Моя Фелиссочка! Моя красавица!
Тебе, Любимая, мой «Менестрель».
Всему изыскному должна ты нравиться,
Моя Фелиссочка — моя свирель!
Пускай для грубого ты только «выскочка», —
Что мне до зтого: ты мне люба!
Моя Таланточка! Моя Фелиссочка!
Моя Исканная! Моя Судьба!
Тебе лишь сладко мне сказать: «Невесточка», —
Здесь браконенависть — браколюбовь…
О, символ Эстии, ребенок-Эсточка,
С тобою молодость познал я вновь!
Закончен том, но не закончен
Его раздробленный сюжет.
Так! с каждою главою звонче
Поет восторженный поэт.
Напрасно бы искать причала
Для бесшабашного певца:
В поэме жизни нет начала!
В поэме жизни нет конца!
Неисчерпаемая тема
Ждет всей души, всего ума.
Поэма жизни — не поэма:
Поэма жизни — жизнь сама!
Король Фокстротт пришел на землю править,
? Король Фокстротт!
И я — поэт — его обязан славить,
? Скривив свой рот…
А если я фокстроттных не уважу
? Всех потрохов,
Он повелит рассыпаться тиражу
? Моих стихов…
Ну что же, пусть! Уж лучше я погибну
? Наверняка,
Чем вырваться из уст позволю гимну
? В честь дурака!
Зое Ч.Гитана! сбрось бравурное сомбреро,
Налей в фиал восторженный кларет…
Мы будем пить за знатных кабальеро,
Пуская дым душистых сигарет.
Мечта плывет, как легкая галера,
Куда-то вдаль плывет, куда — секрет!
Огня! огня! пусть вспыхнет хабанера, —
Взнуздаем страсть и унесемся в бред!..
Галоп мандол достигнет аллегрэтто,
Заворожен желаньем пируэта,
Зашелестят в потоке вздохи пальм…
Вина! вина! Обрызгай им, гитана,
Букеты грез… Тогда не надо тальм, —
Тогда помпезней культ нагого стана!..
Наликерьте сердца, орокфорьте мечты,
Всех зовите на «ты».
Пейте уст алькермес. Ешьте девий дюшес,
Чтоб рассудок исчез…
Ало жальте уста и вонзайте кинжал,
Чтобы бюст задрожал…
Хочется мне плакать, плакать безнадежно, плакать бесконечно,
Плакать о минувшем, плакать о грядущем, плакать беспричинно…
Все как будто мирно, все как будто верно, все как будто чинно,
А на самом деле очень уж условно, кратко, бессердечно.
Слушайте, что лучше: не любить, все время говоря о страсти?
Или же тиранить, не любя открыто, сладкой нелюбовью,
Блестко издеваясь, хлестко угрожая, опьяняться кровью,
Любящего кротко самозабвенно сердце рвя на части?
Красота и злоба, молодость и черствость тайно-совместимы!
Берегите женщин, говорящих часто о своем уходе:
Надо их лелеять хладнокровно-мудро. Сказка на исходе.
Тягостно и душно. Сладостно и грёзно. Глубь невозмутима.
Художник, будь художник только,
Не умещай в себе дельца,
Не раздробляй себя нисколько.
Художник, будь собою только, —
Пусть ни одна иная ролька
Не исказит тебе лица.
Художник, будь художник только:
Не совмещай с собой дельца…
Евгению Пуни
Лови мгновения, художник,
На крыльях творчества лети!
Пускай чернит тебя безбожник, —
Они светлы, твои пути!
Твори! Невидимые цитры
Бодрят твой дух, как луч зари.
Любуясь радугой палитры,
Забудь о мраке и твори!
В моей душе — твоих строфа уст,
И от строфы бесплотных уст
Преображаюсь, словно Фауст, —
И звук любви уже не пуст.
Как в Маргариту юный Зибель —
В твой стих влюблен я без границ,
Но ждать его не может гибель:
Ведь ты — царица из цариц!
