Сегодня ты придёшь ко мне,
Сегодня я пойму,
Зачем так странно при луне
Остаться одному.
Ты остановишься, бледна,
И тихо сбросишь плащ.
Не так ли полная луна
Встаёт из тёмных чащ?
И, околдованный луной,
Окованный тобой,
Я буду счастлив тишиной
И мраком, и судьбой.
Так зверь безрадостных лесов,
Почуявший весну,
Внимает шороху часов
И смотрит на луну,
И тихо крадется в овраг
Будить ночные сны,
И согласует лёгкий шаг
С движением луны.
Как он, и я хочу молчать,
Тоскуя и любя,
С тревогой древнею встречать
Мою луну, тебя.
Проходит миг, ты не со мной,
И снова день и мрак,
Но, обожжённая луной,
Душа хранит твой знак.
Соединяющий тела
Их разлучает вновь,
Но, как луна, всегда светла
Полночная любовь.
Мне вспомнить страшно, вспомнить стыдно
Мои безумные слова, —
Когда, качаясь серповидно,
Тень на стене была жива;
Когда клонилось к телу тело,
Уста искали влажных уст,
И грезе не было предела,
А внешний мир был странно-пуст.
Я верил, или я не верил?
Любил вполне, иль не любил?
Но я земное небом мерил
И небо для земли забыл!
Качались тени. Губы млели.
Светилась тела белизна.
И там, вкруг сумрачной постели,
Была блаженная страна, —
Страна, куда должны причалить
Все золотые корабли,
Где змей желаний сладко жалит
И душен аромат земли!
И не было ни стен, ни комнат, —
Хмель солнца, пьяная трава…
О, неужели мысли вспомнят
Мои безумные слова!
Нынче — сердце ее страсти просит,
Завтра с ужасом скажет: не надо!
То неправды она не выносит,
То доверчивой правде не рада…
То клянется, что свет ненавидит,
То, как бабочка, в свете порхает…
Кто ее не любил,— тот не знает…—
Кто полюбит ее,— тот увидит…
Нынче — сердце ее страсти просит,
Завтра с ужасом скажет: не надо!
То неправды она не выносит,
То доверчивой правде не рада…
То клянется, что свет ненавидит,
То, как бабочка, в свете порхает…
Кто ее не любил,— тот не знает…—
Кто полюбит ее,— тот увидит…
Глубь земли… Источенные крипты.
Слышно пенье — погребальный клир.
Ветви пальм. Сухие эвкалипты.
Запах воска. Тление и мир…
Здесь соборов каменные корни.
Прахом в прах таинственно сойти,
Здесь истлеть, как семя в темном дерне,
И цветком собора расцвести!
Милой плотью скованное время,
Своды лба и звенья позвонков
Я сложу, как радостное бремя,
Как гирлянды праздничных венков.
Не придя к конечному пределу
И земной любви не утоля,
Твоему страдающему телу
Причащаюсь, темная земля.
Свет очей — любовь мою сыновью
Я тебе незрячей отдаю
И своею солнечною кровью
Злое сердце мрака напою.
Тебя как музы слышут
И как ты слышишь их,
Приятностию дышут
В приятностях твоих.
Эрот, смотря тихонько,
Сказал:«Как ты мила!»
Будь счастлива им столько,
Как музами была.
Любовью ты владея,
Прикуй ее к себе,
Чтобы, летать не смея,
Привыкнула к тебе.
Привыкла б жить с тобою,
И так бы вы сжились,
Как бабочка свечою,
Собою вы сожглись.
Красавицы, вздыхая,
Завидовали б вам;
Я, песни вам слагая,
Слагал бы красотам.
Красам, хвалу что трубят
И мне, как ты, льстя муз, —
А тем, кто муз не любят,
Петь песен не берусь.
С тех пор, как ты пленен другою,
Мальвина вянет в цвете лет;
Мне свет преестен был тобою;
Теперь — прости, прелестный свет!
