Найдено стихов - 31.
Все стихи показаны на одной странице.
Прокручивайте страницу вниз, чтобы посмотреть все стихи.
Ах, взять тебя и трудно, и легко…
Не брать тебя — и сладостно, и трудно…
Хочу тебя безбрежно, глубоко! О, влей в глаза мне взор свой изумрудный!
Вонзи в уста мне острые уста!
Прости мой жест, в своем бесстыдстве чудный.Ведь страсть чиста! Пойми ведь.
Ах, скорее бы дожить до встречи дня,
Дня того, когда я больше жить не буду
И когда, что сердце прятало храня,
Всё печальное и светлое забуду.
Не печальтесь, не зовите вновь меня:
Я уйду, но мысль моя меж вас повсюду.
Ах, скорее бы дожить до встречи дня,
Дня того, когда я больше жить не буду.
Она ли взяла меня? Я ли?
Забылось: давно ведь: забылось.
Но кто-то играл на рояле;
Я вспомнил рояль, — и забилось
Былым мое сердце… Дыханье
Вдруг стало и жарче, и суше…
Я вспомнил ее колыханье…
Мнет нервно она мои уши…
И стиснула зубы… И губы
Сжимает своими губами…
Ах, автор! Бесстыдно и грубо
Плясать кэк-уок над гробами.
Ах, поглядите-ка! Ах, посмотрите-ка!
Какая глупая в России критика:
Зло насмеялася над «Хабанерою»,
Блеснув вульгарною своей манерою.
В сатире жалящей искала лирики,
Своей бездарности спев панегирики.
И не расслышала (иль то — политика?)
Моей иронии глухая критика…
Осталось звонкими, как солнце, нотами
Смеяться автору над идиотами
Да приговаривать: «Ах, посмотрите-ка,
Какая подлая в России критика!»
Она разлюбит. Она забудет.
О, как я знаю, что это будет!
Мне будет странно. Пожалуй, стыдно.
Чуть-чуть туманно. И так обидно.
Потом утешусь. И сам забуду.
Ах, так со всеми. Ах, так повсюду.
Потом другую — уже другую? —
Я так же ласково поцелую.
И та разлюбит. И та забудет.
Зачем я знаю, что это будет?..
Как на казнь, я иду в лазарет!
Ах, пойми! — я тебя не увижу…
Ах, пойми! — я тебя не приближу
К сердцу, павшему в огненный бред!..
Ты сказала, что будешь верна
И меня непременно дождешься…
Что ж ты, сердце, так бешено бьешься?
Предбольничная ночь так черна…
Я пылаю! Я в скорби! И бред
Безрассудит рассудок… А завтра
Будет брошена жуткая карта,
Именуемая: Лазарет.
Сегодня «красные», а завтра «белые» —
Ах, не материи! ах, не цветы!
Людишки гнусные и озверелые,
Мне надоевшие до тошноты.
Сегодня пошлые и завтра пошлые,
Сегодня жулики и завтра то ж,
Они, бывалые, пройдохи дошлые,
Вам спровоцируют любой мятеж.
Идеи вздорные, мечты напрасные,
Что в «их» теориях — путь к Божеству?
Сегодня «белые», а завтра «красные» —
Они бесцветные по существу.
Ах, есть ли край? ах, края нет ли,
Где мудро движется соха,
Где любит бурю в море бретлинг
И льнет к орешнику ольха?
Где в каждом доме пианино
И Лист, и Брамс, и Григ, и Бах?
Где хлебом вскормлена малина
И привкус волн морских в грибах?
Где каждый труженик-крестьянин
Выписывает свой журнал
И, зная ширь морских скитаний,
Порочной шири ввек не знал?
Где что ни-местность — то кургауз,
Спектакли, тэннис и оркестр?
Где, как голубка, девствен парус, —
Как парус, облик бел невест?
Ах, нет ли края? край тот есть ли?
И если есть, то что за край?
Уж не Эстляндия ль, где, если
Пожить, поверить можно в рай?..
Ах, все мне кажется (и отчего бы то? —
Ведь ты мне поводов не подаешь…)
Что ты изменишь мне, и все, что добыто
Твоим терпением, продашь за грош.
