— Дайте, дайте припомнить… Был на Вашей головке
Отороченный мехом незабудковый капор…
А еще Вы сказали: «Ах, какой же Вы ловкий:
Кабинет приготовлен, да, конечно, и табор!..»
Заказали вы «пилку», как назвали Вы стерлядь, —
И из капорцев соус и рейнвейнского конус…
Я хочу ошедеврить, я желаю оперлить
Все, что связано с Вами, — даже, знаете, соус…
А иголки Шартреза? а Шампанского кегли?
А стеклярус на окнах? а цветы? а румыны?
Мы друг друга хотели… Мы любви не избегли…
Мы в слияньи слыхали сладкий тенор жасмина…
Но… Вам, кажется, грустно? Ах, Люси, извините, —
Это можно поправить… Вы шепнули: «устрой-ка»?..
Хорошо, дорогая! для «заплаты есть нити», —
У подъезда дымится ураганная тройка!
Я сидела на песке
У моста высокова.
Нету лучше из стихов
Александра Блокова.
Сделала свистулечку
Из ореха грецкого.
Веселее нет и звонче
Песен Городецкого.
Неспокойная была,
Неспокой оставила.
Успокоили стихи
Кузмина Михаила.
Шел с Орехова туман,
Теперь идет из Зуева.
Я люблю стихи в лаптях
Миколая Клюева.
Дуют ветры от реки,
Дуют от околицы.
Есть и ситец и парча
У Любови Столицы.
Заливается в углу
Таракан, как пеночка.
Не подумай, что растешь,
Таня Ефименочка.
Ах, сыпь, ах, жарь,
Маяковский — бездарь.
Рожа краской питана,
Обокрал Уитмана.
Пляшет Брюсов по Тверской
Не мышом, а крысиной.
Дяди, дяди, я большой,
Скоро буду с лысиной.
Ах, батюшки, ох-ох-ох,
Есть поэт Мариенгоф.
Много кушал, много пил,
Без подштанников ходил.
Квас сухарный, квас янтарный,
Бочка старо-новая.
У Васятки у Каменского
Голова дубовая.
Итак, опять увиделся я с вами,
Места немилые, хоть и родные,
Где мыслил я и чувствовал впервые
И где теперь туманными очами,
При свете вечереющего дня,
Мой детский возраст смотрит на меня…
О бедный призрак, немощный и смутный,
Забытого, загадочного счастья!..
О, как теперь без веры и участья
Смотрю я на тебя, мой гость минутный,
Куда как чужд ты стал в моих глазах,
Как брат меньшой, умерший в пеленах…
Ах нет, не здесь, не этот край безлюдный
Был для души моей родимым краем —
Не здесь расцвел, не здесь был величаем
Великий праздник молодости чудной.
Ах, и не в эту землю я сложил
Все, чем я жил и чем я дорожил…
Верные челны, причальте
К этим унылым теснинам.
Здесь, на холодном базальте,
Черную ночь провести нам!
Ах! вам все снятся магнолий
Купы над синим заливом, —
Время блаженной неволи,
Жизнь в упоеньи ленивом.
Ах! вам все помнятся, братья,
Очи подруг долгожданных,
Их огневые объятья,
Тайны ночей бездыханных!
Полно! изведано счастье!
Кубок пустой опрокинут.
Слаще, чем дрожь сладострастья,
Вольные волны нас ринут.
Кормы, качаясь на влаге,
Манят нас к Новому Свету,
Мы по природе — бродяги,
Мы — моряки по обету!
Спите же сном беззаботным,
Здесь, где я посох свой бросил:
Завтра, чуть утро блеснет нам,
Снова мы сядем у весел!
< ИИ >
Кто хочет миру чуждым быть,
Тот скоро будет чужд!
Ах, людям есть кого любить, —
Что им до наших нужд!
Так! что вам до меня?
Что вам беда моя?
Она лишь про меня, —
С ней не расстанусь я!
