Не забывайте обид вековых,
Мучимой раненой чести.
Я зажигаю сверкающий стих,
Полный дрожания мести!
Я научу вас, как верных моих,
Духом быть с пламенем вместе.
Не забывайте обид вековых.
Мести насильникам, мести!
Взрывом вулкана ударим мы в них,
Звуками вражеской вести.
Я возношу торжествующий стих.
Мести насилию, мести!
На заре, заре вечерней,
Полнопевней, равномерней,
Золота труба трубила,
Говорила для своих,
И дрожала в сердце сила,
Многострунный реял стих.
В Небе хлопья светлых дымов,
Словно крылья Херувимов,
Расцвечались озаренно,
Обнимали небосклон,
И качался повторенно
В тихих ветрах долгий звон.
После утра золотого
Пламень дня расплавлен снова,
И в небесном вышнем храме
Засветились зеркала,
В золотой широкой раме
Тишь вечерняя светла.
Прекрасно-тяжки золотые слитки,
Природою заброшенные к нам.
Прекрасен вихрь, бегущий по струнам,
Ручьистость звуков, льющихся в избытке.
Прекрасна мудрость в пожелтелом свитке,
Сверканья тайн, огонь по письменам.
Прекрасней — жизнь отдать бегущим снам,
И расцветать с весной, как маргаритки.
Из всех, мечте дарованных, цветов,
Быть может, этот цветик самый скромный,
Такой простой, невинный, неизломный.
В нем не отыщешь орхидейных снов,
Ни тех, что ирис даст изящно-темный.
Но лучший стих — где очень мало слов.
Я с Мечтою обручился и венчальный стих пою,
Звезды ясные, сойдите в чашу брачную мою.
Сладко грезе светлой спится далеко от тьмы земной,
Там, где звездный куст огнится многоцветной пеленой.
Куст восходит, возрастает, обнимает все миры,
Драгоценности рождает нескончаемой игры.
Жар-цветы и цвет-узоры смотрят вниз с ветвей куста,
Светом помыслы одеты, в звездных ризах Красота.
Бриллиантовою пылью осыпается жар-цвет,
Манит душу к изобилью сказка огненных примет.
Искры, жгите, вейтесь, нити, плющ, змеись по Бытию,
Звезды ясные, сойдите в чашу брачную мою.
Расцветали звездочки сирени,
И вдыхал ребенок жизни их.
Сад. Балкон. Заветные ступени.
Птица в клетке, в детском сердце стих.
Расцветали серьги золотые,
Чашечки акации златой.
Строки-кольца глянули, литые,
Искры Солнца пали чередой.
Расцветали алые гвоздики,
От огня слепые лепестки,
В сердце, знавшем песню, пели крики,
Все миры откинулись в зрачки.
Расцветали снежно иммортели,
Отцветанья не было у них.
И о них поют в горах метели,
Лишь о них поет тебе мой стих.
Я смотрю над крышами домов,
Безглагольно небо голубое,
Но смотри, расслышишь много слов
О любви и творческом покое.
Если свод небесный долго нем,
Облака слагаются в напевы
Пламенем иссеченных поэм,
И струятся косвенные севы.
Но, изведав свет жемчужных строк,
Дав громам восторг и буйство пенья,
Синий храм спокоен и глубок,
Вскинув огнецвет пресуществленья.
Мерная гармония вверху,
Облака — преображенья чувства,
Тучка к тучке — мысль и стих к стиху,
Грозовые замыслы искусства.
Человек рожден из сгустка крови красной,
Четко возвестил нам вещий Магомет.
В этом знак признай для доли полновластной,
Возлюби в мечтах рубинно-алый цвет.
В колыбель твою уронено от Бога
Две пригоршни снов и алых лепестков: —
Разбросай одну, пусть вся цветет дорога,
А другую спрячь за рифмами стихов.
И когда в пути красивую ты встретишь,
И когда в пути, вздохнув, устанешь ты, —
Пламенем костра свою любовь отметишь,
Женщину стихом оденешь ты в цветы.