В тебе уверенность не поколеблена.
В твоей корректности — тому залог.
Но все мне кажется, что ложь остеблена,
И распускается ее цветок.
И все мне кажется, и все мне чудится
Не то подпрапорщик, не то банкир…
И все мне чудится, что это сбудется,
И позабудется тобой весь мир.
Поверь, о милая, что мной не скажется
Ни слова едкого тебе в укор:
Ты — неизменная! Но все же кажется,
И то, что кажется, уже позор!
Арфеет ветер, далеет Нарва,
Синеет море, златеет тишь.
Душа — как парус, душа — как арфа.
О чем бряцаешь? куда летишь?
Свежо и знойно. Свежо и смело.
Чего-то надо. Чего-то ждешь.
Душа жестокость свершить посмела!
Душа посмела отвергнуть ложь!
В былом ошибка. В былом — ненужность.
В былом — уродство. Позор в былом.
В грядущем — чувства ее жемчужность,
А в настоящем — лишь перелом.
Ах, отчего-то арфеет ветер,
Далеет берег, поет залив!..
Ах, отчего-то и жить на свете
Я страшно жажду, глаза раскрыв!..
Кружевеет, розовеет утром лес,
Паучок по паутинке вверх полез.
Бриллиантится веселая роса.
Что за воздух! Что за свет! Что за краса!
Хорошо гулять утрами по овсу,
Видеть птичку, лягушонка и осу,
Слушать сонного горлана-петуха,
Обменяться с дальним эхом: «Ха-ха-ха!»
Ах, люблю бесцельно утром покричать,
Ах, люблю в березках девку повстречать,
Повстречать и, опираясь на плетень,
Гнать с лица ее предутреннюю тень,
Пробудить ее невыспавшийся сон,
Ей поведать, как в мечтах я вознесен,
Обхватить ее трепещущую грудь,
Растолкать ее для жизни как-нибудь!
Пользуясь любезным разрешеньем
Вашим — посещать Ваш дом без Вас,
Мы пришли со скромным подношеньем
Более для слуха, чем для глаз…
Я — поэт, и мне доступны страсти,
Алый притягательный графин:
Разделил его я на две части, —
Я повинен в этом не один…
Ведь моя возлюбленная тоже
Поэтесса, знающая страсть…
Ах, и ей, как мне, вино пригоже!
Ах, и ей его желанна сласть!
За здоровье Принца — Лильевзора
Пили бесподобный «Барбарис».
В результате: нет у Вас ликера,
Но — одна из ярких импровиз!
Я ничего не знаю, я ни во что не верю,
Больше не вижу в жизни светлых ее сторон.
Я подхожу сторожко к ближнему, точно к зверю.
Мне ничего не нужно. Скучно. Я утомлен.
Кто-то кого-то режет, кто-то кого-то душит.
Всюду одна нажива, жульничество и ложь.
Ах, не смотрели б очи! ах, не слыхали б уши!
Лермонтов! ты ль не прав был: «Чем этот мир хорош?»
Мысль, даже мысль продажна. Даже любовь корыстна.
Нет воплотимой грезы. Все мишура, все прах.
В жизни не вижу счастья, в жизни не вижу смысла.
Я ощущаю ужас. Я постигаю страх.
Далеко, далеко, далеко
Есть сиреневое озерко,
Где на суше и даже в воде —
Ах, везде! ах, везде! ах, везде! —
Льют цветы благодатную лень,
И названье цветам тем — Сирень.
В фиолетовом том озерке —
Вдалеке! вдалеке! вдалеке! —
Много нимф, нереид, и сирен,
И русалок, поющих рефрен
Про сиренево-белую кровь,
И названье тем песням — Любовь.
В той дали, в той дали, в той дали, —
Где вы быть никогда не могли, —
На сиреневом том озерке, —
От земли и небес вдалеке, —
Проживает бесполая та —
Ах, не истинная ли Мечта? —
Кто для страсти бесстрастна, как лед…
И полет, мой полет, мой полет —
К неизведанному уголку,
К фиолетовому озерку,
В ту страну, где сирени сплелись,
И названье стране той — Фелисс!
