Я по красному щебню схожу один
К морю сонному,
Словно тучками, мглою далеких вершин
Окаймленному.
Ах! как млеют, вдали замыкая залив,
Выси горные!
Как рисуются здесь, уходя в тень олив,
Козы черные…
Пастухи вдали на свои жезлы,
С их котомками,
Опершись, стоят на краю скалы —
Над обломками.
Там, у взморья, когда-то стоял чертог
С колоннадами,
И наяды плескались в его порог
Под аркадами.
Там недавно мне снился роскошный сон —
Но… всегда ли я
Ради этих снов забывал твой стон,
О Италия!
Вдохновляемый плачем твоим, я схожу
К морю сонному,
Словно тучками, мглою далеких вершин
Окаймленному.
Там в лазурном тумане толпой встают
Тени бледные.
То не тени встают — по волнам плывут
Пушки медные.
Корабельный флаг отдаленьем скрыт,
Словно дымкою.
Там судьба твоя с фитилем стоит
Невидимкою…
Как мило ты принарядилась!
Как поумнел твой детский взгляд!
Каким пленительным румянцем озарилось
Твое лицо! Соседки говорят,
Что ты, дитя мое, влюбилась…
В кого же?! — знаю я здесь каждый уголок,
(Велик ли наш уездный городок!..)
Проезжих нет, — своих — немного…
Чиновников, плутов, какие только есть,
Немудрено по пальцам перечесть…
Какого ж это полубога
Ты встретила, чтоб так расцвесть?!
Как мило ты принарядилась!
Как поумнел твой детский взгляд!
Каким пленительным румянцем озарилось
Твое лицо! Соседки говорят,
Что ты, дитя мое, влюбилась…
В кого же?! — знаю я здесь каждый уголок,
(Велик ли наш уездный городок!..)
Проезжих нет, — своих — немного…
Чиновников, плутов, какие только есть,
Немудрено по пальцам перечесть…
Какого ж это полубога
Ты встретила, чтоб так расцвесть?!
Пусть говорят, что наша молодежь
Поэзии не знает — знать не хочет, —
И что ее когда-нибудь подточит
Под самый под корень практическая ложь, —
Пусть говорят, что это ей пророчит
Один бесплодный путь к бесславию, что ей
Без творчества, как ржи без теплых, ясных дней
Не вызреть…
Выхожу один я в чисто поле
И чувствую — тоска! и дрогну поневоле.
Так сыро, — сиверко!..
И что это за рожь!
Местами зелена, местами низко клонит
Свои колосики к разрыхленной земле
И точно смята вся; а в бледно-серой мгле
Лохмотья туч над нею ветер гонит…
Когда же, наконец, дождусь я ясных дней!
Поднимется ль опять дождем прибитый колос?
Иль никогда среди родимых мне полей
Не отзовется мне ретивой жницы голос,
И не мелькнет венок из полевых цветов
Над пыльным золотом увесистых снопов?!.
Чу, соловьи!.. Звезды им улыбаются,
Тени им шепчут привет,
Радужным роем в душе просыпаются
Грезы утраченных лет.
Дышит теплом эта ночка весенняя,
Вкрадчиво пахнет сирень…
Спи, брат! чтоб мог ты во сне откровеннее
Бредить, чем в суетный день,—
Суетный день был врагом поздней нежности,
Поздней надежды и слез…
Спи, милый друг, чтоб не знать безнадежности
И не осмеивать грез!..
Чу, соловьи!.. Звезды им улыбаются,
Тени им шепчут привет,
Радужным роем в душе просыпаются
Грезы утраченных лет.
Дышит теплом эта ночка весенняя,
Вкрадчиво пахнет сирень…
Спи, брат! чтоб мог ты во сне откровеннее
Бредить, чем в суетный день,—
Суетный день был врагом поздней нежности,
Поздней надежды и слез…
Спи, милый друг, чтоб не знать безнадежности
И не осмеивать грез!..
(Посв. А. Я. П—му).
Усовершенствуй то, что есть,—
Себя, свой дар, свой труд, и вот,
Живой предмет твоих забот,—
Твоя единственная честь.
Люби науку,— это плод
Усовершенствованных дум,
Над ней пытай свой шаткий ум
И свет ее неси вперед.
За веком, не спеша, следи;
К его мольбам склоняя слух,
Не к разрушению свой дух,
А к созиданию веди.
Умея пламенно любить,—
Восторженно благоговеть,—
Ты поневоле будешь петь
И красоту в душе носить.
