной Невы
я вновь приеду на рассвете,
хотя меня не ждете Вы.Как в Екатеринбурге скучно,
а в Петербурге, боже мой,
сам Александр Семеныч Кушнер
меня зовет к себе домой.Сам Алексей Арнольдыч Пурин
ко мне является с дружком —
и сразу номер мой прокурен
голландским лучшим табаком.Сам Александр Леонтьев, Шура,
с которым с детства я знаком,
во имя Феба и Амура
меня сведет в публичный дом.Меня считаете пропойцей
Вы, Алимкулов Алексей,
мне ничего не остается,
как покориться форме сей.Да, у меня губа не дура
испить вина и вообще.
Все прочее — литература.
Я вас любил, любовь… Еще: что б вы ни делали, красавцы,
как вам б страдать ни довелось,
рожденны после нас мерзавцы
на вас меня посмотрят сквозь.
Весна сияла ясно,
Фиалка расцвела.
Филис, легка, прекрасна,
Гулять в поля пришла.
И думает фиалка:
— О дева, ты — весна,
И как мне, бедной, жалко,
Что слишком я скромна!
— Увы! мой венчик малый
Что даст её мечте?
Цвести бы розой алой
На пышном мне кусте.
— Она меня взяла бы,
Мой аромат вдохнуть,
И я тогда могла бы
К её груди прильнуть. —
Фиалкиным мечтаньям
Не внемлешь ты, весна.
Иным очарованьем
Филис упоена.
Мечтает о Филене.
Филен сюда придёт
И о любовном плене
Ей песенку споёт.
Она ступила белой
И лёгкою ногой,
Ещё не загорелой,
На цветик полевой.
На травке увядает
Помятый стебелёк.
Фиалка умирает.
Увы! жестокий рок!
Любовь неодолима,
Проносится, губя.
Филис проходит мимо,
Мечтая и любя.
Сонет
Моя душа оазис голубой.
Бальмонт
Моя душа эбеновый гобой,
И пусть я ниц упал перед кумиром,
С тобой, дитя, как с медною трубой,
Мы все ж, пойми, разяты целым миром.
О будем же скорей одним вампиром,
Ты мною будь, я сделаюсь тобой,
Чтоб демонов у Яра тешить пиром,
Будь ложкой мне, а я тебе губой…
Пусть демоны измаялись в холере,
Твоя коза с тобою, мой Валерий,
А Пантеон открыл над нами зонт,
Душистый зонт из шапок волькамерий.
Постой… Но ложь — гобой, и призрак — горизонт.
Нет ничего нигде — один Бальмонт.
Мой альбом, где страсть сквозит без меры
В каждой мной отточенной строфе,
Дивным покровительством Венеры
Спасся он от ауто-да-фэ.И потом — да славится наука! —
Будет в библиотеке стоять
Вашего расчетливого внука
В год две тысячи и двадцать пять.Но американец длинноносый
Променяет Фриско на Тамбов,
Сердцем вспомнив русские березы,
Звон малиновый колоколов.Гостем явит он себя достойным
И, узнав, что был такой поэт
Мой (и Ваш) альбом с письмом пристойным
Он отправит в университет.Мой биограф будет очень счастлив,
Будет удивляться два часа,
Как осел, перед которым в ясли
Свежего насыпали овса.Вот и монография готова,
Фолиант почтенной толщины:
«О любви несчастной Гумилева
В год четвертый мировой войны».И когда тогдашние Лигейи,
С взорами, где ангелы живут,
Со щеками лепестка свежее,
Прочитают сей почтенный труд, Каждая подумает уныло,
Легкого презренья не тая:
« Я б американца не любила,
А любила бы поэта я».
Вы хотите, чтоб стихами
Я опять заговорил,
Но чтоб новыми стезями
Верх Парнаса находил:
Чтобы славил нежны розы,
Верность женския любви,
Где трескучие морозы
И кокетства лишь одни!
Чтоб при ташке в доломане
Посошок в руке держал
И при грозном барабане
Чтоб минором воспевал.
Неужель любить не можно,
Чтоб стихами не писать?
И, любя, ужели должно
Чувства в рифмы оковать?
По кадансу кто вздыхает,
Кто любовь в цветущий век
Лишь на стопы размеряет,
Тот — прежалкий человек!
Он влюбился — и поспешно
Славит милую свою;
Возрыдая безутешно,
Говорит в стихах: «Пою!»
От парнасского паренья
Беспокойной головы
Скажет также, без сомненья,
И жестокая: «Увы!»
Я поэзией небесной
Был когда-то вдохновен.
Дар божественный, чудесный,
Я навек тебя лишен!
Лизой душу занимая,
Мне ли рифмы набирать!
Ах, где есть любовь прямая,
Там стихи не говорят!..