Ах! не отринь любви моленья:
Приди… не сердце мне отдать,
Но взор потухший мой принять
В минуту смертного томленья.Спеши, спеши! близка кончина:
Смотри, как в час последний свой
Твоя терзается Мальвина
Стыдом, любовью и тоской;
Не смерти страшной содроганье,
Не тусклый, безответный взгляд
Тебе, о милый, возвестят,
Что жизни кончилось страданье.Ах, нет!.. когда ж Мальвины муку
Не услаждает твой приход;
Когда хладеющую руку
Она тебе не подает;
Когда забыт мой друг единый,
Мой взор престал его искать,
Душа престала обожать:
Тогда — тогда уж нет Мальвины!
I
Не знаю, обманут ли был я,
Осмеян тобой или нет,
Но клянуся, что сам любил я,
И остался от этого след.
Заклинаю тебя всем небесным,
И всем, что не сбудется вновь,
И счастием мне не известным,
О, прости мне мою любовь.
II
Ты не веришь словам без искусства,
Но со временем эти листы
Тебе объяснят мои чувства
И то, что отвергнула ты.
И ты вздохнешь, может статься,
С слезою на ясных очах
О том, кто не будет нуждаться
Ни в печали чужой, ни в слезах.
III
И мир не увидит холодный
Ни желанье, ни грусть, ни мечты
Души молодой и свободной,
С тех пор как не видишь их ты.
Но если бы я возвратился
Ко дням позабытых тревог,
Вновь так же страдать я б решился
И любить бы иначе не мог.
Как нравится тебе моя любовь,
печаль моя с цветами в стороне,
как нравится оказываться вновь
с любовью на войне, как на войне.
Как нравится писать мне об одном,
входить в свой дом как славно одному,
как нравится мне громко плакать днем,
кричать по телефону твоему:
— Как нравится тебе моя любовь,
как в сторону я снова отхожу,
как нравится печаль моя и боль
всех дней моих, покуда я дышу.
Так что еще, так что мне целовать,
как одному на свете танцевать,
как хорошо плясать тебе уже,
покуда слезы плещутся в душе.
Всё мальчиком по жизни, всё юнцом,
с разбитым жизнерадостным лицом,
ты кружишься сквозь лучшие года,
в руке платочек, надпись «никогда».
И жизнь, как смерть, случайна и легка,
так выбери одно наверняка,
так выбери с чем жизнь свою сравнить,
так выбери, где голову склонить.
Всё мальчиком по жизни, о любовь,
без устали, без устали пляши,
по комнатам расплескивая вновь,
расплескивая боль своей души
Был покинут очаг. И скользящей стопой
На морском берегу мы блуждали с тобой.
В Небесах перед нами сверкал Скорпион,
И преступной любви ослепительный сон.
Очаровывал нас все полней и нежней
Красотой содрогавшихся ярких огней.
Сколько таинства было в полночной тиши!
Сколько смелости в мощном размахе души!
Целый мир задремал, не вставала волна,
Нам никто не мешал выпить чашу до дна.
И как будто над нами витал Серафим,
Покрывал нас крылом белоснежным своим.
И как будто с Небес чуть послышался зов,
Чуть послышался зов неземных голосов.
«Нет греха в тех сердцах, что любовь пьют до дна,
Где любовь глубока — глубока и полна.
Если ж стынет очаг, пусть остынет совсем,
Тот, в ком чувство молчит, пусть совсем будет нем».
И от прошлого прочь шли мы твердой стопой,
Уходили все дальше, и дальше с тобой.
В Небесах потускнел, побледнел Скорпион,
И пурпурной зарей был Восток напоен.
И пурпурной зарей озарился весь мир.
Просветленной любви он приветствовал пир.Год написания: без даты
О приятное приятство!
Ти даюсь сама я в власть,
Всё в тебе я зрю изрядство,
Тщусь сама ся дать, ах! в страсть.
Я таилася не ложно,
Но, однак, открылась ти.
Весь мой дух за невозможно
Ставит пламени уйти.О, восхить его, восхити
Больш еще, любви божок.
Станем друг друга любити,
О мой слатенький дружок!
Прочь от мя ушла свобода,
Мой сбег с ней прочь, о! и нрав.