Как крадется к милой любовник тайком:
«Откликнись, друг милый, одна ль?»
Так бродит ночию и днем
Кругом меня тоска,
Кругом меня печаль!..
Ах, разве лишь в гробу
От них укрыться мне —
В гробу, в земле сырой —
Там бросят и оне!
Я вижу там лилею.
Ах! как она бела,
Прекрасна и мила!
Душа моя пленилась ею.
Хочу ее сорвать,
Держать в руках и целовать;
Хочу — но рок меня с лилеей разлучает:
Ах! бездна между нас зияет!..
Тоска терзает грудь мою;
Стою печально, слезы лью.
Взираю издали на нежную лилею —
Она сотворена быть, кажется, моею,
И тихий ветерок
Ко мне склоняет стебелек
Ее зеленый, изумрудный;
Ко мне же обращен и беленький цветок,
Головка снежная, ко мне… но рок
(Жестокий, безрассудный!)
Сказал: «Она не для тебя!
Увянет не с твоей слезою;
Другой сорвет ее холодною рукою;
А ты… смотри, терзай себя!»
О Лиза! я с тобою
Душой делиться сотворен,
Но бездной разлучен!
Свершилось Лилете
Четырнадцать лет;
Милее на свете
Красавицы нет.
Улыбкою радость
И счастье дарит;
Но счастия сладость
Лилеты бежит.
Не лестны унылой
Толпы женихов,
Не радостны милой
Веселья пиров.
В кругу ли бывает
Подруг молодых —
И томность сияет
В очах голубых;
Одна ли в приятном
Забвеньи она —
Везде непонятным
Желаньем полна;
В природе прекрасной
Чего-то ей нет,
Какой-то неясный
Ей мнится предмет:
Невольная скука
Девицу крушит,
И тайная мука
Волнует, томит.
Ах, юные лета!
Ах, пылкая кровь!
Лилета, Лилета!
Ведь это — любовь.
В свой край возвратяся из дальней земли,
Три путника в гости к старушке зашли.«Прими, приюти нас на темную ночь;
Но где же красавица? Где твоя дочь?»«Принять, приютить вас готова, друзья;
Скончалась красавица дочка моя».В светлице свеча пред иконой горит,
В светлице красавица в гробе лежит.И первый, поднявший покров гробовой,
На мертвую смотрит с унылой душой: «Ах! если б на свете еще ты жила,
Ты мною б отныне любима была!»Другой покрывало опять наложил,
И горько заплакал, и взор опустил: «Ах, милая, милая, ты ль умерла?
Ты мною так долго любима была!»Но третий опять покрывало поднял
И мертвую в бледны уста целовал: «Тебя я любил; мне тебя не забыть;
Тебя я и в вечности буду любить!»
Кто глаза ее оправил
В завлекательный магнит?
Вместо сердца камень вставил,
Желтый камень хризолит?
И когда в блестящем зале,
Взор склонив, скользит она, —
Словно искрится в бокале
Ледяной огонь вина!
Смех ее — что звонкий голос
Разыгравшихся дриад.
Как на колос спелый колос,
Косы сложены назад.
Ах, я верю! в час, как щелкнет
Оградительный замок,
И весь мир кругом примолкнет,
Словно скромен и далек, —
Что за радость к этим губкам
Губы алчные склонить,
Этим жгучим, острым кубком
Жажду страсти утолить!
Да, я верю: в этом теле
Взвивность синего огня!
Здесь опасность, — в самом деле! —
Чур меня! ах, чур меня!
Ах, как длинны эти тени. Те косыя. Те кривыя. Без конца.
Были длинны. Все длиннее. Все темнее. Не разсмотришь их лица.
Солнце было. Грело жаром. Красным шаром закатилось там вдали.
Все-ль изжито? Звон подковы. Стук копыта. Путь далекий. Путь в пыли.
Ах, как воет этот ветер. Пыль наносит. Пылью кружит. Пыль метет.
Сколько их, песчинок малых. Сосчитать ли? Разгадать ли? Жуткий счет.