Морозову-Гоголю
Снежеет дружно, снежеет нежно,
Над ручейками хрусталит хрупь.
Куда ни взглянешь — повсюду снежно,
И сердце хочет в лесную глубь.
Мне больно-больно… Мне жалко-жалко…
Зачем мне больно? Чего мне жаль?
Ах, я не знаю, ах, я — фиалка,
Так тихо-тихо ушла я в шаль.
О ты, чье сердце крылит к раздолью,
Ты, триумфатор, ты, властелин!
Приди, любуйся моей фиолью —
Моей печалью в снегах долин.
О ты, чьи мысли всегда крылаты,
Всегда победны, внемли, о ты:
Возьми в ладони меня, как в латы,
Моей фиолью святя мечты!..
Германия, не забывайся! Ах, не тебя ли сделал Бисмарк?
Ах, не тебя ль Вильгельм Оратор могущественно укрепил?
Но это тяжкое величье солдату русскому на высморк!
Германия, не забывайся! — на твой расчет ответом — пыл!
Твое величье — в мирном росте; твоя политика к победам —
Германия, не забывайся! — не приведет тебя, а тут:
И наша доблестная Польша, и Прибалтийский край, соседом
К тебе придвинутый, под скипетр твоей державы не взойдут.
С твоей союзницею наглой, с Австро-Венгеркою, задирой,
Тебе ль греззркой быть, буржуйка трудолюбивая? тебе ль?!..
Германия, не забывайся! Дрожи перед моею лирой
И помни, что моя Россия твою качала колыбель!
Какие дни теперь стоят!
Ах, что это за дни!
Цветет, звенит, щебечет сад,
Господь его храни!
И нет кузнечикам числа,
Летящим на восток,
Весна себя переросла,
И рост ее — жесток…
У моря, в липовой тени,
Стада на берегу.
Я не могу в такие дни
Работать, не могу!..
Ах, что же делать мне с собой?
Я весь сплошная лень:
В такие дни я сам не свой,
Ведь в эти дни — сирень!
Безволно море. Синегладь.
А небо — как оно.
Нельзя ни грезить, ни желать,
Чего-то не дано…
Чего-то жду, кого-то жду…
Так страстно жду весь день…
Сирень, сирень в моем саду!
В моем саду — сирень!
Цвети, звени, пылай, мой сад,
Господь тебя храни!
Какие дни теперь стоят!
Ах, что это за дни!
— Дайте, дайте припомнить… Был на Вашей головке
Отороченный мехом незабудковый капор…
А еще Вы сказали: «Ах, какой же Вы ловкий:
Кабинет приготовлен, да, конечно, и табор!..»
Заказали вы «пилку», как назвали Вы стерлядь, —
И из капорцев соус и рейнвейнского конус…
Я хочу ошедеврить, я желаю оперлить
Все, что связано с Вами, — даже, знаете, соус…
А иголки Шартреза? а Шампанского кегли?
А стеклярус на окнах? а цветы? а румыны?
Мы друг друга хотели… Мы любви не избегли…
Мы в слияньи слыхали сладкий тенор жасмина…
Но… Вам, кажется, грустно? Ах, Люси, извините, —
Это можно поправить… Вы шепнули: «устрой-ка»?..
Хорошо, дорогая! для «заплаты есть нити», —
У под езда дымится ураганная тройка!
Я две весны, две осени, два лета
И три зимы без музыки живу…
Ах, наяву ль давали «Риголетто»?
И Собинов певал ли наяву?
Как будто сон: оркестр и капельмейстер,
Партер, духи, шелка, меха, лорнет.
Склонялся ли к Миньоне нежно Мейстер?
Ах, наяву склонялся или нет?
И для чего приходит дон Пасквале,
Как наяву когда-то, ныне в бред?..
Вернется ль жизнь когда-нибудь? Едва ли…
Как странно молвить: Собинов — скелет…
Узнав о смерти Вертера, несною
В закатный час я шел, тоской гоним,
И соловей, запевший над рекою,
Мне показался жалким перед ним!
О, как тонка особенность оттенка
В неповторимом горле у того,
Кем тронута была демимондэнка,
И соловей смолкал от чар его…
О милый тихий городок,
Мой старый, верный друг,
Я изменить тебе не мог
И, убежав от всех тревог,
В тебя в езжаю вдруг!