Прочь, любовная невзгода,
О любезный, будь мой здрав.Как синицы-птички нежно
Между любятся собой,
Их любовь как с счастьем смежно
В драгости живет самой;
В летах так с тобой мы красных,
И седин мы до своих,
И в сединах желтоясных,
В мыслях станем жить одних.Мне зело ты преприятен
И зело, ах! мя зажег.
Твой ли жар уж весь понятен,
В том ти сердце вот в залог.
Ты ж не страждь уж больш так ныне,
Утирая милу бровь,
Будь всегда всё в благостыне,
Бречь, о, станем, ах, любовь!
Когда последнее мгновенье
Мой взор навеки омрачит,
И в мир, где казнь или спасенье,
Душа поэта улетит,
Быть может, приговор досадной
Прикажет возвратиться ей
Туда, где в жизни безотрадной
Она томилась столь<ко> дней;
Тогда я буду всё с тобою
И берегись мне изменить <…>Незримый ангел пел мне раз
Про мир иной; с того мгновенья
Спокойствие бежит от глаз.
Усну ли — сна желанный час
Тревожат чудные виденья.
Как запах милого цветка
Весть подает об нем порою,
Так знаю я, когда тоска
Покинет грудь мою слегка,
Что ангел счастия со мною.
Я одного его люблю,
Зато любовью бесконечной;
Услышит песню он мою,
В каком бы ни был он краю, –
Нежней меня его любить
Не станет женщина другая;
Но должен мне творец простить;
Любовь к нему не может быть
Преступна, как любовь земная.
Сказал поблекший лист опавшему листу:
— Один на дереве держусь я сиротливо;
В вершинах буйный вихрь бушует прихотливо
И ветви старые ломает на лету. —
Сказал опавший лист поблекшему листу:
— А я затоптан в грязь тяжелою стопою;
Напрасно буйный вихрь зовет меня с собою,
Он подхватить меня не может на лету. —
Сказал поблекший лист опавшему листу:
— О, научи меня, мольбе моей внимая:
Что сделать для того, чтоб мне дождаться мая
И снова пережить любви моей мечту? —
Сказал опавший лист поблекшему листу:
— Ты все от жизни взял: любовь с ее отрадой,
Ты жил и зеленел, теперь же вянь и падай:
Кто может пережить любви своей мечту! —
Мой друг, ты спросишь, кто велит,
Чтоб жглась юродивого речь? Давай ронять слова,
Как сад — янтарь и цедру,
Рассеянно и щедро,
Едва, едва, едва.Не надо толковать,
Зачем так церемонно
Мареной и лимоном
Обрызнута листва.Кто иглы заслезил
И хлынул через жерди
На ноты, к этажерке
Сквозь шлюзы жалюзи.Кто коврик за дверьми
Рябиной иссурьмил,
Рядном сквозных, красивых
Трепещущих курсивов.Ты спросишь, кто велит,
Чтоб август был велик,
Кому ничто не мелко,
Кто погружен в отделкуКленового листа
И с дней Экклезиаста
Не покидал поста
За теской алебастра? Ты спросишь, кто велит,
Чтоб губы астр и далий
Сентябрьские страдали?
Чтоб мелкий лист ракит
С седых кариатид
Слетал на сырость плит
Осенних госпиталей? Ты спросишь, кто велит?
— Всесильный бог деталей,
Всесильный бог любви,
Ягайлов и Ядвиг.Не знаю, решена ль
Загадка зги загробной,
Но жизнь, как тишина
Осенняя, — подробна.
Назад два года наша встреча
Не принесла любви твоей:
Ты отвечала мне, переча
Чужому из чужих людей…
Я полюбил тебя поэтно:
Самозабвенно, в первый миг.
Пусть не была любовь ответна,
Я не поблек, я не поник!
Но выдержкою и терпеньем,
Но верою в любовь свою,
Но пламенным тебя воспеньем
Достиг, что говоришь: «Люблю».
И в каждом слове, в каждом жесте,
И в каждом взгляде на меня
Читаю: «Мы два года вместе» —
Из часа в час, в день изо дня.
О, я уверен был, что это
Когда-нибудь произойдет,
Что чувство чистое поэта
В тебе ответное найдет!