Еду. Еду. Кто я? Что я? Где я? Сплю я? Взор мой ищет по степям.
Изнутри себя я вижу. И не знаю, здесь ли я или вон там.
Странный свист несется сверху. Сонмы малых. Еле зримых смутный бег.
Шелест. Шопот. Окаймленье. Паутина. Зов. Покров. Постель. Ночлег.
Где я? Что я? Конь мой белый. Сам я в снеге. Ах, не все ли мне равно?
Я в безбрежном. Я в бездонном. В озаренном. Засыпаю. Утопаю. Тише. Дно.
Рано утром волна окатит
Белоснежной своей водой,
И покажется в небе катер
Замечательно молодой.Мимо пристаней и черешен,
Отделенный речной водой,
Появляется в небе леший
Замечательно молодой.Драют палубу там матросы,
Капитана зовут на «ты»,
И на девочек там подросток
Сыплет яблоки и цветы.Ах, как рады марины и кати
В сентябре или там — в феврале,
Что летает по небу катер,
По веселой, по круглой земле.Не летучим себе, не голландцем,
А спокойно, средь бела дня,
Он российским летит новобранцем,
Он рукою коснулся меня.Пролетая в траве или дыме,
Успевает трубой проорать —
Молодыми жить, молодыми —
Молодыми — не умирать.Ах, ты катер, ты мой приятель
Над веселием и бедой,
В белом небе весенний катер
Замечательно молодой.
Ах, как длинны эти тени. Те косые. Те кривые. Без конца.
Были длинны. Все длиннее. Все темнее. Не рассмотришь их лица.
Солнце было. Грело жаром. Красным шаром закатилось там вдали.
Все ль изжито? Звон подковы. Стук копыта. Путь далекий. Путь в пыли.
Ах, как воет этот ветер. Пыль наносит. Пылью кружит. Пыль метет.
Сколько их, песчинок малых. Сосчитать ли? Разгадать ли? Жуткий счет.
Еду. Еду. Кто я? Что я? Где я? Сплю я? Взор мой ищет по степям.
Изнутри себя я вижу. И не знаю, здесь ли я или вон там.
Странный свист несется сверху. Сонмы малых. Еле зримых смутный бег.
Шелест. Шепот. Окаймленье. Паутина. Зов. Покров. Постель. Ночлег.
Где я? Что я? Конь мой белый. Сам я в снеге. Ах, не все ли мне равно?
Я в безбрежном. Я в бездонном. В озаренном. Засыпаю. Утопаю. Тише. Дно.
Ах, девица, красавица!
Тебя любил, я счастлив был!
Забыт тобой, умру с тоской!
Печальная, победная
Головушка молодецкая!
Не знала ль ты, что рвут цветы
Не круглый год; мороз придет…
Не знала ль ты, что счастья цвет
Сегодня есть, а завтра нет!
Любовь — роса на полчаса;
Ах, век живут, а вмиг умрут!
Любовь как пух, взовьется вдруг;
Тоска свинец, внутри сердец.
Ахти, печаль великая!
Тоска моя несносная!
Куда бежать, тоску девать?
Пойду к лесам тоску губить;
Пойду к рекам печаль топить;
Пойду в поля тоску терять,
В долинушке печаль скончать.
В густых лесах — она со мной!
В струях реки — течет слезой!
В чистом поле — траву сушит!
В долинушках — цветы морит!
От батюшки, от матушки
Скрываюся, шатаюся.
Ахти, печаль великая,
Тоска моя несносная!
Куда бежать, тоску девать?
А.А. КурсинскомуПо вечерам с фельдшерицей
Гуляющий,
Девицей
Жалкою, —
Помавающий
Палкою, —
Села скромный житель,
Задорный,
Горбатый
Учитель
Решил все вопросы, —
Черный,
Длинноносый,
Учитель сельский,
Бельский!
* * *
Цветы мои,
Цветики!
Вы не знаете,
Любимые —
Вы не знаете
Арифметики!