Из жажды музыки пишу стихи мои,
Из страсти к музыке напевы их слагаю
Так звучно, что мечте нет ни конца, ни краю,
И девушка мой стих читает в забытьи.
Я в сердце к ней войду, верней, чем яд змеи.
Хотела б убежать. Но вот я нагоняю.
Моя? Скажи мне. Да? Моя? Я это знаю.
Тебе огонь души. Тебе стихов ручьи.
Из жажды музыки рождается любленье,
Влюбленная любовь, томление и боль.
Звучи, созвучие! Еще, не обездоль!
Я к Вечности приник. В созвучьи исцеленье.
В непрерываемом душе́ побыть дозволь.
Дай бесконечности! Дай краткому продленья!
Во мне стихи поют — на преломленьи дня,
Когда блестящий Шар начнет к морям спускаться.
Тогда стихи звучат, преследуют меня,
Как пчелы летние, жужжат, звенят, роятся.
О, полнопевный рой! Сюда ко мне, сюда!
Готово место вам, гирлянды строк крылатых.
Уже зенит пройден, светлей в морях вода,
Уже надмирный Диск скользит в воздушных скатах.
Вот новый улей вам, любовники цветов,
Устройте соты здесь всем множеством бессонным.
Чтоб в зимних сумерках, под дикий свист ветров,
Я усладиться мог тем медом благовонным.
Мы каждый час не на Земле земной,
А каждый миг мы на Земле небесной.
Мы цельности не чувствуем чудесной,
Не видим Моря, будучи волной.
Я руку протянул во мгле ночной,
И ощутил не стены кельи тесной,
А некий мир, огромный, бестелесный.
Горит мой разум в уровень с Луной.
Подняв лицо, я Солнцу шлю моленье,
Склонив лицо, молюсь душой Земле.
Весь Звездный мир — со мной как в хрустале.
Миры поют, я голос в этом пенье.
Пловец я, но на звездном корабле.
Из радуг льется звон стихотворенья.
Нет, мой брат, не принимаю
Гордый твой завет.
Я иду к иному раю,
Я люблю спокойный свет.
Ежедневный, ежечасный,
Свет души — на дне,
Тем прекрасный, что, бесстрастный,
Неизменен он во мне.
Брат мой, кто ты? Что ты знаешь
Обо всех других?
Ты неярких проклинаешь,
Я для них пою свой стих.
Ты сказал, что я сияю
В капельке, в росе, —
Это я благословляю,
Я желаю быть как все.
Все мы капли в вечном Море,
Нет различья в нас.
Все мы боль таим во взоре
В наш последний смертный час.
Это — страшное проклятье:
Презирать других.
Всех люблю я без изятья,
Я для всех пою свой стих.
То два венка, то два цветка, округлые венцы —
Две груди юные ее, их нежные концы.
На каждой груди молодой, тот кончик — цвет цветка,
Те два цветка, те два венка достойны жить века.
И так как бег столетий нам Искусством только дан,
И так как блеск столетий дан тому, кто чувством пьян, —
Тебя я замыкаю в стих, певучая моя,
Двух зорь касаясь молодых, их расцвечаю я.
И каждый кончик лепестка, мой поцелуй приняв,
Нежнее в цвете заревом, как свет расцветших трав.
И безупречный алебастр девических грудей
То две лампады светят мне на празднестве страстей.
Как кость слоновая — живот, и, торжество стиха,
Уводит грезу нежный грот, укрытый дымкой мха.
Мы в двух горницах соседних, и в едином терему.
На таинственных обеднях, посвящаемых Уму.
Ум — алмазный устроитель возносящихся дворцов,
Наш божественный хранитель, дарователь всех венцов.
Мы в двух горницах раздельных, мы за тонкою стеной,
В час радений корабельных будем в горнице одной.
Помолчал я, постучал я, и распалася стена,
Красоту души встречал я, красота души одна.