Но отчего ж не торжествую
Своей победы над тобой?
Тебя я больше не ревную
И не молю: «Живи со мной!»
Не потому, чтоб разлюбилось;
Не потому, чтоб я остыл; —
Но сердце слишком быстро билось, —
И я усталость ощутил!..
Восторг — в безумстве! счастье — в бреде!
В лиловой лжи весенних дней!..
Бесстрастно радуюсь победе,
Не зная, что мне делать с ней!..
Забудь, любезный П.....н,
Мои минувшия сужденья:
Нет! недостоин бедный свет презренья,
Хоть наша жизнь—минута сновиденья,
Хоть наша смерть—струны порванной звон.
Мой ум его теперь ценить иначе станет:
Навряд ли кто-нибудь из нас страну узрит,
Где дружба дружбы не обманет,
Любовь любви не изменит,
Зачем же все в сем мире бросить,
Зачем и счастья не найти:
Есть розы, друг, и на земном пути!—
Их время злобное не все покосит!..
Пусть добродетель в прах падет,
Пусть будут все мольбы творцу безплодны,
Навеки гений пусть умрет,—
Везде утехи есть толпе простонародной.
Но тот, на ком лежит уныния печать,
Кто, юный, потерял лета златыя,
Того не могут услаждать
Ни дружба, ни любовь, ни песни боевыя!...
Каждый миг отдавая себя,
как струна отдается смычку,
милый друг, я любил не тебя,
а свою молодую тоску!
И рассудок и сердце губя,
в светлых снах неразлучен с тобой,
милый друг, я любил не тебя,
а венок на тебе голубой!
Я любил в тебе вешний апрель,
тишину необсохших полей,
на закате пастушью свирель,
дымку дня и прозрачность ночей.
Я любил в тебе радостный май,
что на легкой спине облаков
прилетает напомнить нам Рай
бесконечным узором цветов.
В мгле осенней твой горестный взгляд
я любил, как старинный портрет,
и с портрета столетья глядят.
в нем раздумий означился след.
Я в тебе полюбил первый снег
и пушистых снежинок игру,
и на льду обжигающий бег,
и морозный узор поутру.
Я в тебе полюбил первый бал,
тихой люстры торжественный свет,
и в кругах убегающий зал,
и на всем бледно-розовый цвет.
Кто же отнял у сердца тебя,
кто насмешливо тайну раскрыл,
что, в тебе целый мир полюбя,
я тебя никогда не любил?
Три юных пажа покидали
Навеки свой берег родной.
В глазах у них слезы блистали,
И горек был ветер морской.
— Люблю белокурые косы! —
Так первый, рыдая, сказал. —
Уйду в глубину под утесы,
Где блещет бушующий вал,
Забыть белокурые косы! —
Так первый, рыдая, сказал.
Промолвил второй без волненья—
Я ненависть в сердце таю,
И буду я жить для отмщенья
И черные очи сгублю!
Но третий любил королеву
И молча пошел умирать.
Не мог он ни ласке, ни гневу
Любимое имя предать.
Кто любит свою королеву,
Тот молча идет умирать!
Снова сумрак леса зелен,
Солнце жгуче, ветер чист;
В яме, вдоль ее расселин,
Тянут травы тонкий лист.
Сквозь хвою недвижных елей
Полдень реет, как туман.
Вот он, царь земных веселий,
Древний бог, великий Пан!
Здравствуй, старый, мы знакомы,
Много раз я чтил тебя.
Вновь пришел, мечтой влекомый,
Веря, радуясь, любя.
Я ль не славил, в вещей песне,
Запах листьев, ширь полян, —
Жажду петь еще чудесней:
Милый Пан! я счастьем пьян.
Старый, мудрый, стародавний,
Ты поймешь ли в этот день,
Что восторг любви — державной,
Чем высоких сосен тень?
Что лишь в час, когда ликуем
Мы от новых страстных ран,
Сладко метить поцелуем
Шерсть твою, Великий Пан!
Кинематограф. Три скамейки.
Сентиментальная горячка.
Аристократка и богачка
В сетях соперницы-злодейки.