* * *
Небеса потухают
Хрустальные.
Вопросы они изучают
Социальные
Вместе —
Бакунина
Подарил, он невесте.
Но втуне она
Прочитала Бакунина!
Ах, она ему снится!
Ах, сердце его будто ножиком
Изранено!
Но топорщится ежиком
Фельдшерица
Галанина.
* * *
Василечки лазурными венчиками
На влюбленных кивают.
Из оврага кони бубенчиками
Закипают, —
И помещик качается
Мимо них в тарантасе.
Ах, плачьте, рыдайте, бездомные дети Сиона,
Как плакали мы на враждебных реках Вавилона.
Ах, плачьте! Разбита певучая лира Иуды,
Где высились храмы — теперь безобразные груды.
О, чем освежим изязвленные ноги и руки?
Излечат ли скорбь в нас сионские песни и звуки?
Ужель мы все будем бездомны, и босы, и сиры,
И вновь не воскреснем под звуки иудиной лиры?
Забитое племя! В изгнаньи кочуешь поныне,
Бесславно, в позорных цепях пресмыкаясь в чужбине,
У зверя есть норы, есть теплые гнезда у птицы,
А бедным евреям раскрыты одни лишь гробницы,
Ах, плачьте, рыдайте, бездомныя дети Сиона,
Как плакали мы на враждебных реках Вавилона.
Ах, плачьте! Разбита певучая лира Иуды,
Где высились храмы — теперь безобразныя груды.
О, чем освежим изязвленныя ноги и руки?
Излечат ли скорбь в нас Сионския песни и звуки?
Ужель мы все будем бездомны и босы, и сиры,
И вновь не воскреснем под звуки Иудиной лиры?
Забитое племя! В изгнанье кочуешь по-ныне,
Безславно, в позорных цепях пресмыкаясь в чужбине.
У зверя есть норы, есть теплыя гнезда у птицы,
А бедным евреям раскрыты одни лишь гробницы.
Wand wird die Stunde kornmen,
Das einer mich genommen,
Und mein Braut-Bett knackt!
VolhsliedСини все проталины
Под ногой весны.
Солнцем мы ужалены,
Ветром мы пьяны!
С воздухом вливается
В нас апрельский хмель…
Скоро ль закачается
Девичья постель!
Чу! поет над водами
Вешних мошек рой.
Время — хороводами
Виться под горой.
Песнями и плясками
Время — ночь вспугнуть…
Ах, когда ж под ласками
Побледнеет грудь!
Словно в церкви статуя,
Мы зимой весь день.
Скоро, лиловатая,
Зацветет сирень,
Скоро куст шиповника
Будет весь в цветах…
Ах! когда ж любовника
Встречу я впотьмах!Придет, как час настанет,
Любимый мой, и станет
Кровать моя трещать!
Народная песня (нем.).
Александр Пушкин
Из Alfиеrи
Сомненье, страх, порочную надежду
Уже в груди не в силах я хранить;
Неверная супруга я Филиппу
И сына я его любить дерзаю!…
Но как же зреть его и не любить?
Нрав пылкий, добрый, гордый, благородный,
Высокий ум, с наружностью прекрасной
Прекрасная душа… Зачем природа
И небеса таким тебя создали?
Что говорю? Ах! так ли я успею
Из глубины сердечной милый образ
Искоренить?—О, если пламень мой
Подозревать он станет! Перед ним
Всегда печальна я; но избегаю
Я встречи с ним. Он знает, что веселье
В Испании запрещено. Кто может
В душе моей читать? Ах, и самой
Не можно мне. И он, как и другие,
Обманется—и станет, как других,
Он убегать меня… Увы, мне, бедной!…
Другого нет мне в горе утешенья,
Окроме слез, и слезы—преступленье.
Иду к себе: там буду на свободе…
Что вижу? Карл!—Уйдем, мне изменить
И речь, и взор—все может: ах, уйдем.
Лифтерше Маше под сорок.