Ах, не в тебе ль цвела сирень,
Сирень весны моей?
Не твой ли — ах! — весенний день
Взбурлил во мне «Весенний день»,
Чей стих — весны ясней?
И не окрестности твои ль,
Что спят в березняке,
И солнцесвет, и лунопыль
Моих стихов сковали стиль,
Гремящих вдалеке?
И не в тебе ли в первый раз
Моя вспылала кровь?
Не предназначенных мне глаз, —
Ах, не в тебе ль, — я пил экстаз
И думал: «Вот любовь!»
О первый мой самообман,
Мне причинивший боль,
Ты испарился, как туман,
Но ты недаром мне был дан:
В тебе была эоль!
И только много лет спустя,
Ошибок ряд познав,
Я встретил женщину-дитя
С таким неотразимым «я»,
Что полюбить был прав.
Да, не заехать я не мог
Теперь, когда ясны
Мои улыбки, в твой шатрок,
Мой милый, тихий городок,
Музей моей весны!..
По дороге над морем, ясным утром весенним,
В Духов день лучезарный — в молодой! в молодой! —
Шли в сосновую рощу, дорогая, с тобой.
Нежно нежилось море голубым сновиденьем,
Вековою медузью, устрицевым томленьем, —
Нежно нежилось море, упиваясь собой.
Нам встречались то дачи, то блондинки-эстонки,
Строголицые девы с жуткой старью в глазах.
И барашки в пятнашки не играли в волнах,
А резвились на воле, так ажурны и тонки,
Как рожденные в море… Отчего, — ах! — ребенки
Не родятся барашковыми в городах?..
Оттого, что там город. Оттого, что здесь поле.
Оттого, что здесь море. Оттого, что здесь свет.
Ах, вы очень культурны, но души-то в вас нет:
Вы не знаете горя, вы не знаете боли,
Что в столице лишились этой шири и воли,
Что подснежник мудрее… чем университет!
Десятый день ее корвет
Плывет среди полярной сини,
И нет все пристани, но нет
На корабле ее — уныний.
Ах, в поиски какой святыни
Она направила свой путь?
Ах, грезы о какой богине
Сжимают трепетную грудь?
Не прозвучал еще ответ,
Но неуверенных нет линий
В пути руля: сквозь мрак, сквозь свет
Плывет корвет под плеск — то линьий,
То осетровый, то павлиний
Узорный ветер опахнуть
Спешит ее. Волшба Эриний
Сжимает трепетную грудь.
О королева! ты — поэт!
Источник ты среди пустыни!
Твой чудодейный амулет
Хранит тебя средь бурь, средь скиней…
На палубе сребреет иней
И голубеет он чуть-чуть…
Но вот мечты о милом сыне
Сжимают трепетную грудь…
Забыть бы о ветрах, о мине,
Корвет обратно повернуть:
Ведь там весна!.. Она, в жасмине,
Сжимает трепетную грудь.
Ах, люди живут без стихов,
Без музыки люди живут,
И роскошью злобно зовут
Искусную музыку строф.
Ах, люди живут без икон,
Без Бога в безбожной душе.
Им чуждо оттенков туше, —
Лишь сплетни, обжорство и сон.
И даже — здесь, в доме моем, —
В поэта кумирне святой, —
И здесь тяготятся мечтой,
Стремясь обеззвучить мой дом…
Увы, даже дома и то
Сочувствия мне не найти…
И некуда вовсе уйти;
Ведь грезы не любит никто.
Теперь лишь один спекулянт, —
«Идеец», мазурик, палач, —
Плоды пожинает удач,
Смотря свысока на талант.
Черствеют и девьи сердца,
Нет больше лиричности в них, —
Наряды, танцульки, жених…
Любовь — пережиток глупца…
Жизнь стала противно-трезва,
И жадность — у всех идеал.
Желудок святыню попрал,
Свои пред являя права.
Художник для всех — человек
Ленивый, ненужный, пустой,
О, трезвый, рабочий, сухой,
В искусство не верящий век!
1
Идет весна, поет весна,
Умы дыханьем кружит. —
Природа в миг пробуждена!