Хоть и много есть у Бога расцветающих цветов,
Но одна ведет дорога к предызбраннице веков.
Походили мы по дальним, по лазоревым звезда́м,
Уж скитаниям печальным больше сердце не отдам.
Хоть лазоревы и чудны звезды выси голубой,
Хоть златисты, изумрудны, тяжко быть мне врозь с тобой.
Ты пришла с Звезды Лазурной, я пришел с Звезды Рубин,
Оба были в сказке бурной, двум Земля — приют один.
И теперь в великом чуде мы в раденьи Корабля,
Светят очи, дышат груди, в Небе царствует Земля.
Ходила Дева по чистому полю,
Не в зеленых полях, в голубых.
Гуляла в полях, нагулялася вволю,
И запела певучий стих.
И запела, и были глубоки намеки,
Что сложились в те звездные строки.
А навстречу идет к ней Христов пророк,
Привлечен осиянностью строк.
«Что ходишь ты, Дева, по чистому полю?
О чем ты поешь свой стих?»
«— Я Сына ищу, и заветную долю.
Где Сын?» — «Здесь, в полях голубых.
Ты дальше иди, о, поющая Дева,
Три древа увидишь, три древа.
И древо одно — кипарисовое,
Другое же древо — анисовое,
А третье еще — барбарисовое.
Из трех этих древ есть построенный храм,
Три птицы поют песни райские там,
«Аллилуйя!» поют, «Аллилуйя!» поют.
Сын сидит в высоте. Травы нежно цветут.
Голубые они,
Словно Море кругом.
Сын сидит на престоле своем золотом,
Золотые и синие всюду огни.
Ночи в черных одеждах к престолу идут.
И подходят румяные дни.
И цветы, наклоняясь, цветут.
Словно синее Море кругом.
Он нас ждет осиянный». — «Идем!»
Величество Солнца великия поприща в Небесах пробегает легко,
Но малым нам кажется, ибо в далекости от Земли отстоит высоко.
Одежда у Солнца с короною — царския, много тысяч есть Ангелов с ним,
По вся дни хождаху с ним, егда же зайдет оно, есть и отдых одеждам златым.
Те Ангелы Божии с него совлекают их, на Господень кладуть их престол,
И на ночь три Ангела у Солнца останутся, чтоб в чертог его — враг не вошел.
И только что к Западу сойдет оно, красное, это час есть для огненных птиц,
Нарицаемых финиксы и ксалавы горючие, упадают, летучие, ниц.
Пред Солнцем летят они, и блестящия крылия в океянстей макают воде,
И кропят ими Солнце, да жаром пылающим не спалит поднебесность нигде.
И егда от огня обгорает их перие, в океан упадают они,
В океане купаются, и в воде обновляются, снова светлы на новые дни.
И едва в полуночь от престола Господняго двигнет Ангел покров и венец,
Петел тут пробуждается, глас его возглашается, из конца поднебесной в конец.
И до света свершается эта песнь предразсветная, от жилищ до безлюдных пустынь.
Бог-Творец величается, радость в мир возвещается, радость темным и светлым. Аминь.
И город был чистый и весь золотой,
И словно он был из стекла,
Был вымощен яшмой, украшен водой,
Которая лентами шла.
Когда раскрывались златые врата,
Вступали пришедшие — в плен,
Им выйти мешала назад красота
Домов и сияющих стен.
Сиянье возвышенных стен городских,
С числом их двенадцати врат,
Внушало пришедшему пламенный стих,
Включавший Восход и Закат.
В стенах золотилось двенадцать основ,
Как в годе — двенадцать времен,
Из ценных камней, из любимцев веков,
Был каждый оплот соплетен.
И столько по счету там было камней,
Как дней в семитысячьи лет,
И к каждому ряду причтен был меж дней
Еще высокосный расцвет.
Там был гиацинт, и небесный сафир,
И возле смарагдов — алмаз,
Карбункул, в котором весь огненный мир,
Топаз, хризолит, хризопрас.