Не удержать любви полета:
Она ни в чем не виновата!
Самоотверженно, как брата,
Любила лейтенанта флота.
А он скитается в пустыне —
Седого графа сын побочный.
Так начинается лубочный
Роман красавицы-графини.
И в исступленьи, как гитана,
Она заламывает руки.
Разлука. Бешеные звуки
Затравленного фортепьяно.
В груди доверчивой и слабой
Еще достаточно отваги
Похитить важные бумаги
Для неприятельского штаба.
И по каштановой аллее
Чудовищный мотор несется,
Стрекочет лента, сердце бьется
Тревожнее и веселее.
В дорожном платье, с саквояжем,
В автомобиле и в вагоне,
Она боится лишь погони,
Сухим измучена миражем.
Какая горькая нелепость:
Цель не оправдывает средства!
Ему — отцовское наследство,
А ей — пожизненная крепость!
1
Так вслушиваются (в исток
Вслушивается — устье).
Так внюхиваются в цветок:
Вглубь — до потери чувства!
Так в воздухе, который синь —
Жажда, которой дна нет.
Так дети, в синеве простынь,
Всматриваются в память.
Так вчувствовывается в кровь
Отрок — доселе лотос.
…Так влюбливаются в любовь:
Впадываются в пропасть.
2
Друг! Не кори меня за тот
Взгляд, деловой и тусклый.
Так вглатываются в глоток:
Вглубь — до потери чувства!
Так в ткань врабатываясь, ткач
Ткёт свой последний пропад.
Так дети, вплакиваясь в плач,
Вшёптываются в шёпот.
Так вплясываются… (Велик
Бог — посему крутитесь!)
Так дети, вкрикиваясь в крик,
Вмалчиваются в тихость.
Так жалом тронутая кровь
Жалуется — без ядов!
Так вбаливаются в любовь:
Впадываются в: падать.
В земле бесплодной не взойти зерну,
Но кто не верил чуду в час жестокий? —
Что возвестят мне пушкинские строки?
Страницы милые я разверну.Опять, опять «Ненастный день потух»,
Оборванный пронзительным «но если»!
Не вся ль душа моя, мой мир не весь ли
В словах теперь трепещет этих двух? Чем жарче кровь, тем сердце холодней,
Не сердцем любишь ты, — горячей кровью.
Я в вечности, обещанной любовью,
Не досчитаю слишком многих дней.В глазах моих веселья не лови:
Та, третья, уж стоит меж нами тенью.
В душе твоей не вспыхнуть умиленью,
Залогу неизменному любви, —В земле бесплодной не взойти зерну,
Но кто не верил чуду в час жестокий? —
Что возвестят мне пушкинские строки?
Страницы милые я разверну.
Я в весеннем лесу пил березовый сок,
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,
Что имел не сберег, что любил — потерял.
Был я смел и удачлив, но счастья не знал.
И носило меня, как осенний листок.
Я менял имена, я менял города.
Надышался я пылью заморских дорог,
Где не пахнут цветы, не светила луна.
И окурки я за борт бросал в океан,
Проклинал красоту островов и морей
И бразильских болот малярийный туман,
И вино кабаков, и тоску лагерей.
Зачеркнуть бы всю жизнь да с начала начать,
Полететь к ненаглядной певунье своей.
Да вот только узнает ли родина-мать
Одного из пропащих своих сыновей?
Я в весеннем лесу пил березовый сок,
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,
Что имел не сберег, что любил — потерял.
Был я смел и удачлив, но счастья не знал.
Александру Сергеичу хорошо!
Ему прекрасно!
Гудит мельничное колесо,
боль угасла,
баба щурится из избы,
в небе — жаворонки,
только десять минут езды
до ближней ярмарки.
У него ремесло первый сорт
и перо остро.
Он губаст и учен как черт,
и все ему просто:
жил в Одессе, бывал в Крыму,
ездил в карете,
деньги в долг давали ему
до самой смерти.
Очень вежливы и тихи,
делами замученные,
жандармы его стихи
на память заучивали!
Даже царь приглашал его в дом,
желая при этом
потрепаться о том о сем
с таким поэтом.