Усовершенствуй свой язык:
Пойми, что, может быть, и он
Подчас, как благовестный звон,
Уймет страстей безумный крик.
К неправдам вековой судьбы
Негодованья не скрывай,—
Стремясь к добру, не избегай
Самоотверженной борьбы.
Будь верен родине своей;—
Да просияет и она,
Коль Богом сила ей дана
Усовершенствовать людей…
— Подойди ко мне, старушка,
Я давно тебя ждала. —
И косматая, в лохмотьях,
К ней цыганка подошла.
— Я скажу тебе всю правду;
Дай лишь на руку взглянуть:
Берегись, тебя твой милый
Замышляет обмануть… —
И она в открытом поле
Сорвала себе цветок,
И лепечет, обрывая
Каждый белый лепесток:
— Любит — нет — не любит — любит. —
И, оборванный кругом,
«Да» сказал цветок ей темным,
Сердцу внятным языком.
На устах ее — улыбка,
В сердце — слезы и гроза.
С упоением и грустью
Он глядит в ее глаза.
Говорит она: обман твой
Я предвижу — и не лгу,
Что тебя возненавидеть
И хочу и не могу.
Он глядит все так же грустно,
Но лицо его горит…
Он, к плечу ее устами
Припадая, говорит:
— Берегись меня! — я знаю,
Что тебя я погублю,
Оттого что я безумно,
Горячо тебя люблю!..
Свободная Фрина судей пристыдила,
Когда обвиненная, до наготы
Роскошное тело свое обнажила, —
Явилась им вся в божестве красоты.
Смутился доносчик, и ахнул судья.
— Я знаю, кто вы, и вы знайте, кто я. —
Сказала гетера: — и вот какова я! —
Стою на суде перед вами нагая!
Дрожите?.. За что ж вы меня так бесславили!..
И все зашумело; восторженный крик:
«Богиня, богиня!» на площадь проник...
И судьи трибуну, как дети, оставили,
И в храм потекли, — и алтарь ей поставили.
Свободная мысль, если ты не больная,
Не тощая мысль, а полна красоты
И силы, явись нам, как Фрина нагая,
Во всем обаянье своей наготы,
И смело скажи ты нам: знайте, кто я!
Смутится доносчик, и ахнет судья. —
И полны восторгом, и полны смятением
Толпы за тобой потекут с увлечением.
После зимы и разлива весенняго — лето,
После цветов, после свежих плодов — увяданье,
После ночной темноты — золотой час разсвета,
После безпечно-веселых ночей — ночь страданья…
После покоя душевнаго — бури и грозы,
Или томящие дни без надежды и ласки,
После паденья — раскаянья поздния слезы,
Или — все то, что̀ в былом было сладко нам, — сказки!..
После великаго подвига — смятая сила,
После горячаго проблеска веры — сомненье,
После напрасных, последних усилий — могила,
«Вечная память» и — вечное в мире забвенье…
Жить не легко… в жизни вечно есть нечто грозящее, —
Между прошедшим и будущим наше сознание
Ловит лишь то, что̀ бросает нам время летящее…
Счастлив, кто ищет спасенья от зол и страдания
В лоне Того, Кто во веки-веков — Настоящее!..
После зимы и разлива весеннего — лето,
После цветов, после свежих плодов — увяданье,
После ночной темноты — золотой час рассвета,
После беспечно-веселых ночей — ночь страданья…
После покоя душевного — бури и грозы,
Или томящие дни без надежды и ласки,
После паденья — раскаянья поздние слезы,
Или — все то, что в былом было сладко нам, — сказки!..
После великого подвига — смятая сила,
После горячего проблеска веры — сомненье,
После напрасных, последних усилий — могила,
«Вечная память» и — вечное в мире забвенье…
Жить не легко… в жизни вечно есть нечто грозящее, —
Между прошедшим и будущим наше сознание
Ловит лишь то, что бросает нам время летящее…
Счастлив, кто ищет спасенья от зол и страдания
В лоне Того, Кто во веки веков — Настоящее!..
Для детскаго журнала.
Весть, что люди стали мучить Бога,
К нам на север принесли грачи…—
Потемнели хвойныя трущобы,
Тихие заплакали ключи…
На буграх каменья — обнажили
Лысины, прикрытыя в мороз,
И на камни стали капать слезы,
Злой зимой ощипанных, берез.
И другия вести, горше первой,
Принесли скворцы в лесную глушь:
На кресте распятый, всех прощая,
Умер — Бог, Спаситель наших душ.
