Я несомненно скверный патриот,
Но я могу не радоваться бою
У петербургских западных ворот:
Быть может, жизнь несет тот бой с собою,
А значит — и искусство, и — любовь.
В нем чувствуется что-то голубое.
А в голубом всегда сияет новь.
Я окружен такими гадкими,
Такими подлыми людьми.
Я кончу буйными припадками,
Пойми, любимая, пойми.
Словами сердца равноправными
Спаси мне жизнь! Нельзя, — возьми…
Я окружен такими скверными,
Такими низкими людьми!
Я приду к тебе, еврейка,
В звездном плеске сонных струй.
Отворяй-ка поскорей-ка,
Отвори и не горюй!
За любовь плати любовью,
За измену отомсти:
По холмистому горбовью
Труп мой в озеро спусти…
Я спать не мог… Дурман болотных музык
Кружил мечту, пугая и пьяня.
Бледнела ночь. И месяц — хил и узок —
Сребрил змею, прильнувшую у пня.
Металась мышь воздушная стеня,
И доносились вопли трясогузок.
Блуждал туман, как бред больной земли.
Его вдыхал исчадье мрака — филин.
А мой челнок приткнулся на мели,
И — как и я — был жутью обессилен.
Я тебя постараюсь простить,
Как прощает свечу мотылек…
Пусть отныне тебе я далек,
Но приди же меня навестить.
Приходи, как бывало, гостить,
Не вверяйся обиды пращу.
Я хочу… я могу… я прощу…
Я тебя постараюсь простить…
Яблоновые рощи на отлогих зеленых и приветливых склонах
Говорят о весеннем белорозовом нежном и мятежном цветеньи,
При таком безразличном в городах безвоздушных в ваших глупых салонах,
Где есть все, что угодно, кроме радости жизни и ее упоенья…
Я смотрю из окошка на простую природу, ах, что может быть проще?
На холмистое поле, на прохладную речку, на раскидистость буков,
На далекие Альпы и на вас, что повсюду, яблоновые рощи,
Где цветы облетели, чутко сердце поэта перед сном отаукав…
Ах, убежал бы я в предлунье бежевое,
Но обессиливает шаг тоска:
Вот эти яблоньки меня удерживают
И их сажавшая ее рука…
Рука под шарфиком парижским, зябленькая,
Оберегавшая мой каждый шаг.
Не удивительно, что с яблоньками
Связует нежного моя душа…
Вновь целомудрие подруги ландышевое
Мне ль, опрометчивому, уязвить?
Спит белая вешняя яблоня.
Ей любо, как девушке, грезить.
Что, в зеркале неба корабль луня,
Восходит тоскующий месяц.
Плывет над землею он алчною,
Во влажном скользит малахите.
Он дышит дыханием яблочным
И сердце ее он похитил.
О грезы! К нему вы зареяли…
Вас месяц приветливо встретил…
Заберусь на рассвете на серебряный кедр
Любоваться оттуда на маневры эскадр.
Солнце, утро и море! Как я весело-бодр,
Точно воздух бездумен, точно мумия мудр.
Кто прославлен орлами — ах, тому не до выдр!..
Борису Верину — Принцу СирениВы — Принц Фиолевой Сирени
И друг порхающей листвы.
Весенней осени, осенней
Весны нюанс познали Вы…
Проснулся хутор.
Весенний гутор
Ворвался в окна… Пробуждены,
Запели — юны —
У лиры струны,
И распустилась сирень весны.Запахло сеном.
И с зимним пленом
Земля простилась… Но — что за сны?!.
Согнулись грабли…
Сверкнули сабли
Пою в помпезной эпиталаме
— О, Златолира, воспламеняй! —
Пою Безумье твоё и Пламя,
Бог новобрачных, бог Гименей! Весенься вечно, бог пьяный слепо,
Всегда весенься, наивный бог!
Душа грезэра, как рай, нелепа!..
Вздох Гименея — Ивлиса вздох! Журчит в фиалах вино, как зелье,
О, молодые, для вас одних!
Цветы огрезят вам новоселье —
Тебе, невеста! тебе, жених! Костёр ветреет… Кто смеет в пламя?!
