С восторгом слышу голос твой,
Кукушка, гость весны!
О, кто ты? — птица, иль пустой
Лишь голос с вышины!
Я слышу твой духзвучный стон,
Здесь лежа на траве;
Вблизи, вдали — повсюду он
В воздушной синеве.
С пулей в сердце
я живу на свете.
Мне еще нескоро умереть.
Снег идет.
Светло.
Играют дети.
Можно плакать,
можно песни петь.Только петь и плакать я не буду.
В городе живем мы, не в лесу.
Ничего, как есть, не позабуду.
Снова я в сказочном старом лесу:
Липы осыпаны цветом;
Месяц, чаруя мне душу, глядит
С неба таинственным светом.
Лесом иду я. Из чащи ветвей
Слышатся чудные звуки:
Это поет соловей про любовь
И про любовныя муки.
Глухая ночь сгущает краски,
И поневоле страшно нам.
В такую полночь без опаски
Подходят волки к деревням.Зачем-то совести не спится,
Кому-то хочется помочь.
И болен мозг. И дух томится.
И бесконечно длится ночь.Захлопав шумными крылами,
Петух проснувшийся орет.
Полночный час идет над нами,
Звезда полночная плывет.По всем дворам пропели певни,
Видно, нечего нам больше скрывать,
Всё нам вспомнится на Страшном суде.
Эта ночь легла, как тот перевал,
За которым — исполненье надежд.
Видно, прожитое — прожито зря,
Но не в этом, понимаешь ли, соль.
Видишь, падают дожди октября,
Видишь, старый дом стоит средь лесов.
Мы затопим в доме печь, в доме печь,
На коне брабантском плотном
И в малиновой венгерке
Часто видел я девицу
У отца на табакерке.
С пестрой свитой на охоте
Чудной маленькой фигурой
Рисовалася девица
На эмали миньатюрой.
И люблю малиновый рассвет я,
И люблю молитвенный закат,
И люблю медовый первоцвет я,
И люблю багровый листопад.
И люблю не дома, а на воле,
В чистом поле, на хмельной траве,
Задремать и пролежать, доколе
Не склонится месяц к голове.
«Натко медку! с караваем покушай,
Притчу про пчелок послушай!
Нынче не в меру вода разлилась,
Думали, просто идет наводнение,
Только и сухо, что наше селение
По огороды, где ульи у нас.
Пчелка осталась водой окруженная,
Видит и лес, и луга вдалеке,
Ну и летит, — ничего налегке,
1
Лицо без обличия.
Строгость. — Прелесть.
Все́ ризы делившие
В тебе спелись.
Листвою опавшею,
Щебнем рыхлым.
Все́ криком кричавшие
Отчего, Почему? ― старожилов спроси,
Я и сам-от немало дивился,
Как проведал впервой, сколь у нас на Руси
Патриот-губошлеп расплодился!
Заморянин везде: на Урале, в Баку,
В Петербурге, в Сибири и в Сочи,
А природный русак знай лежит на боку ―
Мы, де, больше к полатям охочи!
Хочешь лесу? ― так што ж; откупай да руби!
Аль боишься: не хватит, мол, места?
В двенадцати верстах от Луги,
В лесу сосновом, на песке,
В любимом обществе подруги
Живу в чарующей тоске… Среди озер, берез и елок
И сосен мачтовых среди
Бежит извилистый проселок,
Шум оставляя позади.Я не люблю дорог шоссейных:
На них — харчевни и обоз.
Я жить привык в сквозных, в кисейных
Лесах, где колыбели грез.В просторном доме, в десять комнат,
Опять стоят туманные деревья,
И дом Бомбеева вдали, как самоварчик.
Жизнь леса продолжается, как прежде,
Но всё сложней его работа.
Деревья-императоры снимают свои короны,
Вешают их на сучья,
Начинается вращенье деревянных планеток
Вокруг обнаженного темени.
Деревья-солдаты, громоздясь друг на друга,
Образуют дупла, крепости и завалы,
Что вы, Грации, такое?
Красота ль вы, или младость?
Вы души иль тела нежность?