Я любовью жажду,
Я горю и стражду,
Трепещу тоскую рвуся и стонаю:
Побежденна страстью,
Чту любовь напастью,
Ах и то, что мило, к муке вспоминаю.
Утоли злу муку и бедство злобно,
Дай отраду серцу, люби подобно:
Скончай судьбину мою зловредну,
Дай жизнь приятну,
Сними железы,
Отри мне слезы;
Я их лишь трачу,
И в страсти плачу,
Тщетно, день и ночь.Ты мой жар сугубишь,
А меня не любишь,
В жалость не приходиш видя как страдаю.
О судьбина люта!
Ах приди минута,
Я которой долго мучась ожидаю!
Иль моя надежда меня обманет,
Он меня во веки любить не станетъ?
Колико серце мое ни стонеть,
Ево не тронет.
Мои злы печали
Покой умчали.
Куда деваться?
Иль вечно рваться,
Тщетно, день и ночь.Часть моя мне дивна:
Я тебе противна,
Ты всево мне в свете, и души, миляе:
Ты ко мне как камень,
Я к тебе как пламень.
Естьли сей судьбины что на свете зляе,
Мне во всей ты жизни всево дороже;
Распались подобно, почувствуй то же.
Скончай судьбину мою зловратну,
Дай жизнь приятну,
Сними железы,
Отри мне слезы;
Я их лишь трачу,
И в страсти плачу,
Тщетно, день и ночь
Покорилася вся мысль моя
Я по смерть уже твоя,
Вспламенилася холодна кровь,
Сердце чувствует любовь.
Как мой умь еще не стал быть столь страстень,
Как мой гордой дух не был подвластен,
Жизнь не мнила пременить
И не чаяла любить.Ты слыхал мою всегдашню речь:
Прежде реки будут течь
Ко источникам своим назад,
Нежель мя пленит чей взгляд.
Рекь вода так льется, как лилася,
А моя свобода отнялася,
Пременился уж весь мой нрав,
И желание забав.Уж лишилася на веки всех
Прежних я своих утех,
Без любови век, как сон течет
И веселья в жизни нет.
Я теперь прямую жизнь узнала,
Ах я все те лета потеряла,
Как не слытела сего в крови
И жила я без любви.
О Елена, Елена, Елена,
Как виденье, явись мне скорей.
Ты бледна и прекрасна, как пена
Озаренных луною морей.Ты мечтою открыта для света,
Ты душою открыта для тьмы.
Ты навеки свободное лето,
Никогда не узнаешь зимы.Ты для мрака открыта душою,
И во тьме ты мерцаешь, как свет.
И, прозрев, я навеки с тобою,
Я — твой раб, я — твой брат — и поэт.Ты сумела сказать мне без речи:
С красотою красиво живи,
Полюби эту грудь, эти плечи,
Но, любя, полюби без любви.Ты сумела сказать мне без слова:
Я свободна, я вечно одна,
Как роптание моря ночного,
Как на небе вечернем луна.Ты правдива, хотя ты измена,
Ты и смерть, ты и жизнь кораблей.
О Елена, Елена, Елена,
Ты красивая пена морей.
Тихо тянутся сонные дроги
И, вздыхая, ползут под откос.
И печально глядит на дороги
У колодцев распятый Христос.
Что за ветер в степи молдаванской!
Как поет под ногами земля!
И легко мне с душою цыганской
Кочевать, никого не любя!
Как все эти картины мне близки,
Сколько вижу знакомых я черт!
И две ласточки, как гимназистки,
Провожают меня на концерт.
Что за ветер в степи молдаванской!
Как поет под ногами земля!
И легко мне с душою цыганской
Кочевать, никого не любя!
Звону дальнему тихо я внемлю
У Днестра на зеленом лугу.
И Российскую милую землю
Узнаю я на том берегу.
А когда засыпают березы
И поля затихают ко сну,
О, как сладко, как больно сквозь слезы
Хоть взглянуть на родную страну…
Кто скажет: я забыл весны очарованье?
Кто скажет: первую я позабыл любовь?
Нет, даже старики, чья охладела кровь,
Не скажут этого, увидев дня сиянье.
Но разве не всегда любимые черты
Мы видим пред собой духовными очами?
И в сердце у себя мы не храним ли сами
И первый поцелуй и первые мечты?
Когда сияние багряного заката
Угаснет, отгорев, — из наступившей тьмы
Проглянет звездочка, которую когда-то
С восторгом сладостным приветствовали мы.
И я, от суеты и шума утомленный,
Оставшися один, припоминаю вновь
С волненьем радостным и с грустью умиленной
Неумиравшую в душе моей любовь…
Туго сложен рот твой маленький,
Взгляд прозрачен твой и тих, —
Знаю, у девичьей спаленки
Не бродил еще жених.Век за веком тропкой стоптанной
Шли любовников стада,
Век за веком перешептано
Было сладостное «да».Будет час и твой, — над участью
Станет вдруг чудить любовь,
И предчувствие тягучестью
Сладкою вольется в кровь.Вот он — милый! Ты указана
— Он твердит — ему судьбой.