Просвечивал женской мечтой маргарит,
Опал, сардоникс, халцедон,
И чуть раскрывались цветистости плит,
Двенадцатиструнный был звон.
И чуть в просияньи двенадцати врат
На миг возникали дома,
Никто не хотел возвращаться назад,
Крича, что вне Города — тьма.
И тут возвещалось двенадцать часов
С возвышенных стен городских,
И месяцы, в тканях из вешних цветов,
Кружились под звончатый стих.
И тот, кто в одни из двенадцати врат
Своею судьбой был введен,
Вступал — как цветок в расцветающий сад,
Как звук в возрастающий звон.
Мы были вместе. Враг наш был громаден.
Но против числ имели числа мы,
И блески молний против тьмы,
И гнев красивых против низких гадин.
Я говорил: — «Спешить ли нам с борьбой?
Иль в тишине верней удар готовить?» —
Но вы сказали: — «О, певец! Лишь пой.
Мы победим. Враг побежит гурьбой.
Ты — пой. Умей мятежность славословить.
Ты песню лучше ведаешь, чем меч.
Шутя, мы с первого удара
Весь вражий стан сметем в огнях пожара!» —
О, не всегда возможно остеречь!
Предостеречь — до верного мгновенья —
Так жаждал я. Сказали мне: — «Молчи.
Не говори. Иль пой. Умножь стремленье.
Отточены у нас мечи.
Готовы мы, готовы для отмщенья.
Любой из нас костром сверкнет в ночи!» —
И я запел. И ярко было пенье.
И клялся я, что буду верен вам.
Сказал: — «Не изменю. Но смерть врагам.
Иль месть — от побежденных. Месть, а там —
Будь то, что будет. Или вам — презренье.
Кто поднял меч, кто бой начать умел,
Пусть победит, иль в мщеньи будет смел.»
Ну, что ж? Не пел ли я? Так петь не может
Никто другой.
Мой стих звучит, как звук волны морской.
Но песня в пораженьи не поможет.
А вы сошлись опять на звоны слов?
Вам блеск стиха — приятней взмаха стали?
Уж не поплакать ли нам вместе от печали,
Меланхолически, что мы слабей врагов?
Мы связаны. Где месть? Где наше мщенье?
Вожди борцов! Ваш пыл довольно мал.
Я жду — от вас достойного свершенья.
Не от себя. Что я сказал, сказал.
Я дошел до звенящаго дерева,
Там ветви слагались в храм.
Благовонное алое марево,
Огонь и жертва богам.
Я стоял у поющаго дерева,
Был брат я шмелям и жукам.
И с пчелой устремлялся я в зарево,
Был пономарь мотылькам.
Я стихами,
И мечтою,
Молодою,
Им звонил.
Под ветвями,
Межь цветами,
Был в том храме
Звон кадил.
Я с Весною,
Как струною,
К свету, к зною
Говорил.
Были взоры,
Разговоры,
Были хоры
Нежных сил.
Я с осою
Полосою
Нижних воздухов летел.
Я смеялся,
Расцвечался,
Забавлялся,
Как хотел.
Вот с пчелою отягченной
В улей сонный я лечу,
В улей звонный, отдаленный,
Держим путь мы по лучу.
Вот и бронзовка, с крылами
Как златистый изумруд,
Зеленея над цветами,
Потонула в гулком храме,
Радость в песне, Солнце с нами,
Здравствуй, бронзовка, я тут.
И в этих чащах,
И в этих кущах,
Ветвей поющих,
И пчел звенящих,
В благоуханьи,
И в озареньи,
В оцепененьи,
И расцветаньи,
Упившись медом,
Первичным млеком,
Я с вешним годом,
Нечеловеком,—
Нечеловеком,
По тайным всходам,
Лечу и рею,
И разумею.