В букете дам Амьенскаго beau mond’aЗвучнее всех рифмует с резедой
Bronze-oxide блондинка Эсклармонда,
Цветя бальзаколетнею звездой.
Она остра, как квинт-эссенца специй,
Ее бравадам нужен резонанс,
В любовники берет «господ с трапеций»
И, так сказать, смакует mesalliance: Условностям всегда бросает: «schoking!»Экстравагантно выпускает лиф,
Лорнирует базарно каждый смокинг,
Но не во всяком смокинге калиф:
Как устрицу, глотает с аппетитом
Дежурнаго огейзерную дань:
При этом всем — со вкусом носит титул,
Иной щеке даря свою ладонь.высший свет (фр.)
мезальянс (фр.)
Ерунда! (англ.)
Лилово-розовые цикламены,
Прохладно-сладкие, в пять лепестков,
Неизменимые и в час измены
Неизменяемой Мапоп Lescaut,
Вы независимыми лепестками, —
Индейской перистою головой! —
Возникли вечером в лесу пред нами
И изливали аромат живой.
И страстно хочется мне перемены,
Столь неосознанной и смутной столь,
Как увлекающие цикламены,
В чьем свежем запахе восторг и боль.
Замок Hrastovac под Марибором
Вчера опять пророческое племя
Пустилось в путь, забрав своих детей;
У матерей созрел дюшес грудей;
Зрачки горят… (Не знойно ль было семя?..)
Отцы бредут, блестя своим оружьем,
И табором раскинулась семья,
Тяжелыми глазами обоймя
Простор небес с тоскливым равнодушьем.
Всегда при них звучнее песни птиц.
Им божество дает благоволенья:
Там, где они, — пышнее цвет растенья,
Там орошен утеса гордый шпиц.
И, как сады, цветут для них пустыни…
Для них нет тайн, — и счастья нет отныне…
Лючинь печальная читала вечером ручьисто-вкрадчиво,
Так чутко чувствуя журчащий вычурно чужой ей плач,
И в человечестве чтя нечто вечное, чем чушь Боккачио,
От чар отчаянья кручинно-скучная, чла час удач.
Чернела, чавкая чумазой нечистью, ночь бесконечная,
И челны чистые, как пчелы-птенчики безречных встреч,
Чудили всячески, от качки с течами полуувечные,
Чьи очи мрачные из чисел чудную чеканят речь.
Чем, — чайка четкая, — в часы беспечные мечтой пречистою
Отлично-честная Лючинь сердечная лечила чад,
Порочных выскочек? Коричне-глетчерно кричит лучистое
В качалке алчущей Молчанье чахлое, влача волчат…
Мне хочется уйти куда-то,
В глаза кому-то посмотреть,
Уйти из дома без возврата
И там — там где-то — умереть.
Кому-то что-то о поэте
Споют весною соловьи.
Чего-то нет на этом свете,
Что мне сказало бы: «Живи!..»
Они живут политикой, раздорами и войнами,
Нарядами и картами, обжорством и питьем,
Интригами и сплетнями, заразными и гнойными,
Нахальством, злобой, завистью, развратом и нытьем.
Поэтов и мыслителей, художников не ведают,
Боятся, презирают их и трутнями зовут.
Зато потомство делают, трудясь над ним, как следует,
И убежденно думают, что с пользою живут!..
Что — жизнь? грядущим упоенье
И ожиданье лучших дней.
А смерть — во всем разуверенье
И издевательство над ней.
И я — как жизнь: весь скорбь, весь близость
К тебе, готовый вновь расцвесть…
А ты — как смерть: вся зло и низость,
Вся — бессердечие и месть.
Что за счастье — быть вечно вдвоем!
И ненужных не ждать визитеров,
И окружных не ткать разговоров, —
Что за счастье — быть вечно вдвоем!
Быть с чужою вдвоем нелегко,
Но с родною пьянительно сладко:
В юбке нравится каждая складка,
Пьется сельтерская, как «Клико»!..
И «сегодня» у нас — как «вчера»,
Но нам «завтра» не надо иного:
Все так весело, бодро, здорово!