Звенит весна! шумит весна!
Весной никто не тужит!
Весною радость всем дана!
Живет весна — живит весна,
Весь мир дыханьем кружит! 2
Бегут ручьи, бурлят ручьи!
Играют, пляшут воды!
Купает солнце в них лучи!
Спешат, шумят, бурлят ручьи,
Как радостные годы.
И под лучами, как мечи,
Лед рубят бешено ручьи,
Ревут, бушуют воды! 3
Чаруют, трелят соловьи,
Плывут струи сирени…
Тревожит душу зов любви,
Сирень, весна и соловьи…
Мечты о страстном плене…
Нет сна… желание в крови…
Она — в мечтах… Ах, соловьи!
Ах, томный бред сирени! 4
Вокруг — все жизнь, любовь и свет,
Веселье, смех и розы!
Поет восторженно поэт
Весну, любовь, и жизнь, и свет,
Живительные грозы,
И то поет, чего и нет!..
Простим ему — так весел свет,
Так мелодичны розы!..
Как бегали мы за ландышами
Серебряными втроем:
Две ласковые милые девушки, —
Две фрейлины с королем!
У вас были платья алые,
Алые платья все.
По колени юбки короткие,
Босые ноги в росе.
У вас были косы длинные,
Спускавшиеся с висков
На груди весенне-упругие,
Похожие на голубков…
У вас были лица смелые,
Смеющиеся глаза,
Узкие губы надменные,
И в каждой внутри — гроза!
У вас были фразы вздорные,
Серебряные голоски,
Движения вызывающие,
И ландышевые венки!
Все было вокруг зеленое,
Все — золото, все бирюза!
Были лишь платья алые,
В которых цвела гроза.
Я помню полоски узкие
Меня обжигавших уст…
Как чисто звенели ландыши,
Запрятанные под куст.
Как нежно слова эстийские
Призывели над леском!
Как быстро сменялись личики
Перед моим лицом!..
Ах, это у моря Финского,
От дома за десять верст, —
Веселые сборы ландышей,
С восхода до самых звезд!
Ах, это в пресветлой Эстии,
Где любит меня земля,
Где две босоногие фрейлины, —
Две фрейлины короля!
В Везенбергском уезде, между станцией Сонда.
Между Сондой и Каппель, около полотна,
Там, где в западном ветре — попури из Рэймонда,
Ульи Ульясте — то есть влага, лес и луна.
Ульи Ульясте… Впрочем, что же это такое?
И зачем это «что» здесь? почему бы не «кто»?
Ах, под именем этим озеро успокоенное,
Что луна разодела в золотое манто…
На воде мачт не видно, потому что все мачты
Еще в эре беспарусной: на берегах
Корабельные сосны, и меж соснами скачут
Вакхоцветные векши с жемчугами в губах…
В златоштильные полдни, если ясени тихи
И в лесу набухают ледовые грибы,
Зеркало разбивают, бронзовые лещихи,
Окуни надозерят тигровые горбы.
За искусственной рыбкой северный аллигатор, —
Как назвать я желаю крокодильчатых щук, —
Учиняет погоню; вставши к лодке в кильватер,
Я его подгадаю и глазами ищу.
Как стрекозы, трепещут желто-красные травы,
На песке розоватом раззмеились угри,
В опрозраченной глуби стадят рыбок оравы —
От зари до зари. Ах, от зари до зари!
Ненюфары пионят шелко-белые звезды,
Над водою морошка наклоняет янтарь,
Гоноболь отражает фиолетово гроздья.
Храм, и запад закатный — в этом храме алтарь.
Блажен познавший власть твою и гнет,
Любовью вызываемая ревность!
В тебе огонь, биенье и полет.
Вся новь в тебе, и мировая древность.
Ах, кто, ах, кто тебя не воспоет?
Ты — музыка! ты нега! ты напевность!
И что ни разновидность, то напевность
Иная каждый раз, и разный гнет…
Кто все твои оттенки воспоет,
Хамелеон! фатаморгана! — ревность!
Одной тобой благоухает древность,
Одной тобой крылат любви полет.