Влюбилась как-то Роза в Соловья:
Не в птицу роза — девушка в портного,
И вот в давно обычном что-то ново,
Какая-то остринка в нём своя… Мы в некотором роде кумовья:
Крестили вместе мальчика льняного —
Его зовут Капризом. В нём родного —
Для вас достаточно, сказал бы я.В писательнице четко сочетались
Легчайший юмор, вдумчивый анализ,
Кокетливость, печаль и острый ум.И грация вплелась в талант игриво.
Вот женщина, в которой сердце живо
Не избегай того, что быть должно:
Бесцельный труд, напрасные усилья, —
Ведь ты моя, ведь так предрешено! О, страсть! расправь пылающие крылья
И за собой в безбрежность нас взорли.
И скажем мы, в восторге от воскрылья: «Да, мы с собой бороться не могли».
Всеволоду Светланову
В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю»…
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой, маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
Любовь явила зренье Иоланте,
Когда судьбой ей послан был Бертран.
…Я размышляю об одном таланте,
Незрячем в безлюбовии пера… Его-то кто же вызрит? Что за рыцарь?
Не поздно ли на старости-то лет?
О, злая и сварливая царица,
Яд у тебя на письменном столе! Взамен чернил ты пишешь им и жалишь
Всех и подчас — подумай — и меня…
Но ты сама почти уже в опале, —
О, пусть тебя все рифмы сохранят.Остерегись, прославленная! Рано
Какою нежностью неизъяснимою, какой сердечностью
Осветозарено и олазорено лицо твое,
Лицо незримое, отожествленное всечертно с Вечностью,
Твое, — но чье?
В вагоне поезда, на каждой улице и в сновидении,
В театре ль, в роще ли, — везде приложится к черте черта,
Неуловимая, но ощутимая, — черта — мгновение,
Черта — мечта!
Леса сосновые. Дорога палевая.
Сижу я в ельнике, костер распаливая.
Сижу до вечера, дрова обтёсывая…
Шуршит зеленая листва березовая… Пчела сердитая над муравейниками,
Над мухоморами и над репейниками
Жужжит и кружится, злом обессиленная.
Деревья хвойные. Дорога глиняная.
Ах, взять тебя и трудно, и легко…
Не брать тебя — и сладостно, и трудно…
Хочу тебя безбрежно, глубоко! О, влей в глаза мне взор свой изумрудный!
Вонзи в уста мне острые уста!
Прости мой жест, в своем бесстыдстве чудный.Ведь страсть чиста! Пойми ведь.
Июль блестяще осенокошен.
Ах, он уходит! держи! держи!
Лежу на шёлке зелёном пашен,
Вокруг — блондинки, косички ржи.О, небо, небо! твой путь воздушен!
О, поле, поле! ты — грёзы верфь!
Я онебесен! Я онездешен!
И Бог мне равен, и равен червь!
Любви возврата нет, и мне как будто жаль
Бывалых радостей и дней любви бывалых;
Мне не сияет взор очей твоих усталых,
Не озаряет он таинственную даль… Любви возврата нет, — и на душе печаль,
Как на снегах вокруг осевших, полуталых.
— Тебе не возвратить любви мгновений алых:
Любви возврата нет, — прошелестел февраль.И мириады звёзд в безводном океане
Мигали холодно в бессчетном караване,
И оскорбителен был их холодный свет: В нём не было былых ни ласки, ни участья…
И понял я, что нет мне больше в жизни счастья,
Ты знаешь край, где все обильем дышит?
Гр. А.К. Толстой
…А знаешь край, где хижины убоги,
Где голод шлет людей на тяжкий грех,
Где вечно скорбь, где лица вечно строги,
Где отзвучал давно здоровый смех,
И где ни школ, ни доктора, ни книги,
Но где — вино, убийство и… вериги?..
О России петь — что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам…
О России петь — что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать…
О России петь — что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть!
Моя жена всех женщин мне дороже
Величественною своей душой.
Всю мощь, всю власть изведать ей дай Боже
Моей любви воистину большой! Дороже всех — и чувства вновь крылаты,
И на устах опять счастливый смех…
Дороже всех: дороже первой Златы!
Моя жена душе дороже всех! Моя жена мудрей всех философий, —
Завидная ей участь суждена,
И облегчить мне муки на Голгофе
Придёт в тоске одна моя жена!