Море, лес и ветров веера!
Что такое — греза? Что такое — греза?
Это мысль о розе. Но еще не роза…
Что такое — греза? Что такое — греза?
Это бархатисто-нежная мимоза…
Что такое — греза? Что такое — грезы?
Это серафима блещущие слезы!
Я пить люблю, пить много, вкусно,
Сливаясь пламенно с вином.
Но размышляю об одном
И не могу решить искусно.
Да, мудрено решить мне это
(И в этом вся моя вина!):
Поэт ли хочет грез вина,
Вино ли просит грез поэта?
Шампанского в лилию! Шампанского в лилию!
Ее целомудрием святеет оно.
Mignon c Escamilio! Mignon c Escamilio!
Шампанское в лилии — святое вино.
Шампанское, в лилии журчащее искристо, —
Вино, упоенное бокалом цветка.
Я славлю восторженно Христа и Антихриста
Душой, обожженною восторгом глотка!
Голубку и ястреба! Ригсдаг и Бастилию!
Кокотку и схимника! Порывность и сон!
В шампанское лилию! Шампанского в лилию!
В морях Дисгармонии — маяк Унисон!
Аллеей лиственниц иду вдоль озера.
Вода прозрачная у самых ног.
Навстречу девушка мелькает розово,
Чтобы мыслить горестно поэт не мог…
Аллея темная и тьмой тяжелая,
И тьма безрадостна, и тьма пуста.
А та сверкальная! А та веселая!
И упоенная такая та!
Неторопливые подходят окуни
И неподвижные в воде стоят,
Как будто думают о русом локоне,
О платье розовом мечту таят…
Тебе в альбом электростишу
Свою шутливую рондель,
Возьми же эту самодель,
Чтоб спрятать в башенку под крышу.
Ты что-то говоришь, я слышу?
Что? лучше скрыть ее в постель?
Как хочешь! — я электростишу
Тебе в альбом свою рондель.
А может быть, ты спрячешь в нишу
Своей души, под сердца хмель?
Там ненадежно? неужель?
Своей тревоги не утишу,
Но все-таки электростишу.
Солнце — мой щит от ночного щемящего ужаса.
Я прибегаю ко власти Высоких Защит.
С первым лучом да отпрянет злой дух, разоружася.
И да слепит его очи мой солнечный щит.
Скроется ночь, омертвив беспокойные шорохи,
Тайны свои захватив для грядущей сестры…
Тайна ночей — не огонь ли в чуть тлеющем порохе?
Взоры ночей не цветами ли гроба пестры?
Ночи безумны, и нас призывают к безумию…
Старое здание молит, клянет и трещит…
Мечется сердце, а мысль непогоды угрюмее…
Что бы и было, когда бы не солнце, мой щит…
Я — поэт: я хочу в бирюзовые очи лилии белой.
Ее сердце запело: Ее сердце крылато: Но
Стебель есть у нее. Перерублю, и
Белый лебедь раскрыл бирюзовые очи. Очи лилии
Лебедь раскрыл. Его сердце запело. Его сердце
Крылато! Лебедь рвется в Эфир к облакам —
К белым лилиям неба, к лебедям небес!
Небесная бирюза — очи облак. Небо запело!.. Небо
Крылато!.. Небо хочет в меня: я — поэт!
Живи, Живое! Под солнца бубны
Смелее, люди, в свой полонез!
Как плодоносны, как златотрубны
Снопы ржаные моих поэз!
В них водопадят Любовь и Нега,
И Наслажденье, и Красота!
Все жертвы мира во имя Эго!
Живи, Живое! — поют уста.
Во всей вселенной нас только двое,
И эти двое — всегда одно:
Я и Желанье! Живи, Живое!
Тебе бессмертье предрешено!
О, ландышевая сирень! оранжевые облака!
Закатно-лимонное море безвольное!
Несбыточная Мадлэн! О, веровая тоска!
О, сердце, — минувшим, как будущим, полное.
И только. И больше ни чувства, ни слова.