Мечтой моею
Всхожу к порогам
Иного сада,
Иного лада,
Иного строя,
Где заодно я
С Всесильным Богом,
Мы Вечность мерим
Весенней птицей,
Веселым зверем,
Их вереницей,
Лучом, зарницей,—
Средь снов текущих,
С пчелой летящей
Сквозистой чащей
Ветвей цветущих,
Я в райских кущах,
В Весне манящей
Я стих звенящий.
Я дошел до звенящего дерева,
Там ветви слагались в храм.
Благовонное алое марево,
Огонь и жертва богам.
Я стоял у поющего дерева,
Был брат я шмелям и жукам.
И с пчелой устремлялся я в зарево,
Был пономарь мотылькам.
Я стихами,
И мечтою,
Молодою,
Им звонил.
Под ветвями,
Меж цветами,
Был в том храме
Звон кадил.
Я с Весною,
Как струною,
К свету, к зною
Говорил.
Были взоры,
Разговоры,
Были хоры
Нежных сил.
Я с осою
Полосою
Нижних воздухов летел.
Я смеялся,
Расцвечался,
Забавлялся,
Как хотел.
Вот с пчелою отягченной
В улей сонный я лечу,
В улей звонный, отдаленный,
Держим путь мы по лучу.
Вот и бронзовка, с крылами
Как златистый изумруд,
Зеленея над цветами,
Потонула в гулком храме,
Радость в песне, Солнце с нами,
Здравствуй, бронзовка, я тут.
И в этих чащах,
И в этих кущах,
Ветвей поющих,
И пчел звенящих,
В благоуханье,
И в озаренье,
В оцепененье,
И расцветанье,
Упившись медом,
Первичным млеком,
Я с вешним годом,
Нечеловеком, —
Нечеловеком,
По тайным всходам,
Лечу и рею,
И разумею.
Мечтой моею
Всхожу к порогам
Иного сада,
Иного лада,
Иного строя,
Где заодно я
С Всесильным Богом,
Мы Вечность мерим
Весенней птицей,
Веселым зверем,
Их вереницей,
Лучом, зарницей, —
Средь снов текущих,
С пчелой летящей
Сквозистой чащей
Ветвей цветущих,
Я в райских кущах,
В Весне манящей
Я стих звенящий.
Как возникает стих певучий?
Меня спросил ребенок малый.
Я быстро стал играть с ребенком
В разбег мечты и в прятки слов.
Как возникают звезды в небе?
Его спросил я, усмехаясь.
Они горят — из темной ночи,
И золотятся — в черноте.
Как возникает цвет гвоздики?
Во мгле земли таится семя,
И, с сладкой болью разломившись,
Зеленый выпустит росток.
Упорный стебель, прицепившись
К земле корнями, ждет и ищет,
Он любит воздух, свет и влагу,
Он любит Солнце, смену зорь.
Пылинки малой не пропустит,
Которая нужна для пряжи,
Росинки малой он не сбросит,
А выпьет в ней бокал вина.
И от тоски и от желанья,
И от любви — родится сердце
Зеленое, зовется почкой,
Цветочным узликом оно.
И в час, когда ударит Солнце
Свой златоблаговест по небу
И колокол округло-синий
Лучистой музыкой звучит,
В сердечке малом и зеленом,
Которое дрожит под ветром,
Вдруг станет горячо и нежно,
Оно краснеет от стыда.
Так хорошо ему и больно,
Из тайны хочется на воздух,
Опять разрыв, опять раскрытье,
И разломился изумруд.
Мерцает алая гвоздика,
Блаженным светится румянцем,
Являет зарево желанья,
Поет безмолвным угольком.
Так возникает стих певучий,
И все красивое, что в мире
Зовет нас к празднику, и сердцу
Быть в серых буднях не велит.
Волшебен жемчуг в ожерелье,
Но он из раковины скользкой,
Он из глубин, где слизь и гады,
И все же вырвется к лучу.
Волшебно золото в запястье,
И в золотом кольце, в колечке,
Что малым обручем умеет
Двоих в один смешать напев.
И кругло, кругло так сверкает,
Как будто хочет рассказать нам,
Что покачусь, мол, по земле я,
И будет вся земля моя.
