Из мира мрака и неволи
Когда стремлюсь я в мир любви, —
Опять в душе стихают боли,
Я говорю себе: «Живи!»
Но эти краткие порывы
Моей ликующей мечты
Смиряют буйные призывы
Неугомонной суеты.
Так в храм, где слышатся моленья
Богобоязненной души,
С дарами жертвоприношенья
Стучатся дерзко торгаши.
Мой друг, у нашего порога
Стучится бледная нужда.
Но ты не бойся, ради бога,
Ее, сподвижницы труда.
При ней звучнее песнь поэта,
И лампа поздняя моя
Горит до белого рассвета,
Как луч иного бытия.
И мир иной перед очами,
То мир восторгов и чудес,
Где плачут чистыми слезами
Во имя правды и небес.
То мир, ниспосланный от бога
Для утешенья… И тогда
Стучится слава у порога
И плачет бледная нужда!
Таинственная жрица суеты —
Природа облеклась в блистающия ризы,
Обманчива, как женские капризы,
И ветрена, как первыя мечты.
Ей все равно: веселье, иль печали;
Борьба, иль мир; вражда, или любовь
И, вызвав нас из непонятной дали,
В загадочную бездну бросит вновь.
Рожденная из соннаго эфира,
Безсмертная в безсмертии Творца —
Она творит и мыслит без конца.
И, странствуя от мира и до мира,
Не требует мгновеннаго венца
И не творит минутнаго кумира.
С безумной жаждой зла с житейской пестрой сцены
Уходят шумно племена,
На ниву бытия бросая злой измены
И злой корысти семена.
Ни строгость библии, ни мир ветхозаветный,
Ни кротость вдохновенных лир
Не разсевают мрак — и мир наш неприветный
Все тот-же гневный мир.
Ни кротость светлая евангелскаго слова,
Ни проповедь Христа
Не трогает его — он ищет то, что ново,
Блуждая как мечта.
Он ищет шумных битв; ему чужды приветы
Он демон и титан.
Непостоянен он, как бег слепой кометы,
И ветрен, как обман.
День смежал алмазныя ресницы
И шептал своей соседке ночи:
„Ты открой заплаканныя очи,
Ты спугни лиловыя зарницы!
Утомлен я долгими трудами,
Изнурен я жадною борьбою,
Я стремлюсь к молчанью и покою:
В мир иди ты с грезами и снами“.
Ночь одела темную корону,
Облеклася в синюю порфиру
И пришла к испуганному миру,
И вняла болезненному стону
И, открывши влажныя обятья,
Зашептала ласково и властно:
„Все ко мне, кто может плакать страстно.
Все ко мне, страдающие братья“!
Слыша зов, исполнился восторга
Гордый мир печали и насилья…
Ночь неслышно распростерла крылья
И гостить осталася надолго.
Когда задумчиво вечерний мрак ложится,
И засыпает мир, дыханье притая,
И слышно, как в кустах росистых копошится
Проворных ящериц пугливая семья;
Когда трещат в лесу костров сухие сучья,
Дрожащим заревом пугая мрачных сов,
И носятся вокруг неясные созвучья,
Как бы слетевшие из сказочных миров;
Когда, надев венки из лилий и фиалок,
Туманный хоровод серебряных русалок
Хохочет над рекой, забрызгав свой убор;
Когда от гордых звезд до скромных незабудок
Все сердце трогает и все пугает взор, —
Смеется грустно мой рассудок.
Богиня вечности во глубине эѳира
Дремала с грустью на челе.
Пред нею шли века, сошедшие из мира,
Века, коснеющие в зле.
Терновые венцы их главы украшали,
Алели ризы их в крови;
За ними по пятам испуганно бежали
Святые призраки любви.
И вечность их сочла безумными очами,
Зевнула пастью гробовой
И поглотила их, и жадными перстами
Спугнула новых светлый рой.
И новые века с мерцанием лазурным
На пламенеющих крылах
Помчались в шумный мир созданием безбурным,
Как день, родившийся впотьмах.
Но, в мире погостив, коварными и злыми,
Без упований и лучей,
Они примчались вновь злодеями больными
К печальной вечности своей.