Ах, слова любви засказаны,
Как заигран вальс пустой! Но тебе пустоговоркою
Милого не мнится речь:
Сердцем ты — дитя незоркое,
Лжи тебе не подстеречь.Ты не спросишь в ночи буйные,
Первой страстью прожжена,
Чьи касанья поцелуйные
Зацеловывать должна… Туго сложен рот твой маленький,
Взгляд прозрачен твой и тих, —
Знаю, у девичьей спаленки
Не бродил еще жених.
Цветы, поляна, бор зеленый,
Пещера, ток волны студеной —
Приюты счастья моего,
Где Галафрона дочь младая,
Других плененных презирая,
Меня любила одного;
Где с Ангеликою прелестной
Я долго жил в тиши безвестной,
Где обнаженная она
В моих объятиях лежала
И, неги сладостной полна,
Медора к персям прижимала!
Какую вам награду дать?
Я, бедный, лишь могу желать,
Чтобы любовники младые,
Девицы, витязи лихие,
От дальних стран, из ближних сел,
Случайно, вольно кто б ни шел,
Чтоб он поляну, бор зеленый,
Пещеру, ток волны студеной,
Цветы, блестящие красой,
Благословя, молил душой:
Да солнце их приветно греет,
Да в темну ночь луна лелеет,
И хор бы нимф не допускал,
Чтоб стадо к ним пастух гонял.
Когда почти благоговейно
Ты указала мне вчера
На девушку в фате кисейной
С студентом под руку, — сестра,
Какую горестную муку
Я пережил, глядя на них!
Как он блаженно жал ей руку
В аллеях темных и пустых!
Нет, не пленяйся взором лани
И вздохов томных не лови.
Что нам с тобой до их мечтаний,
До их неопытной любви?
Смешны мне бедные волненья
Любви невинной и простой.
Господь нам не дал примиренья
С своей цветущею землей.
Мы дышим легче и свободней
Не там, где есть сосновый лес,
Но древним мраком преисподней
Иль горним воздухом небес.
Когда весна придёт, не знаю.
Придут дожди… Сойдут снега…
Но ты мне, улица родная,
И в непогоду дорога.
Мне всё здесь близко, всё знакомо.
Всё в биографии моей:
Дверь комсомольского райкома,
Семья испытанных друзей.
На этой улице подростком
Гонял по крышам голубей
И здесь, на этом перекрёстке,
С любовью встретился своей.
Теперь и сам не рад, что встретил,
Что вся душа полна тобой…
Зачем, зачем на белом свете
Есть безответная любовь?
Когда на улице Заречной
В домах погашены огни,
Горят мартеновские печи,
И день и ночь горят они.
Я не хочу судьбу иную,
Мне ни за что не променять
Ту заводскую проходную,
Что в люди вывела меня.
На свете много улиц славных,
Но не сменяю адрес я,
В моей судьбе ты стала главной,
Родная улица моя!
На краткий миг пленяет в жизни радость,
Невидимо мелькают счастья дни;
Едва блеснут — и скроются они!
На краткий миг узнал любви я сладость:
О милый друг, тебя уж нет со мной!
Уж он исчез — блаженства сон мгновенной,
И я один, и на груди стесненной
Лежит тоска разлуки годовой.
Где вы, где вы, любви очарованья?
Не вечность ли меж нами протекла?
Ужель на час мне счастьем жизнь была?
Ужель одни остались мне желанья?
Я все имел, лишился вдруг всего;
Едва заснул — исчезло сновиденье.
Одно теперь унылое смущенье
Осталось мне от счастья моего!
Восплачьте, Грации, Амуры;
Лезбиин милый воробей
Исполнил смертью долг натуры
И прервал цепь счастливых дней.
Она любовь к нему питала,
А он был верен ей и мил;
Всегда она его лобзала;
Всегда он вкруг ее шалил.
Хоть улетит в иную пору,
Но знак от ней приметит чуть,
К ее назад порхнет он взору
И сядет к ней на нежну грудь.
Но в нем исчезла жизни сила.
Ты, Парка, к нам была люта,
Сразив то, что любовь творила
И что любила красота.
Свирепым дышущая жаром
О непреклонна адска дочь!
Твоим повержена ударом
Краса стремится в вечну ночь.
О ты, что жизнь моей любезной
Всегда старался веселить,
Ты умер!.. стон ее, ток слезный
Тебя не может оживить.
Предмет любви и обожаем,
Достойный нежности венка;
Вот сколько слез мы проливаем!
Суди ж, как смерть твоя жалка!