От таких вестей сгустились тучи,
Воздух бурным зашумел дождем…
Поднялись,— морями стали реки…
И в горах пронесся первый гром.
Третья весть была необычайна:
Бог воскрес, и смерть побеждена!!
Эту весть победную примчала
Богом воскрешенная весна…—
И кругом луга зазеленели,
И теплом дохнула грудь земли,
И, внимая трелям соловьиным,
Ландыши и розы зацвели.
Пусть злая осень добила дождем
Па́жити, ветром измятые, —
Вы, как птенцы, народились в моем
Сердце — надежды крылатые.
Солнце зовет вас покинуть туман,—
Солнце зовет все, что молодо
К свету, к теплу, в рай полуденных стран,
От листопада и холода…
Тщетно! Для севера вы рождены,
Вьюг наших трусить не будете,
И, дострадавшись до новой весны,
Песнями лес наш разбудите.
Пусть злая осень добила дождем
Па́жити, ветром измятые, —
Вы, как птенцы, народились в моем
Сердце — надежды крылатые.
Солнце зовет вас покинуть туман,—
Солнце зовет все, что молодо
К свету, к теплу, в рай полуденных стран,
От листопада и холода…
Тщетно! Для севера вы рождены,
Вьюг наших трусить не будете,
И, дострадавшись до новой весны,
Песнями лес наш разбудите.
Много песков поглощают моря, унося их волнами,
Но берега их сыпучими вечно покрыты песками.
Много и песен умчит навсегда невозвратное время —
Новые встанут певцы, и услышит их новое племя.
Если погибну я, знаю, что мир мои песни забудет;
Но для тебя, нежный друг мой, другого певца уж не будет.
Если погибну я, знаю, что свет не заметит утраты;
Ты только вспомнишь те песни, под звуки которых цвела ты.
Я просветил твое сердце — а ты, ты мой ум помрачила;
Я улыбаться учил — а ты плакать меня научила.
Так, если смолкну я, страстно любя тебя, друг благородный,
Где — разреши мне последний вопрос мой, — где будет холодный
Прах мой покоиться? там ли — в далеких пределах чужбины,
Здесь ли, в саду у тебя, близ тебя, под навесом раины?..
Он темный человек, но вовсе не туманный,
Напротив, он блестит, как черный шар стеклянный,
Поставленный на тумбочке в саду.
Все в нем является живой карикатурой… —
Смотрите, я к нему поближе подойду
И отражусь в нем сплюснутой фигурой.
От этого кому какое зло?
Ни вашей красоты, ни ваших выражений
Убить не в силах праздное стекло
Уродливой игрой фальшивых отражений.
Он темный человек, но вовсе не туманный,
Напротив, он блестит, как черный шар стеклянный,
Поставленный на тумбочке в саду.
Все в нем является живой карикатурой… —
Смотрите, я к нему поближе подойду
И отражусь в нем сплюснутой фигурой.
От этого кому какое зло?
Ни вашей красоты, ни ваших выражений
Убить не в силах праздное стекло
Уродливой игрой фальшивых отражений.
В пестроте, в многолюдстве собранья,
Праздным взором скользя без вниманья,
Злою скукой томимый давно,
У колонн встретил я домино.
Протянув свою ручку-малютку,
Она сжала мою не на шутку;
На лице моем жар заиграл,
Но я милой моей не узнал.
Из-под розовой шелковой маски,
Как две звездочки, теплились глазки —
И на мне остановленный взор
Выражал и любовь и укор.
Наконец она тихо сказала:
«Я давно, я везде вас искала» —
Изменил речи трепетный звук,
Я узнал трепет милых мне рук.
О, во имя любви простодушной,
Не снимай этой маски бездушной,
Я боюсь, друг мой милый, любя,
В этот миг я боюсь за тебя.
В пестроте, в многолюдстве собранья
Пусть пройдет клевета без вниманья,
И любви откровенной слова
Не подслушает злая молва. —
(Секретарю японскаго посольства в СПБ.).
Европа старая, что потрясла Китай,
Сама пугливо ждет внезапных потрясений,—
И ты — Япония, ты ей не подражай!
Учись у ней, — уча. Твой самобытный гений
Пусть будет вечно чужд заемных вдохновений,
И да цветет твой ярко-пестрый рай
Без наших гордых грез и поздних сожалений…
Пускай твоя толпа, одетая в родной,
Цветной, просторный шелк, без ссоры с трудовой
Тысячелетней стариной,
Идет вперед без пресыщенья,
Без наглой нищеты, без рабскаго смиренья,
И силой мернаго теченья своего
Ни разу не смутит покоя твоего.