Вы любви ли милы дщери,
Иль магнит, сердца влекущий?
На лугах ли вы зеленых, —
И луга при вас смеются;
Во лесах ли вы тенистых, —
И леса дают прохладу,
Сергею Городецкому
Сольвейг прибегает на лыжах.
Ибсен. Пер Гюнт
Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне,
Улыбнулась пришедшей весне!
Жил я в бедной и темной избушке моей,
Много дней, меж камней, без огней.
Бывает, синью неба молодого
Ослеплена, сомкну глаза — и вот
Весь мир весной давнишней околдован,
И вновь она к тебе меня зовет.
…Бегут назад поля, речные дамбы
И сухостой, чернеющий углем,
И легкий ветер залетает в тамбур.
Где у подножки мы стоим вдвоем.
То словно опускаясь на колени,
То снова подымаясь до небес,
Скажи, товарищ,
Неужели
Четыре года не пройдут,
Как этот лес
И холм зеленый,
И это поле —
Вдруг исчезнут?
Скажи, товарищ,
Неужели
Когда-нибудь
Привет тебе, знакомец мой кудрявый!
Прими меня под сень твоих дубов,
Раскинувших навес свой величавый
Над гладью светлых вод и зеленью лугов.
Как жаждал я, измученный тоскою,
В недуге медленном сгорая, как в огне,
Твоей прохладою упиться в тишине
И на траву прилечь горячей головою!
Как часто в тягостном безмолвии ночей,
В часы томительного бденья,
Я попал в страну Неволи. Еду ночью,—всюду лес,
Еду днем,—и сеть деревьев заслоняет глубь небес.
В ограниченном пространстве, межь вершинами и мной,
Лишь летучия светлянки служат солнцем и луной.
Промелькнут, блеснут, исчезнут,—и опять зеленый мрак,
И не знаешь, где дорога, где раскрывшийся овраг.
Промелькнут, сверкнут, погаснут,—и на миг в душе моей
Точно зов, но зов загробный, встанет память прошлых дней.
И тогда в узорах веток ясно вижу пред собой
Письмена немых проклятий, мне нашептанных Судьбой.
Ползла, как тяжкая секстина,
На Ревель «Wasa» в декабре
Из дымно-серого Штеттина
На Одере, как на одре…
Как тихоходка-канонерка,
В час восемь делая узлов,
Трусящею рысцой ослов
Плыла эстонка-иноверка.
В сплошной пронзающий туман,
Свивавшийся с ночным покровом,
В диком месте в лесу…
Из соломы был низкий построен шалаш.
Частым хворостом вход осторожно покрыт,
Мертвый конь на траве перед входом лежит.
И чтоб гладных волков конь из лесу привлек,
Притаясь в шалаше, ожидает стрелок.
Вот уж месяц с небес на чернеющий лес
Смотрит, длинные тени рисуя древес,
И туман над землей тихо всходит седой,
Посвящается кн. Е. П. Долгорукой
Одиноко вырастала
Елка стройная в лесу,—
Холод смолоду узнала,
Часто видела грозу.
Но, покинув лес родимый,
Елка бедная нашла
Уголок гостеприимный,
Новой жизнью зацвела.
Вся огнями осветилась,
О други! прежде чем покинем мирный кров,
Где тихо протекли дни нашего безделья
Вдали от шумного движенья городов,
Их скуки злой, их ложного веселья,
Последний кинем взгляд с прощальною слезой
На бывший наш эдем!.. Вот домик наш укромной:
Пусть век благой пенат хранит его покой
И грустная сосна обемлет ветвью темной!
Вот лес, где часто мы внимали шум листов,
Когда сквозит меж них луч солнца раскаленной…
Над морем северным лежит покров тумана.
И монотонный гул катящихся валов —
Протяжный и глухой — звучит, как гром органа,
Немолчной жалобой, стенанием без слов.
И тут же море мне припомнилось другое:
Как за аккордом вслед идет другой аккорд —
Сменялись там валы в ликующем прибое,
И шум их был певуч, и радостен, и горд.
