Мы празднуем в саду прощальный наш досуг,
Прощай!.. — пью за твое здоровье, милый друг!..
И солнцу, что на все наводит зной, не жарко,
И льду не холодно, и этот пышный куст
Своих не знает роз, и — даже эта чарка
Не знает, чьих она касалась жарких уст…
И блеск, и шорохи, и это колыханье
Деревьев — все полно блаженного незнанья;
А мы осуждены отпраздновать страданье,
И холод сознаем и пламенный недуг…
Прощай!.. — пью за твое здоровье, милый друг!..
Священный благовест торжественно звучит,
Во храмах фимиам, во храмах песнопенье;
Молиться я хочу; но тяжкое сомненье
Святые помыслы души моей мрачит.
И верю я, и вновь не смею верить;
Боюсь довериться чарующей мечте;
Перед самим собой боюсь я лицемерить;
Рассудок бедный мой блуждает в пустоте…
И эту пустоту ничто не озаряет:
Дыханьем бурь мой светоч погашен.
Бездонный мрак на вопль не отвечает…
А жизнь — жизнь тянется, как непонятный сон…
Не то мучительно, что вечно страшной тайной
В недоумение повергает ум,—
Не то, что может дать простор для вдохновенья
И пищу для крылатых дум,
А то мучительно, что и в потемках ясно,
Что с детских лет знакомо нам, о чем
Мы судим сердцем так любовно, так пристрастно,
И так безжалостно — умом…
Не мириады звезд, что увлекают дух мой
В простор небес, холодный и немой,
А искры жгутся, и одной из них довольно,
Чтоб я простыл, сгорев душой…
Христос! не Ты ли приходил
Сказать нам: будьте яко дети,—
Я как ребенок полюбил,
И хитрецами пойман в сети.
Христос! не Ты ли яко Бог
Сказал: врагов своих любите,—
Любя, я враждовать не мог,
И молвил им: не осудите…
Но мне от них покоя нет,—
Невежды туги на прощенье,
И не щадят они клевет,
Чтоб истощить мое терпенье.
Христос! Ты повелел прощать…
Прости им — так, как я прощаю.
Меня вовек им не понять,
А я их глупость понимаю.
Пуглив и чуток зайка серый, —
Подумаешь,— куда хитер!
Во все концы по первоснежью
Идет следов его узор.
Его пугает каждый шорох:
Вот он ушами шевелит,
Присел, вскочил, метнулся вправо,
Метнулся влево и — кружит.
Так и она,— бедна, пуглива…
Нет ни покоя, ни труда…
Того гляди — стрелки, собаки…
Со всех сторон грозит беда:—
И от судеб не жди защиты,
И от людей не жди добра…
И мечется она… и даже,
По-заячьи,— куда хитра!!..
О, пой, Примадонна!
Авось вдохновенье
Твое освежит нас
Хотя на мгновенье;
Напомнит минуты
Отрады случайной,—
Минуты, для света
Покрытые тайной.
В тяжелое время
Всеобщего торга
Так редки, так сладки
Волненья восторга!
О, пой, Примадонна!
Толпа рукоплещет;
Ожившее сердце
Пугливо трепещет…
И мнится: близ рая,
У замкнутой двери,
Поет безнадежно
Заблудшая пери;
А демон из бездны,
Напеву внимая,
Гремя рукоплещет
Изгнаннице рая.
Для сердца нежнаго и любящаго страстно
Те поцелуи слаще всех наград,
Что с милых робких уст похищены украдкой
И потихоньку отданы назад.
Но к обладанью нас влечет слепая сила,
Наш ум мутит блаженства сладкий яд…—
Слезами и тоской отравленная чаша
Из милых рук приходит к нам назад.
Не всякому дано любви хмельной напиток
Разбавить дружбы трезвою водой,
И дотянуть его до старости глубокой
С наперсницей, когда-то молодой.
Зари догорающей пламя
Разсыпало по небу искры;
Сквозит лучезарное море;
Затих по дороге прибрежной
Бубенчиков говор нестройный;
Погонщиков звонкая песня
В дремучем лесу затерялась;
В прозрачном тумане мелькнула
И скрылась крикливая чайка;
Качается белая пена
У сераго камня, как в люльке
Заснувший ребенок; как перлы,
Росы освежительной капли
Повисли на листьях каштана;
И в каждой росинке трепещет
Зари догорающей пламя.
В день 25-ти-летняго юбилея журнала «Нива».
О! не даром мне на вашей
Пышной Ниве в дни весны
Появлялся светлый облик
Озабоченной жены.
Но была ли то Церера,
Или просто идеал
Милой женщины, — признаться,
Я уж слеп немного стал. —
С легкокрылыми мечтами
Выше всех земных суэт: —
Смертных часто с божествами
Я мешаю, — как поэт,
Мнится мне сама Церера
К нам на север снизошла
И на радость бедным людям
Нива злачная взошла!
Зари догорающей пламя
Рассыпало по небу искры,
Сквозит лучезарное море;
Затих по дороге прибрежной
Бубенчиков говор нестройный,
Погонщиков звонкая песня
В дремучем лесу затерялась,
В прозрачном тумане мелькнула
И скрылась крикливая чайка.