Однако обескрылен тот полет,
Однако безнапевна та напевность,
Тот аромат не истончает древность,
И тягостен, как всякий гнет, тот гнет,
Когда не от любви возникнет ревность,
А от тщеславья, — ту кто воспоет?..
Никто, никто ее не воспоет,
Не обратит ее никто в полет, —
Нет, не оправдана такая ревность.
При ней смолкает нежная напевность,
Она — вся мрак, вся — прах земной, вся гнет,
Ее клеймят равно и новь, и древность…
Чем ты жива, мудрейшая, — о, древность?
Не вспомнив страсть, кто древность воспоет?
Не оттого ль бессмертен твой полет,
Что знала ты любви и страсти гнет?
Не оттого ль ярка твоя напевность,
Что зачала ты истинную ревность?
Блаженны те, кто испытали ревность
И чрез нее прочувствовали древность,
Чьи души перламутрила напевность!
Прославься, мозгкружительный полет!
Тебя безгласный лишь не воспоет…
Чем выше ревность, тем вольнее гнет.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Подумать только — все былое:
Печальное и голубое.
Я в прошлое свое влюблен,
Когда все было молодое…
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Ах, вам мой грезовый поклон!
Тебе, сирень, ледок во зное,
Тебе, жасмин, душистый сон, —
Тебе, мой грезовый поклон!
Тебе, бывалое, иное,
Тебе, весенний унисон,
Тебе мой грезовый поклон!
Моя сирень, ледок во зное!
Моя сирень, ледок во зное,
И ты, гусинолапый клен:
Покойтесь мирно! Спи в покое,
Моя сирень, ледок во зное!
Я равнодушно утомлен,
Тревожим смутною тоскою:
Была сирень — ледок во зное…
Был он — румянолапый клен…
Печальное и голубое
Хранит гусинолистый клен:
Скрывает он своей листвою
Печальное и голубое.
Тайн никому не выдаст он:
Ведь в нем молчание благое
Печальное и голубое
Таит румянолистый клен.
Таит гусинолистый клен
Вам чуждое, нам с ним родное.
Охраной тайны опален,
Зардел гусинолистый клен.
Молчание его святое.
И, даже под бурана стон,
Таит — ладонь в пять пальцев, — клен
Вам чуждое, нам с ним — родное.
Вам чуждое, нам с ним — родное.
Постигнет кто? лишь небосклон
Губерний северных. Мечтою
Вам чуждою, нам с ним родною,
Из нас с ним каждый упоен,
И в этом что-то роковое…
Вам чуждое, нам с ним родное…
Постигнет кто? Лишь небосклон.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
О, ласковое ты и злое,
Печальное и голубое!
И я на севере рожден
С печально-голубой душою.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Ах, вам мой грезовый поклон,
Печальное и голубое.
Вас обвивающий змеею,
Ах, вам мой грезовый поклон!
На миг минувший осенен,
Я знаю: в нем все пустое,
Но вам мой грезовый поклон,
Печальное и голубое!
Печальное и голубое!
Ах, вам мой грезовый поклон!
Моя сирень — ледок во зное —
Печальное и голубое.
Хранит гусинолапый клен
Вам чуждое, нам с ним родное.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Где стоит дворец охотничий,
Властелин преданья недр,
Досыпает жизнь столетнюю
Чуждый всем деревьям кедр.
Близ охотничьего базиса,
Над рекою и ключом,
Полный снежного оазиса,
Он задумался… О чем?
Грезит вслух отчизной дальнею,
Одинокий сибиряк,
Как поверхностью зеркальною
Умирающий моряк.
В дни седые крепостничества
Распростилась с ним Сибирь,
И в саду Его Величества
Он разросся вдоль и вширь.
Помнит кедр работы плотников
Над отделкою хором,
Помнит он пиры охотников,
Веселившихся кругом.
Ах, не раз кончались бурными
Столкновеньями пиры!
Ах, не раз цветам над урнами
Наливалась кровь в дары!
Старый кедр видал здесь многое,
Что бы мог он рассказать,
Как и мельница убогая —
Дел минувшего печать.