Все живо, как прежде.
Как прежде, все ново.
Как прежде!..
Бессмертные настроения:
Сирень ландышевая…
Облака оранжевые…
В надежде
Да святится мгновение!
Звезда горит звезде,
Волне журчит волна.
Но в ней, чего нигде:
Она собой полна!
Заплачет, — блещет смех.
Смеется, — слышен плач.
И грех ее — не грех,
И смерть ей не палач…
Пускай звезда к звезде!
Пускай к волне волна!
В ней нет, что есть везде,
И в этом — вся она!
Я бы дорого дал за прощенье твое,
За когда-то чудесное счастье мое,
За улыбку твоих зацелованных губ,
За мгновенье, когда для тебя был я люб.
Я готов на страданья, на пытки идти,
Чтоб прижать тебя снова к иссохшей груди,
Чтоб молить о прощеньи у маленьких ног,
Чтоб слезами омыть твой невинный порог.
Возвратись — возврати мне желанный покой
И живи, и умри для меня и со мной.
Возвратит мне чудесное счастье мое
Только взгляд, только слово былое твое!
Я вопросил себя сердечно:
О вы, стихи мои, милы ли ей?
Моя мечта была протечна,
Провеял воздух белой лилией.
И я заплакал, весь изнежен
Прекрасной тайною общения…
Я откровеньем обнадежен,
И в сердце жажда всепрощения.
Я грущу не о том, что себя отдала ты другому,
что до встречи со мной ты была не одна, а вдвоем,
что лишь гостьей прошла по убогому нашему дому, —
Не о том… не о том…
Не о том, что уехала в город, что сам я уеду
далеко и надолго в края за Балканским хребтом,
что и впредь без тебя одержу над сердцами победу, —
Не о том… не о том…
А о том я грущу, что два месяца были неделей,
что их нет, что они позади в чем-то мертвом, пустом,
что уже никогда мы с тобой не пойдем на форелей, —
Вот о чем!..
Я к морю сбегаю. Назойливо лижет
Мне ноги волна в пене бело-седой,
Собою напомнив, что старость все ближе,
Что мир перед новою грозной бедой…
Но это там где-то… Сегодня все дивно!
Сегодня прекрасны и море, и свет!
Сегодня я молод, и сердцу наивно
Зеленое выискать в желтой листве!
И хочется жить, торопясь и ликуя,
Куда-то стремиться, чего-то искать…
Кто в сердце вместил свое радость такую,
Тому не страшна никакая тоска!
Я любил только раз, только раз,
Но зато всем простором души,
Без причуд, без изменчивых фраз…
Это было в сосновой глуши.
Я любовь потерял, и никто
Не взволнует сердечной тиши…
Всем простором, всей волей души
Я любил только раз, но — зато!
Я люблю тебя, люблю тебя, люблю я!
Будь жива, ты поняла бы, как люблю.
О, не надо мне ни клятв, ни поцелуя,
Как не надо влаги сочному стеблю.
Я смотрю тебе в глазенки, их милуя.
Я молюсь тебе, — молюсь, но не молю.
Я люблю тебя, люблю тебя, люблю я!
Ты не знаешь обо мне, но я люблю!..
Я мечтаю о том, чего нет
И чего я, быть может, не знаю…
Я мечтаю, как истый поэт, —
Да, как истый поэт, я мечтаю.
Я мечтаю, что в зареве лет
Ад земной уподобится раю.
Я мечтаю, вселенский поэт, —
Как вселенский поэт, я мечтаю.
Я мечтаю, что Небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я — русский поэт,
Оттого я по-русски мечтаю!
Я не лгал никогда никому,
Оттого я страдать обречен,
Оттого я людьми заклеймен,
И не нужен я им потому.
Никому никогда я не лгал.
Оттого жизнь печально течет.
Мне чужды и любовь, и почет
Тех, чья мысль, — это лживый закал.
И не знаю дороги туда,
Где смеется продажная лесть.
Но душе утешение есть:
Я не лгал никому никогда.