Волшебно золото, являя
Сгущенье солнечных горений,
И заставляя человека
Свершить и самый тяжкий труд.
Но это золото, в котором
Рассвет дневной и праздник вышний,
Родится между скал бесплодных,
В безгласно-мрачном сердце гор.
И что красивее снежинки?
Но должен воздух остудиться,
Замерзнет мир кругом, пред тем как
Запляшут звездочки в ветрах.
Учись в кристаллах знанью жизни,
Учись любить и быть красивым,
И не бояться измениться,
И остудить свой влажный миг.
Из черной глубины колодца
Воды испьешь ты самой свежей,
И самый звонкий возглас сердца
Из самой тягостной тоски.
Так возникает стих певучий
Узнайте это, дети мира,
Чтоб вы умели нарядиться,
Когда вас праздник позовет.
Я видел правду только раз,
Когда солгали мне.
И с той поры, и в этот час,
Я весь горю в огне.
Я был ребенком лет пяти,
И мне жилось легко.
И я не знал, что я в пути,
Что буду далеко.
Безбольный мир кругом дышал
Обманами цветов.
Я счастлив был, я крепко спал,
И каждый день был нов.
Усадьба, липы, старый сад,
Стрекозы, камыши.
Зачем нельзя уйти назад
И кончить жизнь в тиши?
Я в летний день спросил отца:
«Скажи мне: вечен свет?»
Улыбкой грустного лица
Он мне ответил: «Нет».
И мать спросил я в полусне:
«Скажи: Он добрый — Бог?»
Она кивнула молча мне
И удержала вздох.
Но как же так, но как же так?
Один сказал мне «Да»,
Другой сказал, что будет мрак,
Что в жизни нет «Всегда».
И стал я спрашивать себя,
Где правда, где обман,
И кто же мучает любя,
И мрак зачем нам дан.
Я вышел утром в старый сад
И лег среди травы.
И был расцвет растений смят
От детской головы.
В саду был черный ветхий чан
С зацветшею водой.
Он был как знак безвестных стран,
Он был моей мечтой.
Вон ряска там, под ней вода,
Лягушка там живет.
И вдруг ко мне пришла Беда,
И замер небосвод.
Жестокой грезой детский ум
Внезапно был смущен,
И злою волей, силой дум,
Он в рабство обращен.
Так грязен чан, в нем грязный мох.
Я слышал мысль мою.
Что если буду я как Бог?
Что если я убью?
Лягушке тесно и темно,
Пусть в рай она войдет.
И руку детскую на дно
Увлек водоворот.
Водоворот безумных снов,
Непоправимых дум.
Но сад кругом был ярко-нов,
И светел был мой ум.
Я помню скользкое в руках,
Я помню холод, дрожь,
Я помню солнце в облаках,
И в детских пальцах нож.
Я темный дух, я гномный царь,
Минута недолга.
И торжествующий дикарь
Скальпировал врага.
И что-то билось без конца
В глубокой тишине.
И призрак страшного лица
Приблизился ко мне.
И кто-то близкий мне сказал,
Что проклят я теперь,
Что кто слабейшего терзал,
В том сердца нет, он зверь.
Но странно был мой ум упрям,
И молча думал я,
Что боль дана как правда нам,
Чужая и моя.
О, знаю, боль сильней всего,
И ярче всех огней,
Без боли тупо и мертво
Мельканье жалких дней.
И я порой терзал других,
Я мучил их… Ну, что ж!
Зато я создал звонкий стих,
И этот стих не ложь.
Кому я радость доставлял,
Тот спал как сытый зверь.
Кого терзаться заставлял,
Пред тем открылась дверь.
И сам в безжалостной борьбе
Терзание приняв,
Благословенье шлю тебе,
Кто предо мной неправ.
Быть может, ересь я пою?
Мой дух ослеп, оглох?
О, нет, я слышу мысль мою,
Я знаю, вечен Бог!