Грызет она грустно подсолнух,
и столько в ней детской забитости
и женской кричащей забытости!
Она подружилась с Тонечкой,
белесой девочкой тощенькой,
отцом-забулдыгой замученной,
до бледности в школе заученной.
Заметил я -
робко, по-детски
поют они вместе в подъезде.
Вот слышу -
запела Тонечка.
Поет она тоненько-тоненько.
Протяжно и чисто выводит…
Ах, как у ней это выходит!
И ей подпевает Маша,
обняв ее,
будто бы мама.
Страдая поют и блаженствуя,
две грусти -
ребячья и женская.
Ах, пойте же,
пойте подольше,
еще погрустнее,
потоньше.
Пойте,
пока не устанете…
Вы никогда не узнаете,
что я,
благодарный случаю,
пение ваше слушаю,
рукою щеку подпираю
и молча вам подпеваю.
Ах, ты зимушка, зима,
Холодна очень была,
Холодна очень была,
Заморозила меня,
Заморозила меня,
Сержантика бравого.
Как на улице большой
Вот шла партия солдат;
Впереди солдат идет,
Сам сержантик молодой.
На все стороны сержант
Низко кланяется,
Низко кланяется,
С Машей здравствуется:
„Здравствуй, Маша, здравствуй, Маша,
Здравствуй, Машенька моя,
Здравствуй, Машенька моя!
Дома ль маменька твоя?“
— Ни тятеньки, ни маменьки, —
Дома нету никого,
Дома нету никого,
Полезай, сударь, в окно. —
Сержант руки протянул,
Холоп плетью стегнул:
„Не дворянска, сударь, честь
По ночам в окошко лезть.“
Вот сержантик догадался,
За карман скорей хватался:
— Вот тебе целковый-рубль,
Выпусти меня из рук;
Вот тебе и полтора,
Пусти меня со двора.
Асе и Борису
Башлык откинула на плечи:
Смешно кататься в башлыке!
Смеется, — разве на катке
Бывают роковые встречи?
Смеясь над «встречей роковой»,
Светло сверкают два алмаза,
Два широко раскрытых глаза
Из-под опушки меховой.
Все удается, все фигуры!
Ах, эта музыка и лед!
И как легко ее ведет
Ее товарищ белокурый.
Уж двадцать пять кругов подряд
Они летят по синей глади.
Ах, из-под шапки эти пряди!
Ах, исподлобья этот взгляд!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поникли узенькие плечи
Ее, что мчалась налегке.
Ошиблась, Ася: на катке
Бывают роковые встречи!
Заворачивая, манежа,
Свищет женщина по манежу!
Краги —
красные, как клешни.
Губы крашеные — грешны.
Мчит торпедой горизонтальною,
Хризантему заткнув за талию! Ангел атомный, амазонка!
Щеки вдавлены, как воронка.
Мотоцикл над головой
Электрическою пилой.Надоело жить вертикально.
Ах, дикарочка, дочь Икара…
Обыватели и весталки
Вертикальны, как «ваньки-встаньки».В этой, взвившейся над зонтами,
Меж оваций, афиш, обид,
Сущность женщины горизонтальная
Мне мерещится и летит! Ах, как кружит ее орбита!
Ах, как слезы белкам прибиты!
И тиранит ее Чингисхан —
Тренирующий Сингичанц… СИНГИЧАНЦ: «Ну, а с ней не мука?
Тоже трюк — по стене, как муха…
А вчера камеру проколола… Интриги….
Пойду напишу по инстанции…
И царапается, как конокрадка».Я к ней вламываюсь в антракте.
«Научи, — говорю, —
горизонту…»А она молчит, амазонка.
А она головой качает.
А ее еще трек качает.
А глаза полны такой —
горизонтальною
тоской!
Я две весны, две осени, два лета
И три зимы без музыки живу…
Ах, наяву ль давали «Риголетто»?
И Собинов певал ли наяву?