Он красивых женщин любил
любовью не чинной,
и даже убит он был
красивым мужчиной.
Он умел бумагу марать
под треск свечки!
Ему было за что умирать
у Черной речки.
Прости меня, мой ангел белоснежный,
Подруга дней моих и идеал мой нежный,
Что я, забыв любовь, стремглав туда бросаюсь,
Где смерти пасть… О, ужасаюсь!
В могильный склеп с груди горячей,
Убитый, раненый, лежачий,
Стремглав я падаю… Не плачь, прости,
Все птицы будут петь и розаны цвести
Над свежевырытой могилой,
Куда меня злой рок стремглав опустит.
Тогда поймешь, как я страдал,
Как я любил свой идеал…
Над ней стремглав взойдет моя идея
Во образе цветов, ландышей, роз приятных;
Тогда по повеленью таинств непонятных
Из гроба буду я вставать стремглав ночами
И, отравясь цветов благоуханьем,
Как чудной девицы лобзаньем,
Уйду обратно в гроб стремглав
С прослезненными глазами…
Меж тем, как ты, мой соловей,
Поешь любовь в стране далекой —
Отрава страсти одинокой
Горит огнем в душе моей!
Я вяну; пены волн морских
Стал цвет ланит моих бледнее;
Ты помнишь — яркий пурпур их
Был русских выстрелов алее!
Приди ж, о милый, усладить
Тоску любви, души томленье;
Приди хоть искрой наслажденья
Больное сердце оживить!
Блестящий взор твоих очей
Острей и ярче стали бранной;
Свежей росы, огня живей
Твой поцелуй благоуханный!
О милый! пусть растает вновь
Моя душа в твоем лобзаньи;
Приди, допей мою любовь,
Допей ее в моем дыханьи!
Прилипну я к твоим устам,
И все тебе земное счастье,
И всей природы сладострастье
В последнем вздохе передам!
Приди ж, о милый, усладить
Мою тоску, мое томленье;
Иль дай мне яд любви допить —
И не страшися преступленья!
А я ужель забыт тобою,
Мой брат по музе, мой Орест?
Или нельзя стеснить мечтою
До тех обетованных мест,
Где я зовуся чернобривым,
Где девы, климатом счастливым
Воспитанные в простоте,
(Посмейся мне!) не уступают
Столичным дамам в красоте,
Где взоры их мне обещают
Одну веселую любовь,
Где для того лишь изменяют,
Чтобы пленить собою вновь? —
Как их винить? — Сама природа
Их баловница на полях;
Беспечных мотыльков свобода,
Разнообразие в цветах
И прелесть голубого свода
В спокойных влитого вода,
Лежащих в шумных камышах,
И яблонь тихая прохлада,
И лунных таинство ночей,
Когда любовник в мраке сада
Ждет умирания огней,
Когда душа его томится
И ожиданием и тоской,
И даже ветерка страшится
И свиста иволги лестной —
Все манит здесь к изменам, к неге,
Все здесь твердит: «Чета любви!
Любовь летит — лови, лови!»
Но в тряске, скачущей телеге,
Мой друг, приятно ли мечтать?
И только мысль: тебя обнять,
С тобой делить вино, мечтанья
И о былом воспоминанья —
Меня в ней может утешать.
Каждый может догадаться —
Антонина влюблена!
Ну и что ж! Ей скоро двадцать,
А на улице весна!
Только звякнет телефон,
Тоня шепчет: — Это он!
Стала ласковой и кроткой,
Ходит легкою походкой,
По утрам поет, как птица…
Вдруг и младшая сестрица
Просыпается чуть свет,
Говорит: — Пора влюбиться!
Мне почти тринадцать лет.
И Наташа на уроке
Оглядела всех ребят:
«Юрка? Слишком толстощекий!
Петя ростом маловат!
Вот Алеша славный малый!
Я влюблюсь в него, пожалуй».
Повторяет класс по карте,
Где Иртыш, где Енисей,
А влюбленная на парте
Нежно шепчет: — Алексей!
Алик смотрит огорченно:
«Что ей нужно от меня?»
Всем известно, что девчонок
Он боится как огня,
Он понять ее не в силах!