Как и сам — вельможа в древности,
А теперь для всех холоп —
Дом, где, жертвой пьяной ревности,
Человек спускался в гроб…
Эти души неотпетые —
Привидений легион —
Бродят в парке, горько сетуя,
Проклиная павильон,
Где пиры чинились бранные,
Непутевые пиры,
Где бокалы многогранные
Шли до утренней поры,
Где любовницы-бездельницы
Разжигали в людях зло…
И теперь в саду у мельницы
Их несметное число.
Взволновали звуки скрежета
Их зубов столетний кедр.
Вопрошает старец: «Где ж это?
Из каких подземных недр?»
Но природа безответная
Мрачно хмурится вокруг.
Лишь река, одна приветная,
Отражает призрак вдруг.
Озарит луны луч палевый
Ей поверхность, и — глядишь —
Призрак просится вуалевый
В речки ласковую тишь.
Сколько боли и отчаянья
В заблудившихся очах!
Ждет он утреннего таянья
При проснувшихся лучах.
И дряхлеет, пригорюнившись,
Чуждый всем деревьям кедр,
Где стоит дворец охотничий,
Властелин преданья недр.
1
Опять Вы бродите в лесах,
Опять Вы бегаете в поле,
Вы рады солнцу, ветру, воле,
Вы снова в смутных голосах
Очарования и боли.
Опять Вы бродите в лесах,
Опять Вы бегаете в поле.
Я к Вам спешу на парусах
Своих экстазных своеволий,
Плету венки из центифолий,
И сердце — твердо на часах,
Пока Вы бродите в лесах.2
Я вас не видел года два,
Но никогда не забываю,
Как выходил встречать к трамваю
И как кружилась голова.
Какие нежные слова,
Какое устремленье к маю!
Я Вас не видел года два,
Но никогда не забываю.
Два раза уж росла трава —
Я уходил к иному краю,
Но все по-прежнему сгораю
Желаньем видеть Вас у рва,
Где не встречал Вас года два! 3
Вы не видали средь осин
По направленью пятой горки
Сухие сморщенные корки
Того, что было — апельсин?
С другою женщиной, чей сын
Был создан мной на том пригорке,
Вы нас встречали средь осин,
По направленью к пятой горке?
Я спасся, спасся от трясин,
И вот опять один я в норке,
Мой разум ясен, взоры зорки,
И, что поэт опять один,
Вы не слыхали шум осин? 4
Вы мужу верная жена,
Но вам от этого не слаще
Грустите Вы все чаще, чаще,
Душа тоской поражена.
Мечта светла, мечта нежна,
Когда Вы с ней в ольховой чаще.
Вы мужу верная жена,
Но Вам от этого не слаще.
Как жизнь угрозна и страшна
В своей бездарности кричащей,
И где же выход настоящий
Тому, кто в ночь не знает сна,
Кто мужу верная жена? 5
Зажгла малиновый фонарь
И плачет на груди кузины.
Закат. Лиловые долины.
Томленье. И луна — янтарь.
Ей вспоминается январь.
Концерт и взор его орлиный.
Зажгла малиновый фонарь
И плачет на груди кузины.
Как обманул ее алтарь!
Грустит. Из небольшой корзины
На блюдечко кладет малины
И апатично, впредь как встарь,
Горит малиновый фонарь.6
Ах, барышня, я Вас виню,
Что вы сестры не окрылили,
Что вместо каталога лилий
Позволили взглянуть в меню…
Я слов Своих не изменю
И, без особенных усилий,
Ах, барышня, я Вас виню,
Что Вы сестры не окрылили.
Муж хочет есть? ну, дать свинью;
Глядишь, цыпленком угостили;
Но вы же сами — в «новом стиле»,
И вдруг — не допустить к огню?..
Да, барышня, я Вас виню…
I. Встреча
Спи, спи! пока ты будешь спать,
Я расскажу тебе о ночи
Моей любви, как не отдать
Себя ему — не стало мочи.
Я дверь ему забыла запереть
Свою шестнадцатой весною:
Ах, веял теплый ветер, ведь,
Ах, что-то делалось со мною!..
Он появился, как орел.
Мы встретились однажды утром
Перед охотой. Он пришел
Из странствий юно-златокудрым.
Со мной по саду он гулял,
И лишь меня рукой коснулся,
Он близким, он родным мне стал.