Как будто сон: оркестр и капельмейстер,
Партер, духи, шелка, меха, лорнет.
Склонялся ли к Миньоне нежно Мейстер?
Ах, наяву склонялся или нет?
И для чего приходит дон Пасквале,
Как наяву когда-то, ныне в бред?..
Вернется ль жизнь когда-нибудь? Едва ли…
Как странно молвить: Собинов — скелет…
Узнав о смерти Вертера, несною
В закатный час я шел, тоской гоним,
И соловей, запевший над рекою,
Мне показался жалким перед ним!
О, как тонка особенность оттенка
В неповторимом горле у того,
Кем тронута была демимондэнка,
И соловей смолкал от чар его…
С тех пор, как ты пленен другою,
Мальвина вянет в цвете лет;
Мне свет преестен был тобою;
Теперь — прости, прелестный свет!
Ах! не отринь любви моленья:
Приди… не сердце мне отдать,
Но взор потухший мой принять
В минуту смертного томленья.Спеши, спеши! близка кончина:
Смотри, как в час последний свой
Твоя терзается Мальвина
Стыдом, любовью и тоской;
Не смерти страшной содроганье,
Не тусклый, безответный взгляд
Тебе, о милый, возвестят,
Что жизни кончилось страданье.Ах, нет!.. когда ж Мальвины муку
Не услаждает твой приход;
Когда хладеющую руку
Она тебе не подает;
Когда забыт мой друг единый,
Мой взор престал его искать,
Душа престала обожать:
Тогда — тогда уж нет Мальвины!
Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
Стали тихими наши дворы,
Наши мальчики головы подняли —
Повзрослели они до поры,
На пороге едва помаячили
и ушли, за солдатом — солдат…
До свидания, мальчики!
Мальчики,
Постарайтесь вернуться назад.
Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
Не жалейте ни пуль, ни гранат
И себя не щадите, и все-таки
Постарайтесь вернуться назад.
Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
вместо свадеб — разлуки и дым,
Наши девочки платьица белые
Раздарили сестренкам своим.
Сапоги — ну куда от них денешься?
Да зеленые крылья погон…
Вы наплюйте на сплетников, девочки.
Мы сведем с ними счеты потом.
Пусть болтают, что верить вам не во что,
Что идете войной наугад…
До свидания, девочки!
Девочки,
Постарайтесь вернуться назад.
Платок тонет и не тонет,
Потихонечку плывет, —
Милый любит и не любит,
Только времечко ведет.
Припев: Ах, Самара-городок,
Беспокойная я,
Беспокойная я, —
Успокой ты меня!
Я росла и расцветала
До семнадцати годов,
А с семнадцати годов
Крушит девушку любовь.
Милый спрашивал любови,
Я не знала, что сказать, —
Молода, любви не знала,
Ну и жалко отказать.
Понапрасну небо ясно,
Одна звездочка горит.
Понапрасну милых много, —
Об одном сердце болит.
Тебе, белая береза,
Нету места у реки.
Если я тебе невеста, —
Ты меня побереги.
Милый скажет «до свиданья», —
Сердце вскинется огнем —
И тоскует и томится
Все о том же, все о нем.
Припев повторяется после каждого куплета.
Сомненье, страх, порочную надежду
Уже в груди не в силах я хранить;
Неверная супруга я Филиппу,
И сына я его любить дерзаю!..
Но как же зреть его и не любить?
Нрав пылкий, добрый, гордый, благородный,
Высокий ум, с наружностью прекрасной
Прекрасная душа… Зачем природа
И небеса таким тебя создали?
Что говорю? Ах! так ли я успею
Из глубины сердечной милый образ
Искоренить? — О, если пламень мой
Подозревать он станет! Перед ним
Всегда печальна я; но избегаю
Я встречи с ним. Он знает, что веселье
В Испании запрещено. Кто может
В душе моей читать? Ах, и самой
Не можно мне. И он, как и другие,
Обманется — и станет, как других,
Он убегать меня… Увы, мне, бедной!..