То она глаза скосила,
То резинку попросила,
То она вздыхает тяжко,
То зачем-то промокашку
Подает ему любя.
Алик вышел из себя!
Поступил он с ней жестоко
Отлупил после урока.
Так вот с первого свиданья
Начинаются страданья.
Когда резцу послушный камень
Предстанет в ясной красоте
И вдохновенья мощный пламень
Даст жизнь и плоть своей мечте,
У заповедного предела
Не мни, что подвиг совершен,
И от божественного тела
Не жди любви, Пигмалион!
Нужна ей новая победа:
Скала над бездною висит,
Зовет в смятенье Андромеда
Тебя, Персей, тебя, Алкид!
Крылатый конь к пучине прянул,
И щит зеркальный вознесен,
И опрокинут — в бездну канул
Себя увидевший дракон.Но незримый враг восстанет,
В рог победный не зови —
Скоро, скоро тризной станет
Праздник счастья и любви.
Гаснут радостные клики,
Скорбь и мрак и слезы вновь…
Эвридики, Эвридики
Не спасла твоя любовь.Но воспрянь! Душой недужной
Не склоняйся пред судьбой,
Беззащитный, безоружный,
Смерть зови на смертный бой!
И на сумрачном пороге,
В сонме плачущих теней
Очарованные боги
Узнают тебя, Орфей!
Волны песни всепобедной
Потрясли Аида свод,
И владыка смерти бледной
Эвридику отдает.
Так уж устроено у людей,
Хотите вы этого, не хотите ли,
Но только родители любят детей
Чуть больше, чем дети своих родителей.
Родителям это всегда, признаться,
Обидно и странно. И всё же, и всё же
Не надо тут, видимо, удивляться
И обижаться не надо тоже.
Любовь ведь не лавр под кудрявой, кущей,
И чувствует в жизни острее тот,
Кто жертвует, действует, отдаёт,
Короче: дающий, а не берущий.
Любя безгранично детей своих,
Родители любят не только их,
Но плюс ещё то, что в них было вложено:
Нежность, заботы, труды свои,
С невзгодами выигранные бои,
Всего и назвать даже невозможно!
А дети, приняв отеческий труд
И становясь усатыми «детками»,
Уже как должное всё берут
И покровительственно зовут
Родителей «стариками» и «предками».
Когда же их ласково пожурят,
Напомнив про трудовое содружество,
Дети родителям говорят:
— Не надо, товарищи, грустных тирад!
Жалоб поменьше, побольше мужества!
Да, так уж устроено у людей,
Хотите вы этого, не хотите ли,
Но только родители любят детей
Чуть больше, чем дети своих родителей.
И всё же — не стоит детей корить.
Ведь им не всегда щебетать на ветках.
Когда-то и им малышей растить,
Всё перечувствовать, пережить
И побывать в «стариках» и «предках»!
Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре,
O, не грусти, ты все мне дорога,
Но я любить могу лишь на просторе,
Мою любовь, широкую как море,
Вместить не могут жизни берега.
Когда Глагола творческая сила
Толпы миров воззвала из ночи,
Любовь их все, как солнце, озарила,
И лишь на землю к нам ее светила
Нисходят порознь редкие лучи.
И порознь их отыскивая жадно,
Мы ловим отблеск вечной красоты;
Нам вестью лес о ней шумит отрадной,
О ней поток гремит струею хладной
И говорят, качаяся, цветы.
И любим мы любовью раздробленной
И тихий шепот вербы над ручьем,
И милой девы взор, на нас склоненный,
И звездный блеск, и все красы вселенной,
И ничего мы вместе не сольем.
Но не грусти, земное минет горе,
Пожди еще, неволя недолга —
В одну любовь мы все сольемся вскоре,
В одну любовь, широкую как море,
Что не вместят земные берега!
<1858>
Жеманный век веселья и затей,
Век пудры, фижм и шитого кафтана,
Как живо ты, в лице двоих детей,
Представлен группой бронзовой фонтана!
Дождь начался, и юный кавалер,
Домашнюю предупреждая драму,
Под зонтиком ведет малютку даму,
Беря с других вздыхателей пример.