В нас точно кто-то встрепенулся.
И у него на белом лбу
Два лихорадочных и красных
Пятна явились. Я судьбу
Узрела в них — в желаньях страстных.II. Наивность
Потом… Потом я вышла в сад,
Его искала и боялась
Найти. А губы чуть дрожат
Желанным именем. Смеркалось.
Вдруг он выходит из кустов
И шепчет: «Ночью. В час». Вздыхает.
Вдыхает аромат цветов.
Молчит. Молчит — и исчезает.
Что этим он хотел сказать:
«Сегодня ночью. В час»? — не знаю.
Вы это можете понять?
Я — ничего не понимаю.
Что должен он уехать в час,
Хотел сказать он, вероятно?..
Что мне за дело! вот так раз:
Зачем мне это непонятно?..III. Первое свидание
И вот я забываю дверь
Свою закрыть, и в час он входит…
Как я изумлена теперь,
Что дверь открытою находит!..
— Но разве дверь не заперта?.. —
Я спрашиваю. Предо мною
Его глаза, его уста,
В них фраза: «Я ее закрою»…
Но топота его сапог
Боюсь: разбудит он служанку.
И стула скрип, и топот ног…
«Не сесть ли мне на оттоманку?»
— Да, — говорю. Лишь потому,
Что стул скрипел… Ах, оттого лишь!..
Он сел, приблизясь к моему
Плечу. Я — в сторону. Неволишь?..
Глаза я впустила. Он
Сказал: «Ты зябнешь». Взял за руку,
Своею обнял. Входим в сон.
Петух провозгласил разлуку.IV. Вкушение
«Пропел петух, ты слышишь?» Сжал
Меня, — совсем я растерялась.
Я бормотала: ты слыхал?
Ты не ослышался? Металась,
Хотела встать. Но вновь на лбу
Пятна два лихорадно-красных
Увидев, вверила судьбу.
Свою глазам его прекрасным…
Настало утро. Пробудясь,
Я комнаты не узнавала
И даже башмачков. Смеясь,
Себя невольно вопрошала:
Во мне струится что-то. Что ж
Во мне струиться-то могло бы?..
Который час, — как тут поймешь?
И я — одна? и мы — не оба? V. Восторг
Ах, я не знаю ничего…
Лишь помню: дверь закрыть забыла…
Служанка входит. «Отчего
Свои цветы ты не полила?»
— Я их забыла. — Снова та:
«Где платье ты свое измяла?»
Смеется сердце. Та-та-та!
О, если бы я это знала!..
Под ехал к саду фаэтон…
«И ты не накормила кошку», —
Твердит служанка. «Это он!»
Твердит мне сердце. Я — к окошку!
Проси, проси его ко мне, —
Я жду его: мне надо что-то…
И у меня наедине —
Запрет он дверь? — одна забота…VI. Второе свидание
Стучится. Отворяю. И,
Желая оказать услугу,
Дверь вмиг на ключ. В уста мои
Меня целует, как подругу.
— Не посылала за тобой, —
Шепчу… «Так ты не посылала?»
Смущаюсь и кричу душой:
— Да, мне тебя не доставало!
Да, посылала! да, побудь
Немного здесь! — Глаза руками
Закрыла от любви, на грудь
К нему склонив уста с глазами…
«Но кажется пропел петух?»
Он стал прислушиваться. Я же
Подумала невольно вслух:
— Как это мог подумать даже?..
Никто не пел. Пожалуй, лишь
Кудахтала немного кура…
Он мне: «Немного погодишь, —
Я дверь запру». И вечер хмуро
В окно взглянул. А я едва
Могла шепнуть: — Но дверь закрыта…
Я заперла уже… — Трава,
Деревья, все — луной облито.VII. У зеркала
Уехал он опять. Во мне
Как будто золото струилось.
Я — к зеркалу. Там, в глубине,
Влюбленных глаза два светилось.
Лишь я увидела тот взгляд,
Во мне вдруг что-то задрожало,
И заструился сладкий яд
Вкруг сердца, выпуская жало…
О, раньше я была не та:
Так на себя я не смотрела!..
И в зеркале себя в уста
Поцеловать я захотела…