О, посмотри! как много маргариток —
И там, и тут…
Они цветут; их много; их избыток;
Они цветут.Их лепестки трехгранные — как крылья,
Как белый шелк…
Вы — лета мощь, вы — радость изобилья,
Вы светлый полк! Готовь, земля, цветам из рос напиток,
Дай сок стеблю…
О, девушки! о, звезды маргариток!
Я вас люблю…
Море любит солнце, солнце любит море…
Волны заласкают ясное светило
И, любя, утопят, как мечту в амфоре;
А проснешься утром — солнце засветило! Солнце оправдает, солнце не осудит,
Любящее море вновь в него поверит…
Это вечно было, это вечно будет,
Только силы солнца море не измерит.
Пейзаж ее лица, исполненный так живо
Вибрацией весны влюбленных душ и тел,
Я для грядущего запечатлеть хотел:
Она была восторженно красива.Живой душистый шелк кос лунного отлива
Художник передать бумаге не сумел.
И только взор ее, мерцавший так тоскливо,
С удвоенной тоской, казалось, заблестел.И странно: сделалось мне больно при портрете,
Как больно не было давно уже, давно.
И мне почудился в унылом кабинетеПечальный взор ее, направленный в окно.
Велик укор его, и ряд тысячелетий
Я коронуюсь утром мая
Под юным солнечным лучом.
Весна, пришедшая из рая,
Чело украсит мне венцом.Жасмин, ромашки, незабудки,
Фиалки, ландыши, сирень
Жизнь отдадут — цветы так чутки! -
Мне для венца в счастливый день.Придет поэт, с неправдой воин,
И скажет мне: «Ты будь достоин
Моим наследником; хитон, Порфиру, скипетр — я, взволнован,
Даю тебе… Взойди на трон,
Я полюбил ее зимою
И розы сеял на снегу
Под чернолесья бахромою
На запустелом берегу.Луна полярная, над тьмою
Всходя, гнала седую мгу,
Встречаясь с ведьмою хромою,
Поднявшей снежную пургу.И, слушая, как стонет вьюга,
Дрожала бедная подруга,
Как беззащитная газель; И слушал я, исполнен гнева,
Как выла злобная метель
Сонные сонмы сомнамбул весны
Санно манят в осиянные сны.Четко ночами рокочут ручьи.
Звучные речи ручья горячи.Плачут сирени под лунный рефрен.
Очи хохочут песчаных сирен.Лунные плечи былинной волны.
Сонные сонмы весенней луны.
Тебе, Евгения, мне счастье давшая,
Несу горячее свое раскаянье…
Прими, любившая, прими, страдавшая,
Пойми тоску мою, пойми отчаянье.Вся жизнь изломана, вся жизнь истерзана.
В ошибке юности — проклятье вечное…
Мечта иссушена, крыло подрезано,
Я не сберег тебя, — и жизнь — увечная… Прости скорбящего, прости зовущего,
Быть может — слабого, быть может — гения.
Не надо прошлого: в нем нет грядущего, —
В грядущем — прошлое… Прости, Евгения!
Счастье жизни — в искрах алых,
В просветленьях мимолетных,
В грезах ярких, но бесплотных,
И в твоих очах усталых.Горе — в вечности пороков,
В постоянном с ними споре,
В осмеянии пророков
И в исканьях счастья — горе.
Высокая стоит луна.
Высокие стоят морозы.
Далекие скрипят обозы.
И кажется, что нам слышна
Архангельская тишина.Она слышна, — она видна:
В ней всхлипы клюквенной трясины,
В ней хрусты снежной парусины,
В ней тихих крыльев белизна —
Архангельская тишина…
Сосны качались, сосны шумели,
Море рыдало в бело-седом,
Мы замолчали, мы онемели,
Вдруг обеззвучел маленький дом.Облокотившись на подоконник,
В думе бездумной я застывал.
В ветре галопом бешеным кони
Мчались куда-то, пенился вал.Ты на кровати дрожко лежала
В полуознобе, в полубреду.
Сосны гремели, море рыдало,
Тихо и мрачно было в саду.Съежились листья желтых акаций.
Весенний день горяч и золот, -
Весь город солнцем ослеплен!
Я снова — я: я снова молод!
Я снова весел и влюблен! Душа поет и рвется в поле,
Я всех чужих зову на «ты»…
Какой простор! Какая воля!
Какие песни и цветы! Скорей бы — в бричке по ухабам!
Скорей бы — в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам,
Как друга, целовать врага! Шумите, вешние дубравы!