Качается белая пена
У серого камня, как в люльке
Заснувший ребенок. Как перлы,
Росы освежительной капли
Повисли на листьях каштана,
И в каждой росинке трепещет
Зари догорающей пламя.
В день 25-ти-летнего юбилея журнала «Нива»
О! не даром мне на вашей
Пышной Ниве в дни весны
Появлялся светлый облик
Озабоченной жены.
Но была ли то Церера,
Или просто идеал
Милой женщины, — признаться,
Я уж слеп немного стал. —
С легкокрылыми мечтами
Выше всех земных суэт: —
Смертных часто с божествами
Я мешаю, — как поэт,
Мнится мне сама Церера
К нам на север снизошла
И на радость бедным людям
Нива злачная взошла!
Моей молоденькой соседке
Уж минуло шестнадцать лет;
У ней голубенькие глазки
И очень узенький корсет.
Bonjour! я ей сказал однажды
И ей отвесил мой поклон,—
С тех пор, при каждой нашей встрече
Она краснеет, как пион,
Не говорит со мной, дичится,
От маменьки не отстает…
Мой Бог! чего она боится?
Она не мышь, а я не кот…
Ей-ей, не нахожу причины…
А впрочем, господа,—
Листы молоденькой осины
Дрожат без ветра иногда.
Знавал я нищаго,—как тень,
С утра, бывало, целый день
Старик под окнами бродил
И подаяния просил;
Но все, что в день ни собирал,
Бывало, к ночи раздавал
Больным, калекам и слепцам,—
Таким же нищим, как и сам.
В наш век таков иной поэт,—
Утратив веру юных лет,
Как нищий старец изнурен,
Духовной пищи просит он,
И все, что жизнь ему ни шлет,
Он с благодарностью берет,
И душу делит пополам
С такими ж нищими, как сам.
Знавал я нищего: как тень,
С утра бывало целый день
Старик под окнами бродил
И подаяния просил…
Но все, что в день ни собирал,
Бывало к ночи раздавал
Больным, калекам и слепцам —
Таким же нищим, как и сам.
В наш век таков иной поэт.
Утратив веру юных лет,
Как нищий старец изнурен,
Духовной пищи просит он. —
И все, что жизнь ему ни шлет,
Он с благодарностью берет —
И душу делит пополам
С такими ж нищими, как сам…
О, Боже, Боже!
Не Ты ль вещал,
Когда мне дал
Живую душу:
Любить, — страдать, —
Страдать и жить —
Одно и то же.
Но я роптал,
Когда страдал,
Я слезы лил,
Когда любил,
Негодовал,
Когда внимал
Суду глупцов
Иль подлецов…
И утомленный,
Как полусонный,
Я был готов
Борьбе тревожной,
Предпочитать
Покой ничтожный
Как благодать.
Прости! — И снова
Душа готова
Страдать и жить,
И за страданья
Отца созданья
Благодарить…
Ложь иногда ходит в виде
Женщины милой и скромной:
Ложь эту помню я, — помню
Лик ее нежный и томный!
Тихо звучит ее голос
Всем обаянием ласки;
Полны задумчивой тайны
В душу глядят ее глазки.
Все мне казалося правдой,
Все, что б она ни сказала…
Я допускал добровольно
К сердцу змеиное жало.
Сам я хотел, сам я жаждал
Сладкой отравы обмана…
О, глубока была вера!—
И глубока была рана!
И разсудок, и сердце, и память губя,
Я недаром так жарко целую тебя,—
Я целую тебя и за ту, перед кем
Я таил мои страсти,—был робок и нем,
И за ту, что̀ меня обожгла без огня
И смеялась, и долго терзала меня,
И за ту, чья любовь мне была бы щитом,
Да убитая спит под могильным крестом.
Все, что̀ в сердце моем загоралось для них,
Догорая, пусть гаснет в обятьях твоих.
Лес, как бы кадильным дымом,
Весь пропахнувший смолой,
Дышит гнилью вековою
И весною молодой.
А смолу, как слезы, точит
Сосен старая кора,
Вся в царапинах и ранах
От ножа и топора.
Смолянистым и целебным
Ароматом этих ран
Я люблю дышать всей грудью
В теплый утренний туман.
Ведь и я был также ранен, —
Ранен сердцем и душой,—
И дышу такой же гнилью
И такою же весной…
Воротилась весна, воротилась!
Под окном я встречаю весну.
Просыпаются силы земные,
А усталого клонит ко сну.
И напрасно черемухи запах
Мне приносит ночной ветерок;
Я сижу и тружусь; сердце плачет,
А нужда задает мне урок.
Ты, любовь — праздной жизни подруга, —
Не сумела ужиться с трудом…
Со слезами со мной ты простилась —
И другим улыбнулась тайком…
Хмурая застигла ночь,
На пути — бурьян…
Дышет холодом с реки,
Каплет сквозь туман.
Но, как будто, там, вдали,
Из-под этих туч,
За рекою — огонька
Вздрагивает луч…
И, как будто, где-то там
Голоса в кустах…
Песня это — или звон
У меня в ушах?
В реку брошусь я, — в кусты
Брошусь сквозь туман… —
Впереди тепло и свет,
На пути — бурьян…