Другого нет мне в горе утешенья,
Окроме слез, и слезы — преступленье.
Иду к себе: там буду на свободе…
Что вижу? Карл! — Уйдем, мне изменить
И речь и взор — все может: ах, уйдем.
О приятное приятство!
Ти даюсь сама я в власть,
Всё в тебе я зрю изрядство,
Тщусь сама ся дать, ах! в страсть.
Я таилася не ложно,
Но, однак, открылась ти.
Весь мой дух за невозможно
Ставит пламени уйти.О, восхить его, восхити
Больш еще, любви божок.
Станем друг друга любити,
О мой слатенький дружок!
Прочь от мя ушла свобода,
Мой сбег с ней прочь, о! и нрав.
Прочь, любовная невзгода,
О любезный, будь мой здрав.Как синицы-птички нежно
Между любятся собой,
Их любовь как с счастьем смежно
В драгости живет самой;
В летах так с тобой мы красных,
И седин мы до своих,
И в сединах желтоясных,
В мыслях станем жить одних.Мне зело ты преприятен
И зело, ах! мя зажег.
Твой ли жар уж весь понятен,
В том ти сердце вот в залог.
Ты ж не страждь уж больш так ныне,
Утирая милу бровь,
Будь всегда всё в благостыне,
Бречь, о, станем, ах, любовь!
Плачьте, Венеры все и все Эроты,
Плачьте, сколько ни есть людей достойных!
Ах, воробушка нет моей любезной,
Птички, радости нет моей любезной,
Что она больше глаз своих любила;
Ах, как сладок он был, хозяйку так он,
Так, как девочку мать родную знает;
Никогда не слезал с ее груди он,
Но туда и сюда скача по груди,
Лишь ее призывал он детским писком.
Вот теперь он идет путем туманным
В мир, откуда нельзя назад вернуться.
Ах, да будет вам зло, о злые тени
Орка, — вам бы глотать все, что прекрасно.
Птичку милую мне назад отдайте.
Бедный мой воробей! судьбина злая!
Ведь, в тоске по тебе, моей любезной
Стали красны от слез, потухши, глазки.
Ах, чудное небо, ей-Богу, над этим классическим Римом!
Под этаким небом невольно художником станешь.
Природа и люди здесь будто другие, как будто картины
Из ярких стихов антологии древней Эллады.
Ну, вот, поглядите: по каменной белой ограде разросся
Блуждающий плющ, как развешанный плащ иль завеса;
В средине, меж двух кипарисов, глубокая темная ниша,
Откуда глядит голова с преуродливой миной
Тритона. Холодная влага из пасти, звеня, упадает.
К фонтану альбанка (ах, что за глаза из-под тени
Покрова сияют у ней! что за стан в этом алом корсете!)
Подставив кувшин, ожидает, как скоро водою
Наполнится он, а другая подруга стоит неподвижно,
Рукой охватив осторожно кувшин на облитой
Вечерним лучом голове… Художник (должно быть, германец)
Спешит срисовать их, довольный, что случай нежданно
В их позах сюжет ему дал для картины, и вовсе не мысля,
Что я срисовал в то же время и чудное небо,
И плющ темнолистый, фонтан и свирепую рожу тритона,
Альбанок и даже — его самого с его кистью!
Ах, зачем, зачем Германия
Гомосексуальна!
Я боюс, что эта мания
Кончится печально!
Пoвoд дaв печати вражеской
Ставит много точек,
Целовал фельдмapшaл княжеский
Носовой платочек.
И—история занятная—
По какой причине
Слезы льет особа знатная,
Со звезgoй при чине?
Там порядку, не зевай, учись,
Так чего же ради
Мольтке спит, не paздевaючиc,
В боевом нapяде?
Франкофилы с женофобами
Завели союзы—
Видно, чарами особыми
Действуют французы.
Ах! Не плачьте! Все изменится!
Пoзaбyдем драму-ж!
Эйленбург на Мольтке женится,
Раз тот хочет замуж!