Тут — стон отчаянья, тяжелый и недужный,
И заглушенная бессильная борьба,
(После выздоровления)Привет тебе, знакомец мой кудрявый!
Прими меня под сень твоих дубов,
Раскинувших навес свой величавый
Над гладью светлых вод и зеленью лугов.
Как жаждал я, измученный тоскою,
В недуге медленном сгорая, как в огне,
Твоей прохладою упиться в тишине
И на траву прилечь горячей головою!
Как часто в тягостном безмолвии ночей,
В часы томительного бденья,
В чисто поле я пошел,
В чисто поле я пришел,
На Восток я поглядел,
На Востоке камень бел,
На Востоке камень ал,
Семь я братьев повстречал,
Семь я братьев, семь Ветров
Вопрошал напевом слов: —
Семь вы братьев, Ветров буйных,
Семь вы Ветров многоструйных,
Жили-были три красные девицы.
Все три родные сестрицы,
Все три веселые, молодые,
У всех на кудрях венцы золотые.
И наскучила им девичья доля,
Смотрят одна другой грустнее,
И пошли они в чистое поле.
А в поле лес стоит, чернея…
«Гой ты, лес дремучий, зеленый,
Высылай нам, старый, смерть навстречу,
Сон приходит втихомолку,
Пробирается сквозь щелку.
Он для каждого из нас
Сны счастливые припас.
Он показывает сказки,
Да не всем они видны.
Вот закрой покрепче глазки
И тогда увидишь сны!
«Кто выехал», а кто готовится в Ростов.
В том жизни нашей цель и жребий наш таков:
Тот выедет поздней, а этот часом ране,
Но подорожная у каждого в кармане.
Еще дней несколько, пожалуй пять-шесть лет, —
И то еще вопрос, дождусь ли их иль нет, —
И все покончится, и место опустеет,
Где ныне дней моих светильник вечереет.
Из лесов и с утесов
Мы спешим, мы спешим,
С островов и откосов,
Где простор водяной недвижим,
Услажденный моею свирелью,
Ветер в густых камышах,
Пчела над цветочною кущей,
Птички близ мирты, в кустах,
Цикада на липе цветущей,
Жизнь к развязке печально идет,
Сердце счастья и радостей просит,
А годов невозвратный полет
И последнюю радость уносит.
Охладела горячая кровь,
Беззаботная удаль пропала,
И не прежний разгул, не любовь —
В душу горькая дума запала.
Горы — турам поприще!
Черные леса,
Долы в воды смотрятся,
Горы — в небеса.Край всего свободнее
И щедрей всего.
Эти горы — родина
Сына моего.Долы — ланям пастбище,
Не смутить зверья —
Хата крышей застится,
А в лесу — ружья —Сколько бы ни пройдено
Ульрих лесом зеленым спешит на коне,
Лес зеленый так шепчется сладко;
Вдруг он видит… девица стоит в стороне
И глядит из-за ветви украдкой.
Говорит он: «Да, знаю, друг нежный ты мой,
Я твой образ прекрасный, цветущий;
Он всегда увлекает меня за собой
И в толпу, и в пустынныя кущи!..
Берта.
Впервые ль ты с ловитвы ждешь его?
Ужель тебя, Эльвира, устрашают
Утесы наши и снега?
Ужель в Испании лесов не оглашают
Ловитвы звучные рога?
Эльвира.
Там ветер дышит прихотливый,
Луга цветут, как пышные сады,
В лесах густых из лавров и оливы
«Леса. Столбы. Поля. Леса.
Наш поезд мчится в ночь…»
— Ты дописал?
— Не дописал.
— А в шахматы?
— Не прочь…
«Мелькнул за окнами перрон
И хоровод рябин…»
— Андрюшка видит пятый сон,
— А мы с тобой не спим…
Грозою до блеска промыты чащи,
А снизу, из-под зеленых ресниц,
Лужи наивно глаза таращат
На пролетающих в небе птиц.
Гром, словно в огненную лису,
Грохнул с утра в горизонт багряный,
И тот, рассыпавшись, как стеклянный,
Брызгами ягод горит в лесу.