Люблю я остров твой, зеленый, отдаленный,
Богатый сам собой, без наших торгашей,
Трудолюбивою рукой твоих детей
Возделанный, как камень драгоценный
В жемчужном поясе морей…
Kеnnst du das Land…
Гете.
Ты знаешь ли тот край, где высятся Балканы,—
Гнездо грабителей, орлят и Божьих гроз,
Где солнца зной гноит зияющие раны,
И трупный запах слит с благоуханьем роз?
Туда, туда, о, милый мой,
Умчалась бы я следом за тобой!..
Ты знаешь ли тех стран поля и вертограды,
Откуда, как из туч, свинец шумит дождем;
Где криков не слыхать под бурей канонады,
Где раб свободы ждет, и льется кровь ручьем?..
Туда, туда, о, милый мой,
Умчалась бы я следом за тобой!
Ты знаешь ли тот край, где страшное страданье
Встречает стоном наш привычный к лести слух,
Где женщина в труде найдет свое призванье
И закалит в борьбе изнеженный свой дух! —
В тот страшный край, о, милый мой,
Умчалась бы я следом за тобой!..
У нас весна, а там, отбитыя волнами,
Плывут громады льдин — плывут оне в туман,
Плывут и в ясный день и тают под лучами,
Роняя слезы в океан.
То буря обдает их пеной и ломает;
То в штиль, когда заря сливается с зарей,
Холодный океан столбами отражает
Всю ночь румянец их больной.
Им жаль полярных стран величья ледяного,:
И тянет их на юг — на этот бережок,
На эти камни, где нам очага родного
Меж сосен слышится дымок.
И не вернуться им в предел родного края,
И к нашим берегам оне не доплывут;
Одни лишь вздохи их, к нам с ветром долетая,
Весной дышать нам не дают…
Уж зелень на холмах, уж почки на березах;
Но день нахмурился и моросит снежок,—
Не так ли мы вчера тонули в теплых грезах…
А нынче веет холодок.
Всякий раз, как под буркой порою ночной
Безпробудно я сплю до звезды заревой,
Три видения райских слетают ко мне,
Три красавицы чудных я вижу во сне.
Как у первой красавицы очи блестят,
Так и звезды во мраке ночном не горят.
У второй, как поднимет ресницы свои,
Очи зорко глядят, как глаза у змеи.
Никогда не была ночь в горах так темна,
Как у третьей темна черных глаз глубина.
И когда на заре улетает мой сон,
Не вставая, гляжу я в пустой небосклон,—
Все гляжу да все думаю, молча, о том:
Кабы деньги да деньги, построил бы дом!
Окружил бы его я высокой стеной,
Заключил бы я в нем трех красавиц со мной,—
От утра до утра им бы песни я пел,
От зари до зари им бы в очи глядел!
(Посв. П. И. Чайковскому)
И плывут, и растут эти чудные звуки!
Захватила меня их волна…
Поднялась, подняла и неведомой муки,
И блаженства полна…
И божественный лик, на мгновенье,
Неуловимой сверкнув красотой,
Всплыл, как живое виденье
Над этой воздушной, кристальной волной, —
И отразился,
И покачнулся,
Не то улыбнулся…
Не то прослезился…
(Посв. П. И. Чайковскому)
И плывут, и растут эти чудные звуки!
Захватила меня их волна…
Поднялась, подняла и неведомой муки,
И блаженства полна…
И божественный лик, на мгновенье,
Неуловимой сверкнув красотой,
Всплыл, как живое виденье
Над этой воздушной, кристальной волной, —
И отразился,
И покачнулся,
Не то улыбнулся…
Не то прослезился…
(ГИПОТЕЗА)
Из вечности музыка вдруг раздалась
И в бесконечность она полилась,
И хаос она на пути захватила,—
И в бездне, как вихрь, закружились светила:
Певучей струной каждый луч их дрожит,
И жизнь, пробужденная этою дрожью,
Лишь только тому и не кажется ложью,
Кто слышит порой эту музыку Божью,
Кто разумом светел,— в ком сердце горит.
(ГИПОТЕЗА)
Из вечности музыка вдруг раздалась
И в бесконечность она полилась,
И хаос она на пути захватила,—
И в бездне, как вихрь, закружились светила:
Певучей струной каждый луч их дрожит,
И жизнь, пробужденная этою дрожью,
Лишь только тому и не кажется ложью,
Кто слышит порой эту музыку Божью,
Кто разумом светел,— в ком сердце горит.