Но напрасно не палите-ка
В воробьев из пушки,
А смотрите—где политика,
А где просто «душки».
Медная, лихая музыка играла,
Свеян трубачами, женский плач умолк.
С воинской платформы Брестского вокзала
Провожают в Польшу Фанагорийский полк!
Офицеры стройны, ушки на макушке,
Гренадеры ладны, точно юнкера…
Классные вагоны, красные теплушки,
Машущие руки, громкое ура.
Дрогнули вагоны, лязгают цепями,
Ринулся на запад первый эшелон.
Желтые погоны, суворовское знамя,
В предвкушеньи славы каждое чело!
Улетели, скрылись. Точечкой мелькает,
Исчезает, гаснет красный огонек…
Ах, душа пустая, ах, тоска какая,
Возвратишься ль снова, дорогой дружок!
Над Москвой печальной ночь легла сурово,
Над Москвой усталой сон и тишина.
Комкают подушки завтрашние вдовы,
Голосом покорным говорят: «Война!»
Темно…
Фонарь куда-то к черту убежал!
Вино
Качает толстый мой фрегат, как в шквал…
Впотьмах
За телеграфный столб держусь рукой.
Но, ах!
Нет вовсе сладу с правою ногой:
Она
Вокруг меня танцует — вот и вот…
Стена
Всё время лезет прямо на живот.
Свинья!
Меня назвать свиньею? Ах, злодей!
Меня,
Который благородней всех людей?!
Убью!
А, впрочем, милый малый, бог с тобой —
Я пью,
Но так уж предназначено судьбой.
Ослаб…
Дрожат мои колени — не могу!
Как раб,
Лежу на мостовой и ни гу-гу…
Реву…
Мне нынче сорок лет — я нищ и глуп.
В траву
Заройте наспиртованный мой труп.
В ладье
Уже к чертям повез меня Харон…
Adieu!
Я сплю, я сплю, я сплю со всех сторон…
Леандр
Геро, слушай! слышишь, Геро!
Рядом в лад стучат сердца.
Геро
Милый, нет! у башни серой
Ярость волн бьет без конца.
Леандр
Геро, лик твой жутко нежен,
Весь плывущий в лунном дне!
Геро
Милый, ах! луной взмятежен
Понт, взносящий вал во сне.
Леандр
Геро! грудью грудь согрета,
Руки слиты, дрожь в устах…
Геро
Милый! стужей млеет Лета,
Мчит в зыбях холодный прах.
Леандр
Геро! встанем! в свет победный
Бросим тело, бросим страсть!
Геро
Милый! грозно ветр бесследный
В море вскрыл пред смелым пасть.
Леандр
Геро! помни! веруй, Геро!
Прочны связи влажных губ!
Геро
Милый, ах! у башни серой —
Вижу твой взмятенный труд.
О милый тихий городок,
Мой старый, верный друг,
Я изменить тебе не мог
И, убежав от всех тревог,
В тебя въезжаю вдруг!
Ах, не в тебе ль цвела сирень,
Сирень весны моей?
Не твой ли — ах! — весенний день
Взбурлил во мне «Весенний день»,
Чей стих — весны ясней?
И не окрестности твои ль,
Что спят в березняке,
И солнцесвет, и лунопыль
Моих стихов сковали стиль,
Гремящих вдалеке?
И не в тебе ли в первый раз
Моя вспылала кровь?
Не предназначенных мне глаз, —
Ах, не в тебе ль, — я пил экстаз
И думал: «Вот любовь!»
О первый мой самообман,
Мне причинивший боль,
Ты испарился, как туман,
Но ты недаром мне был дан:
В тебе была эоль!
И только много лет спустя,
Ошибок ряд познав,
Я встретил женщину-дитя
С таким неотразимым «я»,
Что полюбить был прав.
Да, не заехать я не мог
Теперь, когда ясны
Мои улыбки, в твой шатрок,
Мой милый, тихий городок,
Музей моей весны!..