А девочка, надув серьезно губки
И подобрав края короткой юбки,
Касается слегка его плеча
Головкою. С их зонтика журча
Бежит вода, как струйки дождевые,
Черты детей сияют, как живые,
И кажется: в лице играет кровь,
Блестят глаза… О, первая любовь!
А на скамье, от группы недалеко
Два зрителя сидели одиноко.
Над дамою седою антука́
Раскрыл старик, сиянье дня желая
Смягчить для глаз, и дама пожилая,
С улыбкою взглянув на старика,
Державшего над нею зонтик в клетках,
На ус его, седеющую бровь,
Со вздохом взор остановив на детках,
Задумалась… Последняя любовь!
Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
Перстень счастья ищущий во мгле,
Эту жизнь живу я словно кстати,
Заодно с другими на земле.
И с тобой целуюсь по привычке,
Потому что многих целовал,
И, как будто зажигая спички,
Говорю любовные слова.
«Дорогая», «милая», «навеки»,
А в уме всегда одно и то ж,
Если тронуть страсти в человеке,
То, конечно, правды не найдешь.
Оттого душе моей не жестко
Ни желать, ни требовать огня,
Ты, моя ходячая березка,
Создана для многих и меня.
Но, всегда ища себе родную
И томясь в неласковом плену,
Я тебя нисколько не ревную,
Я тебя нисколько не кляну.
Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
Синь очей утративший во мгле,
И тебя любил я только кстати,
Заодно с другими на земле.
СОНЕТ
Разлука ты, разлука,
Чужая сторона,
Никто меня не любит,
Как мать-сыра-земля.
Песня бродяги.
Есть люди, присужденные к скитаньям,
Где б ни был я, — я всем чужой, всегда.
Я предан переменчивым мечтаньям,
Подвижным, как текучая вода.
Передо мной мелькают города,
Деревни, села, с их глухим страданьем.
Но никогда, о, сердце, никогда
С своим я не встречался ожиданьем.
Разлука! След чужого корабля!
Порыв волны — к другой волне, несхожей.
Да, я бродяга, топчущий поля.
Уставши повторять одно и то же,
Я падаю на землю. Пла́чу. Боже!
Никто меня не любит, как земля!
Кто с минуту переможет
Хладным разумом любовь,
Бремя тягостных оков
Ей на крылья не возложит,
Пусть не смейся, не резвись,
С строгой мудростью дружись;
Но с рассудком вновь заспоришь,
Хоть не рад, но дверь отворишь,
Как проказливый Эрот
Постучится у ворот.
Испытал я сам собою
Истину сих правых слов.
«Добрый путь! Прости, любовь!
За богинею слепою,
Не за Хлоей, полечу,
Счастье, счастье ухвачу!» —
Мнил я в гордости безумной.
Вдруг услышал хохот шумный,
Оглянулся… и Эрот
Постучался у ворот.
Нет! мне, видно, не придется
С богом сим в размолвке жить,
И покамест жизни нить
Старой Паркой там прядется,
Пусть владеет мною он!
Веселиться — мой закон.
Смерть откроет гроб ужасный,
Потемнеют взоры ясны.
И не стукнется Эрот
У могильных уж ворот!
1
Печальные глаза, изогнутые брови,
Какая властная в вас дышит красота!
Усмешкой горькою искажены уста.
Зачем? Так глубоко волнуешь ты и манишь, —
И страшной близости со мной достигнув, — вдруг
Ты изменяешься И вновь темно вокруг.
Ты вновь чужая мне Зачем?
Я умираю.
Что значит этот смех? Что значит этот взгляд?
Глядят так ангелы? Так духи тьмы глядят?
2
Черноглазая лань, ты глядишь на меня,
И во взоре твоем больше тьмы, чем огня.
Не гляди. Погляди. От любви я умру.
Я люблю этих глаз роковую игру.
Что мне жизнь! Все забыл, все утратил любя.
Не пойму я тебя. Но люблю я тебя.
Ты ничья Никому этих глаз не понять.
Подожди! Подожди! Дай хоть взглядом обнять!